Наконец, отец собрался с мыслями его голос, привычно чуть охрипший после смены, вырывает меня из круговорота странных идей.

– В общем так, сегодня объявили. Меня назначили старшим мастером в новый цех, тот что сейчас достраивают. С ЧПУ. Он покосился на меня словно не зная, способен ли я сохранить важную военную тайну. Хотя все в городе и так знали, что расширение производства связано с особенными государственными заказами.

Мой отец в свое время закончил престижный вуз в Питере и почему он оказался в нашем городке мне неизвестно. Наверно это как-то связано с мамой и всякими неприятностями, которые происходили в начале двухтысячных. Во всяком случае маму иногда в шутку подруги называли “борцухой с мельницами”. Но она не реагировала и все разговоры быстро сходили на нет.

– И еще. Видишь, Маша, несмотря на все разговоры не зря я вкалывал последние годы. В сентябре поеду в командировку на два месяца, в Китай. Изучать станки, на которых предстоит работать. Еще Константинов поедет и пара мастеров из двенадцатого цеха. Но я старший.

Отъезд отца сам по себе открывал неплохие перспективы, жаль только это произойдет осенью, а не во время каникул. У меня был свой план и отъезд отца мог помочь, а с матерью я уже провел предварительные переговоры.

Это был даже не план, а мечты. Я хотел удрать от отцовских станков в Питер, поступить в колледж дизайна. А потом, потом… Правда так далеко я предпочитал не загадывать. У матери там оставались старые знакомые и подруги. И одна уже даже была как-то связана с искусством. Впрочем, в Питере наверно каждый десятый связан с музеями, архитектурой или рисованием. Так мне почему-то представлялось.

Мысли о том, что как бы складывались у отца дела на работе, вряд ли заставит отказаться от мысли сделать из меня наследника его инженерных идей мешали присоединиться к семейному веселью. Я вяло ковырялся в тарелке. Мать навалила мне еды столько что ее хватило бы на двоих здоровых мужиков. А мне есть не хотелось от слова совсем.

Отец, который уже успел по случаю пропустить две рюмочки, даже пошутил что я ем как девица на выданье. После чего я поднялся и заявив, что мне надо заниматься отправился в свою комнату.

Сегодня мои математические способности решили устроить забастовку, и я просидел над простенькими задачами почти целый час. Так сильно вписался во все эти уравнения, что не прореагировал на скрип двери за спиной и очнулся только тогда, когда отец принялся собирать разлетевшиеся по комнате белые птицы-листочки.

Помешать было невозможно, да и какой в этом был смысл? Мне оставалось только смотреть как он внимательно изучал каждую акварель и рисунок, читал строки, разбросанные по чистой глади бумаги, там и тут. С каменным лицом раскладывал мои работы в две неравные стопочки и при этом даже не смотрел в мою сторону. Так как будто меня в этот момент вообще не существовало.

Наконец у него в руках оказываются все большие и маленькие листы. Вся моя тайная жизнь, теперь для него как открытая книга с цветными иллюстрациями. Как жаль, что у некоторых людей цветы ассоциируются только с аллергией.

Отец бросает мне на стол пачку листочков. Изображения скорее напоминают наброски, замыслы каких-то проектов. Впрочем, вполне определенных. Платья, блузки, юбки, брюки. Силуэты, контуры, неуловимые движения, словно на бегу или в полете.

– Для Лизки рисовал?

Здесь мне не отвертеться, Я киваю и чувствую себя страшно виноватым. Нет не перед отцом, у которого от одного вида сделанных сыном набросков женской одежды явно повышается уровень адреналина в крови. Мне стыдно перед тетей Лизой, которая даже не подозревает, что это моя шалость, легкое увлечение может быть тайной скрытой от всего мира. И в первую очередь скрытой от отца.

Некоторое время он молчит, видимо переваривая в мыслях сделанное именно сегодня открытие. Потом замечает незаконченный портрет, как будто специально чуть скрытый разбросанными учебниками, но все равно сразу бросающийся в глаза.

