Домики разительно отличаются от современной архитектуры всей деревни – они, как и главное здание и общежитие, стояли возле речки, которая водопадом стекала в озеро. Над рекой были построены мосты, соединяющие здания друг с другом. Подойдя к ним я почувствовала какую-то гнетущую атмосферу, в воздухе повеяло холодом – то ли от холодной реки и водопадов, то ли от чего-то еще.

Спустя несколько минут мы спустились на пляж и вернулись на центральную площадь. Павел все это время беспрерывно рассказывал истории. Ноги гудят от непривычно долгой ходьбы, легкие ноют от свежего прохладного лесного воздуха, глаза слезятся от солнечного света, уши звенят от трели птиц, а сердце жутко болит от эмоций. Я нахожусь в самом волшебном месте на всей планете, это место – мой дом на ближайшие несколько лет – так почему же мне так больно и так горько?!

Listening to: Bob Marley – No Woman No Cry

После ужина мы пошли в концертный зал. Мы вошли внутрь и оказались в небольшом фойе, лестницы слева и справа вели наверх, на балконы, а огромная дверь впереди манила громкой музыкой. Концерт уже шел полным ходом, на сцене пел настоящий Боб Марли (нет конечно, но как он был похож!), толпа вокруг медленно пританцовывала, по их красным глазам и застывшей улыбке было видно, что ребята уже давно улетели куда-то далеко. Мы прошли чуть ближе к центру, чтобы разглядеть музыкантов. Над сценой горели красным, желтым и зеленым три огромных церковных витража, а над ними стена плавно переходила в полукруглый свод. Сцена стояла прямо под полукуполом, а на ней, словно проповедники, пели о любви и счастье ребята с гитарами, длинными дредами, в спортивных костюмах и шапках-растаманках.

Я на мгновение вернулась назад во времени, на сотни лет назад, когда в зале стояли ряды деревянных скамей, а люди, сидящие на них, с блаженным умиротворением слушали орган и молебное пение. А сейчас, в этих же стенах, под этим же потолком, яркие лучи светомузыки раздирают дым в темноте, воздух дрожит от грохота гитар и ударных, а в нем витает беззаботная и счастливая атмосфера регги. Переместившись из прошлого в настоящее, я в один момент запечатлела всю жизнь самого настоящего храма музыки.

Еще несколько минут я впитывала в себя этот регги-позитив, пока эти вибрации не разломали меня на части. Эти цветные церковные витражи, почти настоящий поющий Боб Марли в шапке-растаманке и с дредами, ямайские женщины в ярких платьях на подтанцовке, знакомые и любимые песни, настроение, слова, музыка, прошлое и настоящее – вся эта атмосфера настолько меня задела, что глаза моментально наполнились слезами. Словно почувствовав мои эмоции солист запел No Woman No Cry – и именно на этих словах я разревелась навзрыд. Я расплакалась так, как не плакала уже несколько лет. Стоя в толпе ты оказываешься наедине с собой – никто и не видит твоих слез, никто не обращает на тебя ни малейшего внимания – все смотрят на музыкантов на сцене, ты перестаешь существовать в чьей-либо реальности. По окончании песни я вытерла слезы и почувствовала облегчение в груди. Весь накопившийся стресс, все эти страшные мысли по поводу моего ментального состояния вылились со слезами, и хотя бы на этот вечер я смогла избавиться от этого жуткого давления, от этой давящей дыры в груди. Спасибо музыке, спасибо регги, спасибо The Wailers.

Listening to: Grandson – Bury Me Face Down

Ровно в 8 утра нас разбудил громкий стук в дверь. Под дверью лежал конверт с запиской из трех строчек:

09:00 – комната №8 ГЗ

11:00 – комната №1 ГЗ

15:00 – библиотека

– Очень информативное, а главное понятное расписание, – сказала Саманта, растирая сонные глаза.

Раньше я никогда не испытывала страха неизвестности, но сейчас мои и без того расшатанные нервы зашалили. От сонливости не осталось и следа, зато в горле появился ком, а в руках – мелкий тремор. Я вспомнила свои же слова: “что бы со мной не сделали в этом институте, это будет ни чуть не хуже этого эмоционального дна, в котором я застряла”. Но черт возьми, я все еще хочу жить!

Я вышла на балкон и сделала глубокий вдох. Холодный воздух запер легкие в тесную клетку, от чего дыхание стало поверхностным и болезненным. Успокойся и дыши. Успокойся и дыши. Дыши. Просто дыши.

