Наша газета находится в оппозиции к правящему режиму, – заявила Севинч, – как, кстати, вы относитесь к политическим процессам, происходящим в Азербайджане?

– Nо соmmеnt, – Караев выставил вперед ладонь, – никакой политики. Я бизнесмен. Но мне нравится ваша гражданская смелость.

Настороженно взметнулись ресницы, пытливый взгляд, выискивающий насмешку, но Караев был серьезен.

– Я не шучу, – добавил он.

– Надеюсь. Ответьте на такой вопрос, почему вы делаете свой бизнес в России, а не в Азербайджане.

– Я думаю, что вы сами знаете ответ.

– Возможно, – улыбнулась Севинч, – но это же интервью, я не могу задавать вопрос, и сама же на него отвечать.

– Логично, – согласился Караев, – попробую сформулировать. Вы пейте чай, остыл уже.

– Да, спасибо.

Женщина взяла ложечку, стала помешивать в чашке.

– Вы не положили сахар, – заметил Караев.

– Да, действительно, – рассеянно сказала Севинч, она бросила в чай кусочек сахара, продолжая помешивать.

– И так?

– Потому что в России есть спрос, причем не во всей России, а в северной ее части. Как сказал поэт: «В северной части мира, я отыскал приют, где птицы, слетев со скал, отражаются в рыбах, и, падая вниз клюют с криком поверхность рябых зеркал…»

Поймав ее недоуменный взгляд, Караев остановился:

– Извините, что-то меня не туда понесло. Я занимаюсь овощами, как вы понимаете, в Азербайджане всего этого в избытке. Экономические законы таковы, что спрос – непременное условие реализации товара.

Севинч сдержанно улыбнулась.

– Я обратила внимание, – сказала она, – на прилавках фрукты, в основном импортные, а ведь Азербайджан когда-то называли не иначе, как «Всесоюзный огород». Почему бы вам ни доставлять все это из Азербайджана. Ведь в советские времена все так и было.

– Совершенно верно, но это было в советские времена, а сейчас фрукты из Азербайджана мне обойдутся дороже, чем из Испании, или скажем Марокко. Слишком велики накладные расходы. Надо понимать, что я имею в виду не только таможню и транспорт, но бесчисленные и безудержные поборы, которыми так славится наша республика. Время от времени у меня появляется такое желание, тогда я всеми силами стараюсь, от него избавится. Знаете шутку биржевых маклеров, – если у вас появилось желание играть на бирже, то первое, что вы должны сделать, постараться от него избавиться. В Азербайджане любой чиновник, начиная с участкового милиционера, может прикрыть твой бизнес.

– А разве здесь вы не платите взятки?

– Плачу, конечно, но это не соизмеримые цифры, кроме того, здесь есть некий честный психологический аспект, здесь ты платишь для того, чтобы получить что-то взамен, какие-то уступки, льготы, для облегчения бизнеса. В принципе можно и не платить, никто с тобой ничего не сделает. Потратишь больше времени, нервов. В Азербайджане не платить нельзя, и платишь только за то, чтобы тебе позволили работать, приходит чиновник и говорит – дай мне мою долю. В нашем городишке простаивала чайная фабрика, ее купили турки, вложили деньги, привезли новое оборудование, через два года все бросили и уехали. В числе прочего, мэр города требовал от них не платить рабочим высокую зарплату, потому что зарплата всех остальных горожан, в том числе и его собственная, официальная, выглядела просто пособием для нищих.

– Ну, что же, понятно. – Она что-то пометила в лежащем перед ней блокноте и задала новый вопрос: – В России на сегодняшний день проживает два миллиона азербайджанцев, вы участвуете в жизни диаспоры?

– Если только самим фактом моего существования здесь, – ответил Караев.

– Я имею в виду активное участие в общественной жизни.

