– Кого он выберет, я ту ятровь и приму, – заверила Фастрид. – Он у меня с трех лет старшим мужчиной в доме остался, я давным-давно ему сказала, что жену выбирать – полная воля его. Кого укажет, я ту и посватаю.

– Если парень не захочет, возьмите меня, – раздался позади них хриплый голос. – Твой сын, Фастрид-хатун, слишком разбаловался. Его две такие красавицы дожидаются, а он и не пошевелится.

Правена обернулась – пока они разговаривали с Фастрид, Агнер неслышно подошел и остановился у самых ступеней. Теперь его руки были опущены, позволяя видеть шрамы на широкой груди, толстую серебряную цепь с «молотом Тора», волчьим клыком и еще какой-то косточкой. Темная от многолетнего загара кожа мешала поверить, что родился этот человек в Хедебю, где большую часть дней в году идет дождь. В бороде на щеках мелькала седина, но, будучи основательного сложения, Агнер с возрастом не похудел и не растолстел, только мышцы его приобрели крепость камня, а широкую мускулистую грудь, казалось, можно использовать вместо наковальни. От него веяло памятью невообразимо дальних дорог и бесчисленных пережитых опасностей. Подумалось: тот, кто прошел через все это и вернулся, должен быть бессмертным. Правена невольно вгляделась в обереги на его груди, отыскивая тот, что дает бессмертие: наверное, вон та чудная косточка, таких никто из киян не носит. От ветхих стариков, переживших обычный век, веет Навью, но то, что выходец с того света был еще далек от дряхлости, делало его нечеловеческую живучесть даже более жуткой. От одного взгляда на Агнера – на его смуглую кожу, бугристые мышцы, вздутые вены на руках, морщины обветренного лица, повязку на глазу, косички и бусины бороды, выдававшие склонность к щегольству, толстый витой браслет из серебра – Правену пробирала дрожь испуга и веселого возбуждения.

– Охотно схожу с вами на гулянья, банаат[8]. – Агнер подмигнул уцелевшим глазом. – Я не так молод и красив, как тот ленивый парень, зато и не столь привередлив.

– Девушки от тебя разбегутся, Агнер, – мягко сказала Фастрид.

– У меня есть чем приманить их обратно. – Агнер снова подмигнул Правене: живо угадал что в этой деве скорее найдет сочувствие. – Любая, кто взглянет на меня благосклонно, станет госпожой моей жизни и трех сундуков шелка.

При его невозмутимом лице это выглядело не игриво, а так многозначительно, что Правена растерялась. Ей как будто подавал непонятные, но наверняка важные знаки кто-то из богов. Едва ли Агнер и впрямь собирался свататься к какой-то из этих юных дев, однако прозвучало это так серьезно, что Правена едва не засмеялась, и даже Витляна недоверчиво двинула бровью.

Фастрид бросила на нее быстрый взгляд: повзрослевшая дочь Мистины Свенельдича стала так похожа на отца в мелочах, ей самой незаметных, что оторопь брала. Светло-русыми, с легкой солнечной рыжиной волосами, тонкими чертами лица она пошла в мать, Уту, но от отца получила серые глаза с уверенным и властным взглядом. Эта властность в сочетании с яркой привлекательностью свежего юного лица, не обожженного солнцем в полях и лугах, гибким станом, плавностью движений, шелковистой длинной косой делала ее подобием богини, земным воплощением Зари-Зареницы. Сейчас, когда на Витляне была такая же, как у прочих, красно-синяя плахта и белая шушка, богатство ее семьи не бросалось в глаза, но белые руки, не знающие тяжелой работы, гордая осанка и сдержанная повелительность повадок любому дали бы понять, что эта девушка далеко не из простых – из тех, кто только шелком шьет, а не ведра скотине носит. Второе лето она жила в Киеве, но парни только любовались ею издали, не смея подшучивать и заигрывать, как с другими. Взглянув ей в глаза, всякий тут же видел перед собой ее отца, Мстислава Свенельдича, и шутки застревали в горле.

Витляна подтолкнула подругу к двери, и Правена, забыв, почему упрямилась, поспешила скрыться в полутьму избы – и от яркого солнца во дворе, и от пристального взгляда единственного Агнерова глаза, серого, как сталь клинка.

