Мария отступила в сторону, предоставляя одному из тузов в её рукаве возможность войти в игру. Анюта сложила руки на животе и, не сгибая спины, легонько присела, не забыв при этом произнести заученную фразу на немецком:

– Guten Morgen, Fräulein[6].

Будучи на четверть немкой со стороны бабки, Авдотья жест оценила. Впрочем, вся благосклонность женщины испарилась, подобно воде в ведре, простоявшем весь день на жаре. Согласно уставу, которому всякий в этих стенах придерживался непогрешимо, то, что предлагала Мария, было неприемлемо.

– Поймите правильно, мы уже объездили несколько заведений и ни в одном нам не отказали в этой незначительной просьбе. Граф Зотов, почтеннейший мой благодетель, среди прочих настойчиво советовал Александрийский институт. – При упоминании графа щёки директрисы покраснели ещё пуще, без слов подтверждая все те сплетни, гулявшие много лет назад. – Однако я хочу сама убедиться, что место, в котором предстоит учиться моей племяннице, на самом деле соответствует своей репутации.

Вслушиваясь в гладкую речь графини, Авдотья Прокопьевна задумалась. С одной стороны, ей не нравилось отставать от новомодных, если так можно выразиться, услуг, предоставляемых иными заведениями, и предавать доверие старого знакомого, с другой же – пустить в свой институт девочку посреди учебного года, да ещё и на день? В конце концов, здесь у них не выставка картин, на которые принято глазеть.

Чтобы разрешить и эти сомнения, Мария прибегла к беспроигрышному методу: предложила сумму, в размерах сравнимую с месячным содержанием двух воспитанниц. В связи с пренеприятнейшим событием, случившимся с младшей Волковой, многие родители приняли решение забрать своих дочерей. Несмотря на то что государство продолжило выделять средства, кошелёк института заметно похудел, в чём графиня убедилась заранее.

Расставание с деньгами всегда оставляло после себя сосущее ощущение пустоты. Однако держа в уме, что в будущем её ожидает куда более существенная выгода, вложить купюры в пухлые руки Авдотьи Прокопьевны было не так уж горестно.

– Мадам Штольц проводит девочку к остальным. Они заканчивают с молитвой, а после их ожидает завтрак. Пока ваша племянница будет на занятиях, я проведу вам экскурсию.

Поблагодарив женщину, Мария покинула приёмную вместе с Анютой. Прежде чем отпустить девочку вместе с мадам Штольц, графиня мягко привлекла её за запястье к себе. Сделав вид, что поправляет той волосы, она едва слышно выдохнула:

– Не забудь про узел. Воспользуйся им перед сном.

– Я буду прилежной, – пообещала Анюта и смущённо опустила глаза, изображая покорность и желание угодить барышне. Когда воспитательница хмыкнула и сухим кивком подозвала её к себе, девочка приподнялась на носочки, оставила невесомый поцелуй на щеке своей барышни, шепча: – Не волнуйтесь, я всё сделаю как надо.

В выделенной ей комнате пахло сыростью и пылью. То, как Мария опустилась на кровать и вытянула гудящие ноги, было лишено всякой грациозности и утончённости, о которых любила твердить ей маменька. Несмотря на то что Мария Фёдоровна обладала природной пластичностью, соперничать с колоритным изяществом родительницы – всё равно что устраивать забег с лошадью. Любые попытки донести эту мысль упирались рогами в твёрдую стену упрямства маменьки.

Со стоном графиня растянулась на грубой поверхности, чувствуя, как уставшая спина, которой выпало быть идеально прямой весь этот долгий день, понемногу расслаблялась. Экскурсия по знакомым коридорам и болтовня Авдотьи Прокопьевны, наполненная пустым бахвальством, чуть было не свели Марию с ума, поскольку реагировать на пышное словоизвержение всё же приходились. Радовало, что подобная разговорчивость женщины распространялась и на несчастный случай. Стоило графине заикнуться про Волковых, как директриса сразу же начала выставлять случившееся в обеляющем институт свете. Сильный педагогический состав и именные выпускницы с самой завидной судьбой – никаких нарицаний, из-за которых бы дорогой племяннице Марии не стоило быть здесь.

