– И что было дальше?

– Улеба изгнали из Киев почти со всей семьей. С ним уехала его мать, двое братьев и сестра.

– Погоди. Сестра Тедберга! Возьми таблички[34] и запиши имена этих людей – я сама помяну их в молитвах.

– Как вы добры, преподобная матушка!

– Продолжай, дочь моя.

– В Киеве остался его отец – то есть названный отец, Мстислав Свенельдич, и две старшие сестры, они были уже замужем.

– Как ты сказала, их зовут?

– Святана и Держана. Второй брат после Улеба – Велерад. Самый младший – Свенельд. А сестру их зовут Витислава, это имя ее бабки, матери Мистины, а она была дочерью князя ободритов.

– Вот как! Эта семья в родстве с княжеским домом Велиграда? Тогда понятно, отчего это такой злокозненный род! Эти язычники все время восстают против королевской власти и убивают христиан! Сестра Тедберга! Покажи, как ты записала… Вальдерад… Свано… Сванагер… Витильдис… Не знаю, узнает ли их… то есть узнает ли их Гос… ладно, Господь поймет, о ком это. Но я надеюсь, ты, сестра Бертруда, скоро научишься писать и сама запишешь мне имена этих безвинно пострадавших, чтобы я могла поминать их в своих молитвах. Однако я задерживаю тебя – сестра Регилинда ждет в скриптории. Всегда помни: тот, кто хочет всегда быть с богом, должен часто молиться и читать. Когда мы молимся – мы беседуем с Богом, а когда читаем – с нами беседует Бог. Далеко ли вы продвинулись?

– Да, я уже умею сама прочесть «Кредо ин Деум» и «Патер ностер». Сестра Регилинда показала мне, как писать некоторые буквы, и я могу написать «Ave Maria, gratia plena»[35].

– Очень хорошо. Всякое начатое следует стараться с помощью милосердия божия усердно довести до конца. Когда его преподобие, досточтимый во Христе епископ Адальберт вновь посетит нас, он будет рад убедиться, что его труды не прошли даром, что ты оправдала его доверие и пребывание у нас приносит тебе большую пользу. Твое преуспеяние в Боге есть великая радость для его души.

– И он решит, могу ли я жить по уставу святого Августина?

– Да, дочь моя, но для этого тебе предстоит еще многому обучиться…

На Святославов старый двор, что на Олеговой горе, новость привез воевода Асмунд, двоюродный брат Эльги и кормилец ее сына. В тринадцать лет потеряв отца, Святослав привык слушать Асмунда больше, чем кого-либо другого, хотя уже тогда понимал: он – князь, а значит, имеет право жить своим умом, сколько бы лет ему ни было.

– Немцы? – повторил Святослав. – Приехали? Сюда? Уже приехали?

Позапрошлым летом спровадив Адальберта из Киева, он выбросил его из головы и не ждал еще когда-нибудь о нем услышать.

Гридница загомонила. В этот день здесь сидели только постоянные обитатели княжьего двора – гриди, которые за княжьим столом и кормились. Сразу после смерти Ингвара и Гримкеля Секиры сотским при юном князе стал Хрольв, но год назад его сменил Игмор, старший сын Гримкеля. Его привязанность к Святославу уходила корнями еще в прежние поколения. Трое отроков – Гримкель Секира, Хрольв Стрелок и Ивор Тишина, сыновья Свенельдовых хирдманов – составили первую дружину Ингвара, когда тому было лет шесть-семь. Окрепнув, они же стали его бережатыми и возрастали вместе с ним. Гримкель со временем сделался сотским, Ивор получил Вышгород и тамошнюю половину «большой дружины», а Хрольв водил дружину полюдья в те места, куда князь не успевал сам – уж слишком много земель оказалось под рукой Ингвара, все их одному не объехать за зиму. Когда Ингвар брал в жены Эльгу, она потребовала удаления его младших жен – чтобы ни одна не родила ему сына ранее законной жены. Ингвар подчинился и трех бывших при нем тогда хотий раздал друзьям-гридям. У Гримкеля и Жельки со временем родилось четверо сыновей, у Ивора и Зоранки – трое, и все они с детства составляли ближайший к Святославу круг, даже считались кем-то вроде его названых братьев. Со временем к ним добавились зятья – мужья дочерей всех троих старых хирдманов, и теперь Игмор, старший сын Гримкеля, возглавлял ватагу из полутора десятка человек, ради князя готовых на все. На содержание дружины Святослав никогда не скупился, но Игморова братия в гриднице выделялась: дорогие кафтаны с шелком, серебряной тесьмой и золочеными пуговками, обручья, перстни, гривны, унизанные теми перстнями, что не поместились на руки, серьги, пояса с бляшками, мечи-корляги. Те, кто еще не был женат, носили длинные волосы, заплетенные в несколько кос, женатые заплетали бороды и украшали их серебряными бусинами. А главное, что их отличало – преданность князю и гордость своей близостью к нему. Никто, кроме Святослава, Игморовой братии был не указ, и они находили особое удовольствие в том, чтобы то и дело задирать ближиков Эльги. Между ними вечно кипело то соперничество дворов, которое сам Святослав, ради уважения к матери, должен был скрывать.

