Давние недруги и соперники, они прибывали со всех сторон. В воздухе стоял лай, собаки грызлись и рычали, жестоким схваткам не было конца. Дрались с восхода до заката, а потом и ночью, у костров. Многие схватки кончались смертью. Чаще других гибли изнеженные дворняги с юга и медлительные, неповоротливые собаки с берегов Маккензи.

Над всей округой стоял дым сотен костров, возле которых толпились жены и дети охотников. Когда снег стал совсем непригодным для санной езды, Уильямс, управляющий факторией, стал вычеркивать из своих списков многих и многих охотников, павших жертвой страшной болезни.

Потом наступил день большого празднества. К нему готовились месяцами, его с нетерпением ждали и мужчины, и женщины, и дети. В десятках лесных хижин, в дымных вигвамах, в снежных жилищах эскимосов волнующее ожидание праздничного дня скрашивало людям однообразные будни. Такие празднества компания устраивала дважды в год.

В этом году, чтобы сгладить воспоминания об ужасной эпидемии и многочисленных жертвах, управляющий пошел на дополнительные расходы. Он отрядил специальных охотников, и они добыли четырех жирных оленей. На широкой поляне в лесу сложили четыре больших костра, над каждым врыли по два десятифутовых столба, а на столбы уложили длинные гладкие шесты. На эти шесты, как на вертелы, нанизали оленьи туши, чтобы зажарить их целиком на костре.

С наступлением сумерек вспыхнули огни, а когда пламя разгорелось, сам управляющий Уильямс первым затянул одну из диких песен Севера – Оленью Песню:

– А ну давай все вместе! – крикнул управляющий.

Увлеченный его примером, лесной народ пробудился от долгого молчания, и к небесам понесся буйный, причудливый напев.

* * *

Этот громовый многоголосый хор долетел до ушей Казана, Серой Волчицы и четырех бездомных лаек. Вместе с голосами людей слышался и возбужденный визг собак. Лайки неотрывно смотрели в ту сторону, откуда шли эти звуки, беспокойно переступали с лапы на лапу и скулили. Некоторое время Казан стоял, словно окаменев. Потом повернулся и взглянул на Серую Волчицу. Она лежала в десяти футах от него, распластавшись под густыми ветвями пихты. Серая Волчица не издала ни единого звука, только вздернулась ее верхняя губа, сверкнули белые клыки.

Казан подбежал к ней, лизнул ее в слепую морду и заскулил. Серая Волчица не шелохнулась. Тогда Казан отошел и вернулся к лайкам. Шум празднества донесся еще яснее, и тут все четыре лайки, не сдерживаемые больше властью Казана, пригнув головы, словно тени скользнули во тьму. К людям! Казан стоял в нерешительности, все еще надеясь убедить Серую Волчицу пойти вместе с ним. Но она не дрогнула ни одним мускулом. Серая Волчица последовала бы за Казаном в огонь, но не к людям. Вот она услыхала поспешный, быстро затихающий бег Казана. И поняла, что он ушел. Только теперь она подняла голову и завыла.

Это была ее последняя попытка вернуть Казана. Но в его крови все сильнее и сильнее росла тяга к людям, к собакам. Лайки его своры уже были далеко, и первые мгновения Казан летел с бешеной скоростью, стараясь догнать их. Потом замедлил шаг и побежал рысцой, а еще через сотню ярдов совсем остановился. Меньше чем в миле перед собой он увидел пламя огромных костров, которые бросали в ночное небо багровые отсветы. Казан оглянулся: не идет ли за ним Серая Волчица? Потом решительно двинулся вперед и вышел на проезжую дорогу. На ней было множество следов человека и собак, здесь же накануне проволокли туши двух оленей.

Казан вошел в негустые заросли, окружавшие вырубку, на которой были разложены костры. Пламя отсвечивало в его глазах, шум пиршества вихрем врывался в уши. Казан слышал пение и смех мужчин, веселые пронзительные крики женщин и детей, лай и рычание сотен собак. Ему хотелось броситься к ним, снова стать частью той, прежней жизни. Ярд за ярдом он продвигался сквозь заросли, пока не оказался на самой опушке. Тогда он остановился и с тоской взглянул на влекущую его картину, дрожа в нерешительности.