Дверь у нее за спиной осталась открытой, дневной свет пролился в избу. Ключница, ночевавшая здесь же на большом ларе, давно поднялась и ушла по делам, лавка, где спала хозяйка, была прибрана, и только вторая, напротив, еще оставалась занята.

– Пестряныч! – окликнула Витляна от порога. – Ты спишь?

Обоих сыновей Фастрид-Пестрянки в Киеве звали Пестрянычами, особенно младшего, выросшего без отца.

В ответ раздался неясный звук, выражавший сонное недовольство. Кто-то пошевелился, перевернулся, так что глазам двух дев предстали плечи и широкая мускулистая спина, а еще затылок с разметавшимися светлыми, полудлинными волосами, немного вьющимися на концах.

– Вот тебе твой Пестряныч, – сказала Витляна. – Делай с ним что хочешь.

Раздался еще один звук, выражавший досаду, лежащий еще раз перевернулся и сел.

– Кому я в такую рань понадобился, тролль твою…

Торлейв, сын Фастрид и любимый племянник княгини Эльги, устремил сонный взгляд на двух девушек; одна всем видом выражала пренебрежение, а вторая пыталась спрятаться за нее.

– Витляна? – Узнав троюродную сестру, он слегка нахмурился. – Случилось что? Отец твой прислал?

– Отцу моему ты не нужен, – не без надменности ответила Витляна и вспомнила, что надо поздороваться. – Будь цел. Нынче Зеленый Ярила, мы вот ходим, посестрим собираем… ну, и тебя заодно.

– Мы через венок не целовались, так что нет у вас законного права… Кто это там с тобой?

– Это я! – Устыдившись своего смущения, Правена шагнула ближе.

Выросшая близ княжеской дружины, она не боялась отроков и даже с незнакомыми мужчинами разговаривала свободно, не дичась, как девки-веснянки, что за всю жизнь и не видели никого, кроме близких родичей. Но Торлейв сын Хельги был не то, что простые отроки, и от самой радости видеть его Правену опутывало смущение.

– Иди поцелуй его, я разрешаю! – Витляна подтолкнула ее в спину. – А то он говорит, без поцелуев мы не имеем права его будить!

– Не сейчас! – Правена улыбнулась Торлейву. – А вот если придешь вечером на луг, то мы все тебя поцелуем. Даже ваш здешний Один хочет пойти! – с несколько наигранным оживлением продолжала она, смелостью отодвигая смущение. – А ему, может, пятьдесят лет!

– Это ты про Агнера? – Торлейв развеселился. – И точно, он вылитый Один, и возраст его – вечность, лучше даже не считать. Но поцелуется он с вами весьма охотно.

При этом замечании Витляна вытаращила глаза и отпрянула, будто ей к носу поднесли паука, а Правена охнула, отпрыгнула и засмеялась – так мало Агнер походил на того, с кем юные девы могут целоваться в теплый вечер Зеленого Ярилы.

– Вот его и возьмите с собой, – посоветовал довольный Торлейв. – Он человек богатый, ему жениться надо. Присмотрит себе кого-нибудь.

– А тебе, что ли, не надо? Ты как будто человек бедный!

– С меня игрищ хватит.

– Тебе что – девяносто лет? Княгиня сказала: она хочет, чтобы ты кого-нибудь нашел… кто тебе яичко подарит.

– Какая княгиня – твоя? – Взгляд Торлейва стал внимательнее. – Прияслава?

– Ну да. Вчера мы в поварне яйца красили с девками, толковали, кто кому хочет дарить, она и вспомнила о тебе. Вот, говорит, такой красивый парень, подарите ему…

– Да уж яйцами я не обижен, – насмешливо ответил Торлейв. – Нечего меня недотепой выставлять.

Витляна фыркнула на эту двусмысленную похвальбу, а Правена смутилась и отвернулась. Витляне легко – Торлейв ей второй вуйный брат[9], его любовные дела ее не касаются.

– Заботится княгиня о тебе, вы родня… – добавила Правена.

Вчера она втайне обрадовалась, когда Прияслава, молодая княгиня, велела ей зазвать Торлейва на игрища, а теперь страдала от неловкости.

– Благодарствую. – С отчасти насмешливым почтением Торлейв, сидя на лавке, по пояс укрытый одеялом, наклонил голову, будто кланялся. – Сама-то она придет?