Не то чтобы он поверил в возможность крещения хазар, но раз уж Оттон задумал столь безумное предприятие – не будет ли здесь и впрямь какой пользы для руси?

Глянув на Хельмо, Торлейв заметил, как его приятель выдохнул и быстро перекрестился.

– Позволь мне узнать… – начал Хельмо, когда дружина посольства выехала со Святой горы.

Радольв и Торлейв отправились провожать немцев восвояси, в Ратные дворы. Еще на улицах Хельмо знаком предложил Торлейву придержать лошадь, и теперь они вдвоем ехали в десятке шагов позади прочих.

– Что?

Ошарашенный не менее прочих – если не более, как ближе других знакомый с хазарами, целью посольства, Торлейв ждал, что Хельмо о них и заведет речь. Но услышал нечто совсем иное.

– У королевы сколько имеет себе дочерей? – Хельмо с явным трудом подобрал слова для вопроса, обычно он выражался глаже.

– У коро… – По привычке Торлейв отнес это слово к Адельхайд, из потомства которой знал только Оттона-младшего, но сообразил, что его приятель имеет в виду Эльгу. – У княгини только одна дочь, Бранислава, вы ее сейчас видели. А тебе зачем?

Мысль сверкнула: не думает ли Оттон сосватать Браню… но за кого? У него в семействе женихов вроде нет. Взрослые все женаты, а холостые больно молоды. Не за сынка ведь! При своем живом воображении Торлейв тут же увидел семилетнего мальца в богатом платье – коронованный король Восточной Франкии, не пес нагадил! – чья макушка болтается возле плеча статной Брани, и он едва не рассмеялся. Чтобы поцеловать ее, не вставая на пенек, королю восточных франков еще лет десять расти!

– Я подумал… – начал Хельмо, – я видел в тот первый день, когда все в том поле… делали зоннвендфойер…

– На Ярилу Зеленого?

– Да.

– Что ты видел?

– Такая красна дева… Я думал, она – дочь королевы, она была впереди всех и правила другими девами. Красой блистаючи, как самоцветный камень среди песка… – Хельмо с трудом подбирал слова для чувств, которые едва ли когда ему приходилось выражать на славянском языке. – У нее волосы как золотой мед, а глаза… как звезды.

На кого это может быть похоже? Подумалось о Правене, с которой Торлейв собирался прогуляться в роще, а вместо этого пришлось Гостяту Вуефастича вежеству поучить…

– Правила всеми?

– Да, она шед впереди все.

– Это Витляна, видать, – сообразил Торлейв. – Она не дочь княгини, она ее племянница. Ее мать – сестра княгини, а отец – старший воевода киевский, Мстислав Свенельдич. Ты его сегодня видел.

– Та дева – дочь Мистислава?

Почему-то это открытие поразило Хельмо, тот даже прижал руку к груди. Торлейв смотрел на него в недоумении: будучи с Витляной в довольно близком родстве, он ее красоты почти не замечал, а в чужие души нос не совал, и далеко не сразу в смятении Хельмо распознал увлечение.

– Тебе-то что до нее?

– Ты не понимаешь? – В светло-карих глазах Хельмо мелькнуло нечто похожее на отчаяние. – Ты же знаешь, какова она! Ветвь благородной семьи… цветок драгой… Ты знаешь, сия дева – царица всех дев!

– Да не царица она! – Торлейв осторожно почесал зудящую ссадину на брови: заживает. – Она – дочь Мистины, а он хоть среди мужей в Киеве первый, не князь… Ну, по матери только, его мать была княжна ободритов.

– Я сказал, что ее краса есть выше всех! – втолковывал Хельмо. – Но это яснее, если она имеет кровь князей в себе.

– Агни́ Парфэ́нэ![41] – Торлейв стукнул себя по лбу. – Да ты влюбился, что ли, чудак! Она обручена. Ну, почти. Отцы сговорились. Ей идти за Унегостя Вуефастича, отец его знатный нарочитый муж, из близких людей Святослава. От него даже послом к грекам когда-то был. Они, может, во всем Киеве друг другу ровня, вот и хотят сватами быть, Мистина и Вуефаст.

Не удержал смеха – но скорее над своей недогадливостью, и помахал рукой обиженному Хельмо: я не над тобой смеюсь. Сам все о хазарах думал, позабыл, что Хельмо – человек еще не старый и, статочно, неженатый. А Витислава и впрямь может иного наповал одним взглядом сразить.