Казан стоял всего в сотне ярдов от костров. Ноздри его вдыхали волнующий аромат жареного мяса. На его глазах огромные оленьи туши были сняты с огня и брошены на тающий снег. Держа в руках ножи, люди обступили их, а за спинами людей сомкнулось рычащее кольцо собак. И тут Казан забыл про все – забыл Серую Волчицу, забыл всю науку, преподанную ему человеком и дикой природой, – и стремглав полетел через вырубку.

Из толпы вышли несколько человек с длинными бичами, чтобы отогнать чересчур назойливых собак. Удар бича обрушился на плечо какой-то эскимосской собаки, и, огрызаясь, та задела зубами приблизившегося к толпе Казана. Казан не остался в долгу, и между ними тотчас завязалась драка. С молниеносной быстротой Казан повалил противника и вцепился ему в горло.

Громко крича, к ним подскочили люди. В воздухе защелкали бичи, их удары обрушивались на Казана, и жгучая боль мгновенно освежила в его памяти прежние дни, прошедшие под знаком бича и дубинки. Рыча, он стал медленно выпускать горло собаки. И тут из беспорядочной толпы людей и собак выступил еще один человек. В руках у него была дубинка! Удар обрушился на Казана с такой силой, что он растянулся на снегу. Потом та же рука снова занесла над ним дубинку, и Казан увидел лицо человека – красное и жестокое. При виде этого лица Казан пришел в бешенство. Когда дубинка опустилась вторично, ему удалось увернуться, а клыки его сверкнули, как ножи. Дубинка поднялась в третий раз, но Казан перехватил удар на лету и полоснул зубами по руке человека.

– О черт! – завопил человек.

Убегая к лесу, Казан успел заметить, как у кого-то в руках блеснул ствол ружья. Раздался выстрел. Казану словно раскаленным углем обожгло бедро, но, только добравшись до глубины чащи, он остановился, чтобы зализать рану. Пуля лишь опалила ему шерсть и слегка задела кожу.

Серая Волчица все еще лежала под пихтой, когда Казан возвратился к ней. Она радостно выскочила ему навстречу. Человек еще раз вернул ей друга. Казан лизнул ее в морду и, положив голову ей на спину, постоял так некоторое время, прислушиваясь к отдаленным звукам.

Потом, прижав уши, он понесся прямо на северо-запад. И теперь Серая Волчица не отставала от него, а бежала рядом, как раньше, как в те дни, когда собачья свора еще не присоединилась к ним. Волчица чувствовала, что вернулась их прежняя дружба, и знала, что путь их теперь лежит к старому логовищу под буреломом.

Когда месяц назад Казан и Серая Волчица покидали болото, оно было занесено глубоким снегом. Вернулись они в один из первых весенних дней. Солнце ласково пригревало, повсюду с шумом неслись большие и малые потоки, рожденные таянием снегов, с хрустом ломался тонкий ледок. Слышалось потрескивание скал и деревьев – последние крики умирающей зимы. Холодный неяркий блеск северного сияния уходил в своей прощальной красе все дальше и дальше на север, к полюсу. На тополях уже начали набухать почки, и воздух был напоен ароматом пихты, ели и кедра. Всего шесть недель назад повсюду вокруг царили голод, безмолвие и смерть, а сейчас, стоя на краю болота, Казан и Серая Волчица вдыхали весенний запах земли и прислушивались к движениям живых существ. Наверху, над их головами, сердито тараторила парочка каких-то пичужек. Большая сойка прихорашивалась, греясь на солнышке. Чуть подальше то и дело раздавался хруст ветки, сломанной твердым копытом. С холма позади слышалась тяжелая поступь медведицы; она пригибала ветви тополя и собирала лапами молодые почки – лакомства для медвежат, которые родились у нее еще во время зимней спячки.

Серая Волчица тихонько заскулила и потерлась мордой о Казана. Она уже давно пыталась сообщить Казану, что она тоже скоро станет матерью. Ей очень хотелось снова поселиться в сухом, теплом жилище под буреломом. У нее не было никакого желания охотиться. Ни хруст ветки под раздвоенным копытом, ни свежий след не пробуждали в ней прежних инстинктов. Она только мечтала поскорей добраться до родного бурелома. И изо всех сил старалась, чтобы Казан понял, чего она хочет.