– Чего хотят-то? – спросил у Асмунда Игмор.

– Не ведаю. Видели их Станимир и Пестряныч-младший, но и тем они не открылись. Объявят тебе и княгине, с чем приехали. Если дозволишь.

У Святослава вспыхнули глаза, в чертах проступили воодушевление и надежда.

– Так может, они мне вызов Оттонов привезли?

– А что, может быть, – как обычно, поддержал его Игмор.

– Обиделись, знать! – радостно добавил Добровой, его младший брат.

– Да уж мы епископа проводили, чтоб больше не жаловал!

– Что, дядька Асмунд, епископа не привезли назад?

– Замерз, видать, погреться хочет! – крикнул Жар, и гриди покатились со смеху, уловив намек на те два костра, между которыми Адальберт доказывал силу своей веры.

– Про то не слышно пока, – спокойно ответил Асмунд. – Опасаются тебе на глаза показаться – мол, епископа неласково встретили, прочь прогнали, а на возвратном пути и вовсе чуть не убили.

– Хотели бы убить – убили бы, – фыркнул Болва, старший зять Хрольва. – Так, попугали.

– Да то не мы вовсе, – добавил второй зять, Гневан. – То древляне.

– Ну им, немцам, какая разница? – ответил Вальга, старший сын Асмунда. – Им что мы, что древляне – все одно скифы и варвары.

– Чиво? – Игмор нахмурил светлые брови.

– Греки так называют всех, кто не греки, – пояснил Вальга. – Я от младшего слышал.

Жар – единственный из братьев он уродился рыжим как огонь, за что и получил имя, – поболтал ладонью перед ртом, насмехаясь над ученым языком соперника. Игморова братия ухмыльнулась: необычайная ученость младшего брата Вальги им внушала не уважение, а только недоверие. Еще подростками они пытались дразнить Торлейва, который уже умел читать по-гречески и учился по-моравски, обзывать «греком, тонконогим дровосеком», но он, истинный сын Хельги Красного, с детства отличался неробким нравом и умел внушить уважение к себе самым доходчивым способом – кулаком. Брат его по матери – Вальга – находясь между двух ватаг, старался в эти раздоры не вмешиваться, но сын Акилины Патрокл и юный хазарин Илисар, росшие вместе с Торлейвом, вполне заменяли ему братьев и не оставляли одного перед Игморовой братией. Да и теперь, когда все вышли из отроков, на лицах Грима и Жара, самого младшего из четверых, еще видны были следы от кулаков Пестряныча-младшего, а ухмылка круглолицего Добровоя обнаруживала нехватку верхнего зуба.

– Так, по-твоему, Оттон прислал нам войну объявить? – спросил Вальга у Святослава.

На лицах гридей при этой мысли отразилась смесь ужаса и воодушевления. Оттон, взошедший на трон Восточной Франкии в тот самый год, когда юная Эльга только приехала в Киев, широко прославился как отважный и победоносный воитель, победитель угров, лангобардов и западных славян. Мало имелось на белом свете соперников, способных принести больше славы, чем бы ни кончилось столкновение. Победа над Оттоном дала бы великую честь, но и случись кому погибнуть в бою с ним, такая смерть будет почетной.

Осознав это, все заговорили разом. Святослав, хоть и годился Оттону в сыновья, верил в свою удачу и силу своих дружин. И если мать со старейшинами не пускают его в новые завоевательные походы, не станут же они его удерживать, если земле Русской будет грозить опасность с закатной стороны?