– Я сказал неуместно, – встревожился Хельмо, видя его задумчивое лицо, – ты, может, сам имеешь любовь к этой деве?

– Я ей второй вуйный брат, – пояснил Торлейв.

– Второй… что?

– Ее дед Торлейв был братом моего деда Вальгарда. У нас в таком родстве не дозволено жениться. Но ты, амикус меус, эти мысли лучше выбрось из головы, и подальше. На свадьбу еще попадешь, Вуефаст, поди, весь Киев за столы усадит.

– Но она любит… тот человек?

Никакой любви к Унегостю Торлейв в Витляне не замечал, но что за важность? Для ожидаемой свадьбы это ничего не меняло.

– Этот брак для их двух семей важен. Вуефаст – первый воевода у князя, Мистина – у княгини. Чтобы был у нас в Киеве мир, им нужно дружно жить и все раздоры и споры улаживать по-родственному. Для того дело и задумали.

Само собой, эта свадьба не заставит Игморову братию полюбить его и прочих ближиков Эльги и Мистины. Но двое старших воевод постараются, чтобы раздоры двух княжьих дворов выливались лишь в кулачные бои отроков, в ком кровь играет по молодости. Сейчас, когда двор Эльги составляют христиане и сторонники мира с греками и немцами, а двор Святослава – приверженцы старых богов, жаждущие пощупать концом меча подбрюшье богатых соседей и еще кого-нибудь обложить данью, когда из одной гридницы недобрыми очами косятся на доходы другой, и везде подрастают молодцы, не успевшие в походы на хазар и греков, что прославили отцов и дедов… В такую пору его, Торлейва, желвак на скуле, подбитый глаз Унегостя и даже выбитый зуб Добровоя – детская возня.

Думая об этом, Торлейв почти забыл о едущем рядом Хельмо, да и спутники их уже спешивались возле Ратных домов.

– Я есть… иметь… увидеть ее завтра? – тихо спросил Хельмо, пока их еще никто не слышал.

– Нет, – прямо ответил Торлейв. – И меня тоже. К Святославу мы на пиры не ходим.

Хельмо лишь вздохнул в ответ.

Чтобы попрощаться с немцами, Торлейв сошел с седла; стоя возле коня, смотрел, как они скрываются за дверью большого дома – бывало, там стояли сотни две варягов. Потом обернулся. Радольв уже сел в седло и тронулся восвояси, помахав на прощание. Торлейв оглядел обращенные к нему три лица, все три – смуглые от природы или от загара, все три – горбоносые, только у двоих – тоже от природы, у одного – от неоднократного перелома. Илисар, как обычно, смотрел немного исподлобья, Патрокл-Орлец – надменно, а Агнер – с выражением полной готовности к новым приключениям. Невзирая на почтенный возраст, шрамы и пустую правую глазницу, запаса этой готовности у него хватило бы на всех троих.

Садясь в седло, Торлейв улыбался: вот ведь угораздило человека! Но завтра Витляны не будет у Святослава и Хельмо ее не увидит. А он сам не увидит Правены, хотя она-то в гриднице непременно покажется. Правена в девичьей дружине княгини Прияславы – то же самое, что ее отец был у Ингвара. Мысль о Правене навевала и невольную нежность, и грусть. Всплыл в голове разговор с матерью через пару дней после той драки.

«Ты хочешь добиваться той девки?» – все же спросила она, устав от неотвязной тревоги.

«Какой?» – Торлейв прекрасно ее понял, но не подал вида.

«Той, за которую подрался. За Правену же Хрольвову все вышло?»

Торлейв молчал.

«Уж кому судьба какая… – начала Фастрид, видя в этом молчании его решимость поступить по-своему. – Но тебе понимать надо… Если теперь и ты на ком попало женишься, то конец всем надеждам»…

«Надеждам – на что?» – Торлейв наконец поднял глаза на мать.

«На возвышение. Два колена, дед твой и отец, не снискали чести, когда выбрали мать своим детям – ты станешь третьим? И смиришься… Если ты правда хочешь вернуться туда, где погиб твой отец, отомстить за него, добиться того, чего хотел добиться он, тебе нужна такая жена, чтобы помогла войско собрать. Чтобы принесла богатство, сильную родню… власть. Тови, ты сам – будто солнце ясное, за тебя княгиня-вдова пошла бы, найди какую помоложе. А женись на такой девке – она тебе пути не проложит».