Подошел Вахтанг.

– Видел? – Федченко указывал на удаляющуюся крысиную стаю.

Гучава близоруко сощурился.

– Согласно Ветхому Завету, крысы – нечистые животные, – сказал он. – Во Второзаконии крысы упоминаются как одно из проклятий, которое нашлет Господь на народ Израиля, если те не послушаются Его. Иуда Искариот предает Иисуса за тридцать серебряников, что сравнимо с ценой крысы.

– Откуда ты все знаешь? – вздохнул Федченко.

– Давно живу! – рассмеялся Вахтанг. – Я закончил. Результаты будут через пару дней.

– Живешь на расслабоне, кацо! – улыбнулся капитан.

– Пасха в эти выходные. Жена куличи будет печь, яйца красить. Хочешь, приезжай в гости.

– С твоим диабетом куличи не самая полезная пища.

– Один раз живем! – отмахнулся Гучава. – Лишний раз инсулином уколюсь, зато наемся до пуза! Так приедешь?

– Спасибо, Вахтанг. Я лучше поработаю немного.

– От работы кони дохнут. Слышал такую прекрасную русскую пословицу?

– Хуже нет, чем ждать и догонять!

– Для всех нас жизнь, – это череда ожиданий. Все время что-то ждем; выходных дней, зарплаты, отпуска, зимой, – весны, весной – лета. Зеленого сигнала светофора, стоя в пробке, окончания нудного сериала. Ждем врача, сидя в очереди в поликлинике, затем торопимся исцелиться, а когда выздоравливаем, то чувствуем досаду и растерянность, оттого, что нечего больше желать…

Когда Вахтанг начинал философствовать в его, обычно чистой русской речи, проступал характерный акцент.

– Если ты такой умный, кацо, может быть, подскажешь, что означает фраза, – Федченко мельком взглянул в блокнот. – Сила не ведает жалости.

– Известная фраза немецкого философа Фридриха Ницше.

– Скучно с тобой, Вахтанг! – вздохнул Федченко. – Знаешь обо всем на свете.

– Увы, Андрон! Вот если бы я знал, как одолеть этот диабет проклятый, тогда – другое дело! Получил бы Нобелевскую премию, и закатил пир горой! А фамилию Ницше наверняка слышал даже такой ящер первобытный как вы, товарищ капитан!

– Конечно, слышал, – проворчал Федченко. – Христианство – религия рабов, и все такое…

– Чушь! – возмущенно сказал Вахтанг. – А крестоносцы? Или наши запорожские казаки? Гоголя читал? Тарас Бульба. Бились насмерть под христианскими знаменами!

Труп молодой женщины упаковали в непрозрачный мешок. Подъехал фургон спецтехники, трое сотрудников через заднюю дверь загружали через заднюю дверь тело. По собственному почину им помогал молоденький паренек водитель.

– Не заводись, генецвале, – вдохнул Федченко. – Я так, для примера сказал.

– Если мы не знаем жизни, как мы можем знать смерть… – задумчиво проговорил Вахтанг, провожая взглядом отъезжающий фургон.

Газон опустел, крысы разбежались. Фургон с трупом молодой женщины уехал, моргал желтый проблесковый маяк на крыше автомобиля. Люди расходились, оживленно обсуждая события сегодняшнего дня.

– Схожу не тренировку! – решил Федченко, пожимая руку эксперту.

– До связи!

Вахтанг шел к своему старому «Ниссану», припаркованному в пятидесяти метрах. Несмотря на лишний вес, двигался он легко, что свидетельствовало о немалой физической силе мужчины.

Солнце заслонило облако, по земле скользила черная полоса тени. Близился вечер.

2.

Побриться удалось с третьей попытки. Выпитый с утра алкоголь понемногу выветривался, где-то внутри зарождалась дрожь, грозящая перейти ближе к ночи в яростную трясучку. В запотевшем зеркале отразилось помятое лицо, мешки под глазами, густые волосы с проседью. И никаких навязчивых образов.

– Вот так! – мстительно прошептал Васильев, включил горячую воду, встал в ванную. Он убавил напор воды, простоял так около десяти минут. Обтекающая тело вода ласкала кожу. Повернул кран до отказа влево, стиснул зубы. Сосчитал до ста, прибавил немного теплой воды. Такая исцеляющая процедура контрастного душа длилась около двадцати минут. Едкие пары спиртного неохотно выходили через поры кожи. Завершив процедуру, Евгений насухо растерся полотенцем. Кожа горела, изо рта вырывалось прерывистое дыхание, сердце, заходясь, сотрясало грудную клетку.