Отец отодвигает в сторону математический справочник и долго смотрит в лицо девушки. Теперь мне кажется, что грусть в ее глазах сменяется невысказанным вызовом. Или немым укором?

Пауза затягивается, и я понимаю, что здесь и сейчас происходит что-то важное, определяющее и что может быть именно сейчас, в этой комнате тропинка моей жизни может изменить свое направление. Сердце начинает сильно колотиться, и я изо всех сил пытаюсь сдержать себя и не задать какой-нибудь глупый, неуместный вопрос. Который испортит все.

– Красивая девчуля.

Произнеся эти ни к чему не обязывающие слова, отец поворачивается и направляется к выходу. Я грустью смотрю ему вслед. Кажется, я действительно не очень умен. Надежда умирает последней. Впрочем, моя наверно и не появлялась на свет никогда.

Уже распахнув двери, отец бросает фразу словно с трудом заставляя в последний момент перебороть себя.

– Мать рассказала мне. Про Питер.

И уходит. Я некоторое время сижу с совершенно пустой головой. Передвигаю книги. Поправляю пузырьки. Черное или белое. Как будет выглядеть жизнь, когда эти цвета смешаются между собой?

Сбрасываю футболку и брюки, тушу свет и ложусь на кровать. Сначала в темноте ничего не видно, потом начинают проступать контуры знакомых предметов. Кажется, так происходит в жизни, когда решаешься сделать шаг, который может поменять все. Но чаще всего в этот момент меняется только твоя жизнь, а все остальное вокруг остается прежним. Разве что открывает какие-то свои до сих пор скрытые темные и светлые стороны.

Полночи ворочаюсь в постели пытаясь понять, что ждет меня завтра, как лучше всего поступить. Счастье для троих организовать будет совсем непросто, кто-то обязательно будет лишним. Надеюсь, им не буду я. Наконец проваливаюсь в сон.

Стою у окна и смотрю вниз, на узенькую улицу с массой маленьких автомобилей, прилепившихся прямо у стены. Дома из красного кирпича с деревянными ставнями поднимаются до уровня третьего-четвертого этажа. Здесь все такое древнее, от серо черной черепицы на крыше до потрескавшихся статуй, подпирающих окна на каждом этаже. И все фасады усеяны вьющимися растениями, что только подчеркивает благородный колорит окружающей действительности.

Где я, что я здесь делаю? Отворачиваюсь и понимаю, что хочу еще раз убедиться, что все в порядке. Отправляюсь бродить вдоль стен, украшенных акварелями и холстами со знакомыми и незнакомыми пейзажами. Неужели все это моих рук дело. И что сегодня должно произойти? Вернисаж, моя первая выставка в Германии, в Лейпциге. На самом деле такое не забывается, но мне по-прежнему как-то тревожно. Ведь это только сон. Может быть сон, хотя выставка должна открыться уже через несколько минут, вот уже разливают шампанское по фужерам, и группа приглашенных критиков уже собралась в соседнем зале. Я сама приветствовала некоторых из них несколько минут назад. Так почему же мне сейчас так не по себе?

Телефонный звонок звучит словно сигнал тревоги. Разве во сне мы слышим какие-то звуки? А здесь знакомый сигнал мелодии не умолкает на секунду. Вот же черт, заело!

– Позвольте я вам помогу.

Слава богу, что существуют мужчины! Оборачиваюсь на голос и взгляд падает на огромное зеркало занимающее, кажется, все пространство от входных дверей до наружной стены. В зеркале отражается элегантная молодая женщина в сиреневом брючном костюме. Я смотрю в зеркало и не понимаю, что происходит. Это лицо, эти волосы, глаза, все это как на рисунке, вышедшем вчера вечером из-под моих рук. В глазах женщины мелькает легкий испуг, словно она внезапно обнаружила какой-то невидимый изъян в своем безупречном образе. Но ведь на самом деле передо мной зеркало и в нем отражаюсь я! Странное и чудесное преображение, но это сон и в нем может происходить все что угодно. Делаю глубоких вдох и отдаю наконец сумочку подошедшему охраннику.