– Нет, и честно говоря, я вообще против всяких общин, коллективных мероприятий еще с пионерских лет. Откровенно говоря, меня это слово ужасно раздражает. Вообще в общности по национальному признаку присутствует некий элемент атавизма, стадность какая-то. Цивилизация – это, когда люди объединяются по единству культурных ценностей. Но в данном случае, я считаю, что до тех пор, пока общность по национальному признаку существует как нечто бесформенное – это нормально, но с того момента, когда это приобретает признаки организации с лидером, публичными заявлениями, – она приносит только вред. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, я за то, чтобы помогать землякам, найти работу, жилье, и я делаю это, но я против того, чтобы устраивать политическое шоу.

– Но община защищает права азербайджанцев в России, – возразила Севинч, – разве это плохо?

– Знаете, мне не нужны права азербайджанца, я вообще не понимаю, что это такое, у меня есть права человека и этого достаточно. Меня ведь, как раз и оскорбляет то, что меня выделяют из толпы по этническому признаку, а они этот признак как раз и усугубляют. Если на рынке убили азербайджанца, то его убили вовсе не потому, что он азербайджанец, а из-за того, что не поделили территории, из-за бизнеса, а все эти непрошеные защитники поднимают шум, раздувают дело, придают ему политическую окраску. Журналисты подхватывают и привлекают внимание обывателя: глядишь, получается, как в анекдоте; то ли он украл, или у него украли, но репутация испорчена. Я понимаю афганцев, покинувших свою страну вместе с советскими войсками, они не могут вернуться на родину, это угрожает их жизни. Я признаю это право за кубинцами, живущими в Штатах, Фидель не пускает их обратно. Но всех остальных я не понимаю. Если ты выбираешь для жизни чужую страну, то ты выбираешь язык и культуру этой страны. В Россию надо интегрироваться, а не обособляться в ней. В Америке, кроме негров, никто не кричит о своих правах этноса, там о национальности вспоминают в последнюю очередь, да и негры больше напирают на то, что их насильно привезли в эту страну из Африки, то есть обратная ситуация. В царской России не было ни одного национального образования, и это делалось для того, чтобы не сеять национальную рознь. Возвращаясь к вопросу об общине, я хочу сказать вот что, единственное без чего я не могу обойтись в чужой стране – это религия, но она всегда со мной. Нужны обряды? В России есть мечети. А если же мне понадобится дым отечества, то я сяду в самолет и получу его в полной мере из первоисточника.

– Я была в Сибири, там азербайджанская диаспора собирается открыть школу на азербайджанском языке, – сказала Севинч.

– Похвально, хотя это все равно, что русскому поехать в Англию и учиться на русском языке. Не имеет никакого значения, на каком языке ты получаешь знания. Для того чтобы дети имели представления о собственной культуре, достаточно воскресной школы в арендованном помещении и ничего не требовать от принимающей стороны, поверьте, это раздражает людей и не приносит нам пользы. Горбачев окончательно утратил расположение народа после того, как издал закон о защите чести и достоинства президента.

– Ну, что же, ваша позиция мне ясна, большое спасибо за интервью, – Севинч выключила диктофон и убрала его в сумку, – должна признать, что ваше мнение отличается от мнения всех опрошенных мною людей, но возможно вы и правы. Еще раз спасибо, я пойду. Она поднялась. Караев тоже встал.

– К сожалению, не могу вас проводить. – Сказал он.

– Спасибо, не нужно. До свидания.

До свидания. Счастливого пути.

Опорный пункт милиции находился в обшарпанном подъезде жилого дома. На стенах висели листовки – цитаты из инструкций МВД и ксерокопированные портреты, в основным «фотороботы», разыскиваемых преступников. Караев дождался своей очереди и вошел. Прием вели одновременно два участковых инспектора, сидевших друг против друга: капитан, примерно одних лет с Караевым и совсем еще молодой рыжеватый лейтенант. Оба говорили по телефону, не обращая внимания на посетителя. Из двух раций, лежавших на столах, доносились голоса и радиопомехи.

– Здравствуйте, – сказал Караев, – мне нужно оформить свое проживание в Москве, к кому из вас я могу обратиться.