– Как огурчик… – пробормотал он.

Зеркало запотело. Васильев замешкался. Желание протереть зеркальную поверхность соседствовало со страхом. Образ зарождался в недрах зеркальных отражений, сохраняясь в памяти на различные сроки времени. От получаса до нескольких дней. Но всякий раз, оставляя после себя гнетущее ощущение предсмертной тоски.

За дверью нетерпеливо поскуливал Ральф.

– Сейчас иду, мальчик! – негромко крикнул Васильев.

Близость друга придала решимости, Евгений провел полотенцем по зеркалу.

Отразились широкие скулы, упрямый взгляд серых глаз исподлобья. Тридцатиминутная водная экзекуция пошла на пользу. Оттенки похмелья из жирных импрессионистских мазков превращались в сглаженные пастельные тона. Продолжая держать в поле бокового зрения зеркало, Евгений натянул джинсы. Отражение равнодушно демонстрировало его голову, часть плеча, и участок кафельной плитки за спиной.

– Обошлось… – вслух сказал Васильев.

В шкафу нашлась свежая футболка и пара чистых носков, хотя и с дыркой на пятке, но на такие мелочи можно не обращать внимания. Солнечный свет продолжал неудержимо вливаться в окна, растекаясь по полу и стенам лучезарными потоками.

– Гулять! – сообщил Васильев Ральфу. Пес встретил это сообщение радостным повизгиванием.

Проходя мимо большого зеркала в прихожей, Евгений хотел сдернуть с рамы простыню, но передумал.

По лестнице шли пешком. Дверь распахнулась, сладкий аромат черемухи витал в воздухе. В сквере на скамейке сидел седой инвалид. Он улыбнулся Васильеву как старому знакомому.

– Присаживайтесь!

Ральф радостно устремился к растущим вдоль сквера деревьям. Евгений сел на край скамейки. Помолчали. Первым прервал паузу инвалид. Он протянул руку.

– Сергей…

Рукопожатие было твердым.

– Евгений!

Васильев посмотрел на скачущего в двух метрах от скамейки воробья, и неожиданно для самого себя, заговорил.

3.

Федченко повесил рубашку на плечики, сложил джинсы. Бывшая жена посмеивалась над его чрезмерной опрятностью.

– Обычно, у мужиков носки по всей комнате раскиданы, а тебя сложены в стопку, как на прилавке в магазине! – говорила она.

В раздевалке спортзала было малолюдно. Обычное явление для погожего вечера буднего дня; люди предпочитали отдыхать на природе. В сумке лежали боксерские бинты, видавшие виды перчатки. Шестнадцать унций. Часик постучишь, – семь потов сойдет! Федченко размышлял, куда пойти тренироваться, – в зал бокса, или прокачать мышцы. Позвонили из дежурной части. Офицер коротко доложил оперативную информацию. Подростка, снимавшего видео, нашли. Живет в соседнем доме. Говорит, что видео делал по заказу, заплатили десять тысяч рублей.

– Заказчика назвал? – спросил Федченко.

– Нет, товарищ капитан. Отправил снятый материал по указанному адресу, после чего зачем-то переустановил систему. Все стерто. Толком ничего не помнит.

– Врет?

– Психолог считает, что мальчик говорит правду.

– Спасибо.

Сразу после разговора, вторично зазвонил смартфон, на экране отразилось улыбающееся лицо Вахтанга Гучавы. На аватарке мужчина, давно отметивший пятидесятилетний юбилей, выглядел лет на пятнадцать моложе своего подлинного возраста.

– Успел соскучиться, кацо?

– Тут такое дело, капитан, – серьезно заговорил Вахтанг. – Я все-таки не удержался, и занялся этим делом в свободное от работы время.

– Получишь орден!

– Это вряд ли, но от поощрения не откажусь.

– И что успел накопать? – Федченко сел на скамейку. Он терпеть не мог людей, разговаривающих по телефону в раздевалке спортзала так, что тема их беседы становилась достоянием общественности. Но не выходить же в одних трусах в холл!

– Надпись, вырезанная на груди у женщины. Это латынь. Хитрый древний шрифт, Андрон, не сразу разгадаешь. Я сделал фото, покумекал, и нашел. Пиамон.