– Ничего не поделаешь, – наконец сказал Караев, – голод не тетка. Жизнь навязывает нам свои суровые условия существования. В нашем городишке, на юге Азербайджана в советские времена находился крупнейший в стране консервный комбинат. Я работал на нем начальником лаборатории. Вообще-то я институт в Москве закончил. С большим трудом выправил себе назначение на малую родину, а должен был ехать на Кубань. Десять лет я проработал на комбинате. Потом началась перестройка. Союз развалился, комбинат встал. Это надо было видеть. В воздухе царило ощущение катастрофы. Склады переполнены, все дороги на подступах к комбинату забиты километровыми очередями, грузовики, трактора с прицепами, в кузовах помидоры, под палящим солнцем, и запах гниения на всю округу. На этом предприятии работала половина нашего города. Впрочем, что говорить, то же самое происходило во многих городах, во всех республиках бывшего союза, только в различных вариантах.

– Мои родители тоже часто жалеют о распаде Союза, – сказала Маша, – особенно мама, у нее сестра живет в Риге, тетка моя, безвыездно живет, боится, потому, что, если она приедет маму навестить, ее обратно могут не впустить. Она прожила там всю жизнь, а теперь их не хотят признавать гражданами Латвии.

– Что характерно, – заметил Караев, – если бы подобное происходило в Азербайджане, сейчас бы вопль стоял на всю Россию, а прибалтам все сходит с рук. Как только они не гнобят русских, все молчат, словно в рот воды набрали. Когда их телевышку захватил спецназ, вся российская интеллигенция на уши встала, а сейчас такое ощущение, что она стоит раком.

Маша кашлянула.

– Извини.

– Ничего, мой папа тоже любитель крепких выражений. Нашему поколению, наверное, никогда не понять ваше, я часто спорю с родителями. Как можно жалеть о Советском союзе. Ведь вы жили при коммунистическом строе; – железный занавес, отсутствие демократических свобод.

– Мы не жалеем, – мрачно произнес Караев, – мы испытываем ностальгию. Это была прекрасная страна, и ее создавали отнюдь не коммунисты. Советский союз возник не на пустом месте. Была Великая Российская Империя. Большевики лишь поменяли название. А что сделала эта шпана? Пользуясь отсутствием батьки, собралась, быстренько подмахнула бумаги и объявила себя свободными; ели-то от пуза они давно, но хотелось, чтобы об этом весь мир узнал. И ведь какая странная закономерность наблюдается, во всех республиках правят бал оголтелые, в прошлом, коммунистические бонзы. Люди, клявшиеся в верности коммунистическим принципам, теперь поборники демократического образа жизни, они теперь президенты, бывшие секретари компартий, стукачи, надзиратели, комитетчики. Оказалось, что в душе они все были демократы и диссиденты, просто время было такое…

– Извините, что перебиваю, – сказала Маша, – но я кончила.

Караев развел руками, потом полез в карман, достал несколько купюр и протянул девушке, – спасибо, за работу, только лучше говорить – я закончила.

– Почему, – спросила Маша, беря деньги и убирая их в сумку.

– Без комментариев.

– Не считайте меня ребенком, я понимаю, что вы имеете в виду, только каждый думает в меру своей испорченности.

– Как ты разговариваешь со своим работодателем.

– А зачем вы ставите меня в неловкое положение.

– Ну, хорошо, – Караев поднял руки, – я был не прав. Пойдем лучше выпьем.

Маша отказалась.

– Спасибо, мне нужно идти.

– Ну, как знаешь.

– До свидания.

– До свидания.

Девушка ушла. Караев некоторое время стоял перед закрытой дверью, потом погрозил кому-то пальцем и вслух произнес: «И никаких шашней с домработницей».