«О-ох! Страшное несчастье. Ужасное! – говорила Авдотья Прокопьевна, вздыхая. – И ведь никто даже предположить не мог, что Верочка решится на подобный грех. Все учителя так любили её. Так любили».

Из того немногого, что графине уже довелось увидеть и узнать, семья Волковых тоже вполне жаловала младшую дочь. Ольга Платоновна приезжала на каждые праздники, отец и мать выделяли заведению приличные пожертвования. Что явно указывало на то, что Веру отправили учиться, а не избавились от нахлебника. Тогда это подводило к другому выводу: ежели причина для кончины крылась не в родне, значит, надо искать здесь. Возможно, Вера не ладила с однокашниками? Окажись девочка хоть чуточку другой или слабой, как перед ней сразу же возникают испытания, которые далёкому от закрытых мест человеку трудно вообразить. Марию не обижали, однако свидетельницей изобретательной жестокости в этих стенах она становилась не раз. И сколь часто бы она ни пыталась потушить чужую злость, спустя время, увы, пламя разгоралось вновь.

Длинный и два коротких удара. Заслышав последовательность, о которой она давеча условилась с Анютой, графиня заторопилась впустить её в комнату. Девочка дрожала: сорочка, совершенно лёгкая для осени и каменного помещения, нисколько не согревала. Несмотря на это, Анюта казалась довольной. Взволнованная, она принялась делиться добытой информацией.

– Вы оказались правы. Стоило достать леденцы, как они отбросили настороженность. Отзываются о Вере хорошо. Добрая, весёлая и всё в таком духе, – тараторила девочка, с улыбкой наблюдая за тем, как графиня растирала ей заледеневшие пальцы.

Услышанное Марию совсем не порадовало. Если рассказ Авдотьи Прокопьевны ещё можно было поделить на два, то слова воспитанниц звучали вполне правдоподобно.

«Ни семья, ни подруги… стало быть, причина иного характера?» Графиня пыталась выудить из памяти, что волновало окружающих во времена её учёбы. Но кроме балов, салонов и порутчиков[7], на ум ничего не приходило.

– …она пожаловалась на боли в животе и сердце, – продолжала Анюта. – Фрося ещё упомянула, что в тот день Вера казалась слишком бледной. А после отбоя она дышала так, будто обежала всю территорию института.

Всё это походило на симптомы какой-нибудь хвори. «Странно», – промелькнуло в сознании Марии. Ни о каком недуге нигде и никем не говорилось. Девочка погибла от потери крови. Вера перерезала себе вены осколком зеркала в умывальной комнате.

– Неужто у неё совсем не имелось недоброжелателей? Завистниц? Кого-нибудь, кто затаил обиду? – В подобное Марии верилось с трудом.

– Была одна девица, с которой они спорили из-за оценок. Мол, у кого лучше. – Анюта поморщилась, считая конфликты вроде этого совершенно не заслуживающими внимания.

Возможно, размолвки между Верой и другой ученицей и впрямь выеденного яйца не стоили. Однако порой именно незначительное является той самой занозой – незаметной и нагнивающей.

Синий приглушённый ночник, висевший посреди огромной комнаты, подсвечивал аккуратные торопливые движения. Убедившись, что девочка заняла свою постель, Мария тихонько прикрыла дверь в дортуар. Следовало вернуться к себе и лечь спать, чтобы завтра со свежей головой обдумать всё вновь.

«Быть может, Анюте удастся разузнать что-нибудь ещё до отъезда». – Графиня сбавила темп и осмотрелась. Затхлый воздух, налетевший со всех сторон, раздражал ноздри и застревал на подходе к гортани. Тишина, свойственная для нынешнего часа, показалась графине неестественно мёртвой. Когда глаза привыкли к окружающему мраку, Мария увидела дорожку, похожую на то, как если бы кто-то провёл по полу мокрой тряпкой. След тянулся к лестнице. Прижимая надушенный платок к лицу, графиня, сама того не заметив, преодолела ступень за ступенью и оказалась у входа в умывальную.