Утро следующего дня, впрочем, как вчерашнего, и позавчерашнего, началось с тяжелого пробуждения, и тревожных мыслей по поводу собственного поведения с домработницей. Медленно восстановив в памяти события вчерашнего дня и не найдя в них ничего предосудительного, Караев облегченно вздохнул и отправился в ванную комнату. Через час он в костюме и галстуке сидел перед письменным столом и пил чай из маленького грушевидного стаканчика. На краю стола в рамке стояла фотография молодой женщины в простеньком ситцевом халате. Караев допил чай и, глядя на фотографию, сказал вслух: «Ну, что же сынок, пора на работу». После этих слов раздался телефонный звонок. Караев подождал, пока включится автоответчик, и услышал женский голос: «Алло, Ислам, это я Лена, если ты дома возьми трубку, пожалуйста».

Караев взял трубку и произнес.

– Тебе же русским языком сказали, оставьте сообщение и вам обязательно перезвонят.

– Может быть, для начала поздороваешься, – спросила Лена, – а уж потом будешь ворчать.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй, как ты поживаешь?

– Спасибо, хорошо. А ты как поживаешь?

– Я соскучилась.

– А-а.

– Что означает твое, а-а?

– Вопрос снимается.

– Почему? – Не унималась женщина.

– Ни почему.

– Когда мы встретимся, – спросила Лена.

– Как-нибудь, – пообещал Караев.

– Мы расстаемся?

– Что значит расстаемся? Если быть точным, мы расстались пятнадцать лет назад.

– Тебя это, я вижу, радует.

Нет, меня это не радует, я просто констатирую, определяю положение вещей. Знаешь, такое сочинение, называется «О природе вещей» ее написал один философ по фамилии Лукреций. В школе не проходили? А в институте? Не надо было лекции пропускать. Я не издеваюсь, я совершенно серьезно говорю.

– Как Маша убирается?

– Чисто. Слушай, а ты посимпатичней никого не могла найти?

– Я это сделала намеренно. А ты полагал, что найду тебе провинциальную красотку, чтобы она тебя окрутила, и вытянула из тебя твои денежки. Нет, мой милый, с Машей я могу быть за тебя спокойна, я знаю твой вкус. На нее ты не позаришься.

– А если она меня соблазнит. Как знать, человек слаб… Ну, ладно мне пора на работу. Я можно сказать, в дверях стою. Что за манера у тебя звонить с утра пораньше.

– Ну, сейчас же не раннее утро, – сказала Лена, – уже одиннадцать, между прочим.

– Ну, правильно, – подтвердил Караев, – одиннадцать. Москва только проснулась. Ты Елена на стройке не работала?

– Ты бы еще спросил, не работала ли я в трамвайном депо, – возмутилась Воронина, – конечно не работала. Я между прочим выросла в семье министра.

– Не работала, поэтому ты не знаешь, что раньше отсчет времени начинался с открытия винных магазинов, а открывались они как ты уже, наверное, в силу своей проницательности догадалась в одиннадцать утра. Это сейчас водку можно купить в любое время, а в те времена в неурочный час – только у таксистов, ферштейн?

– Иди ты к черту, – вдруг обиделась Воронина, и бросила трубку.

За прилавками друг против друга стояли два молодых азербайджанца и лениво переговаривались. Перед ними на лотках были выставлены горки экзотических фруктов и овощей. Вдоль рядов, медленно шла молодая женщина. Заприметив ее, один торговец заметил: «Хорошая штучка, а племянник?»

– Неплохая, – согласился племянник, – ты будешь «клеить», или я?

– К кому подойдет, тот и будет, – ответил дядя.

После этого они замолчали, принялись выжидать, как два охотника в засаде.

«Жертва» приблизилась к прилавку племянника.

– Почем апельсины? – спросила женщина, взяв оранжевый плод в руки.

– Шесдесят рублей, – приветливо ответил торговец, добавил, – но тебе бесплатно дам.

– Что это вдруг расщедрился? – удивилась женщина.

– Давай вечером встретимся, – предложил торговец, – туда, сюда, погуляем.

– С какой это стати, – она подбросила и поймала апельсин, у торговца вдруг возникло чувство тревоги.

– Красивый ты, – торопливо сказал он, следя за апельсином, – мне нравишься.

– У нас в России, парень, красивых девок много, если с каждой будешь встречаться, в убыток торговать станешь.

Женщина положила апельсин на место, повернулась и ушла.