Я спустилась по винтовой лестнице глубоко глубоко вниз, глубоко внутрь себя, в собственное подсознание. В нос ударил запах бетона, пыли и сырости. Я оказалась на пустой площадке, освещенной одинокой тусклой лампочкой с правой стороны. С трех сторон площадки находятся старые двери из иссохших деревянных досок – краска на них давно облупилась, а тяжелые шпингалеты заржавели. Левая сторона площадки утопает в темноте, от чего цвет двери невозможно различить. За этой дверью живет моя депрессия. Я тихо постучалась, и через пару секунд дверь открылась. Я оказалась в тюремной камере – комната два на полтора метра с грязным матрасом на полу справа и дыркой в полу вместо туалета слева от входа. Напротив двери, под самым потолком находится маленькое окно с решеткой – настолько узкое, что в него невозможно даже просунуть голову. Огромная черная грозовая туча не дает свету ни единого шанса прорваться внутрь. В камере не холодно, но очень сыро. Депрессия выглядит как темное облако, как чёрный дым, как дементор моего роста.

Я говорю:

«Привет. Я знаю, что ты есть у меня. Я принимаю твоё существование и я благодарю за то, что ты у меня есть. За то, что ты заставила меня двигаться. Я хочу с тобой подружиться. Ты – такая же как и я, ты и есть я, и я хочу чтобы ты и дальше шла со мной. Я хочу помочь тебе трансформироваться, я больше не хочу называть тебя депрессией. Я хочу называть тебя облаком счастья. Ты согласна? Я хочу растрясти тебя, чтобы очистить тебя от пыли, можно?»

Я недоумеваю от сказанного, но Депрессия согласилась.

Я взяла ее за плечи и начала трясти. Я вытряхнула угольную пыль, липкую грязь и беспросветный мрак из ее существа. Я зажмурилась и задержала дыхание, пока пыль не осела на пол, и затем открыла глаза. Стены и пол камеры были покрыты тонким слоем черной грязи, а передо мной висело в воздухе светлое облако с силуэтом человека. Из-за темноты комнаты облако казалось матовым, но я могла представить, как ярко бы оно переливалось в лучах солнца. Я сказала:

«Научи меня быть счастливой».

Я закрыла глаза и тут же оказалась на своей террасе в Амстердаме. Мягкие подушки уличного кресла обволакивают мое тело, кожа пропитывается солнечным светом, свет проходит сквозь мои веки и окрашивается в кроваво-красный цвет. В мире не существует ничего, кроме солнца, нагревающего мою кожу, и кровавого света, проникающего в мои закрытые глаза. Никаких дел, никаких проблем, никаких вопросов, никаких мыслей, ничего – кроме бесконечного тепла и релакса. Я перестаю чувствовать своё тело, забываю, в какой позе я лежу, веки давно слиплись и мне не нужно напрягать глаза, чтобы держать их закрытыми – я растворяясь в тепле, утопаю в наслаждении, купаюсь в лучах солнца, как эмбрион в утробе матери.

Я мысленно беру клетку своего тела, и говорю ей:

«Ты чувствуешь то же самое что и я? Ты чувствуешь, как ты пропитываешься солнцем? Ты чувствуешь это блаженство? Запомни это чувство и передай его всем остальным клеткам. Пусть каждая, абсолютно каждая клеточка из всех миллиардов клеток моего тела наполнится этим теплом. Наполни мое тело счастьем, не пропусти ни одного атома. А теперь ступай». И клетка убежала исполнять мой приказ.

Вдруг картинка поменялась и я оказалась за письменным столом в своей комнате. Стол, как обычно, завален цветной бумагой, красками, открытками, бутылочками с чернилами и маркерами. Сбоку лежат круглогубцы, куски проволоки, кабошоны, бисер, ленты, упаковочная бумага, свечи, воск и восковые печати, серебряные броши и серьги, которые я только что закончила, молоток, наждачная бумага и полировочная салфетка для серебра. Где-то в куче бумаг в углу стола беспроводная колонка играет джаз, а я старательно вывожу «С днём рождения» классическим английским каллиграфическим почерком. Перо царапает бумагу, оставляя за собой тончайшую серебряную линию. Если нажать на перо сильнее, его усики раздвигаются шире, давая чернилам волю вырваться на бумагу и оставить толстую, отливающую серебряным блеском, линию. Перо беспрекословно выполняет мои желания – широкие акценты превращаются в воздушные тонкие волосные линии и заполняют бумагу плавными кругами и петлями. Чёрная бумага играет свадьбу серебряными чернилами. Я беру иголку, протыкаю бумагу и вставляю в неё серебряные серьги. После полировки они ослепляют блеском на чёрном бумажном бархате. Сложив открытку в конверт, я ставлю маленькую ложечку на подставку над свечой и растапливаю воск. Выливаю воск на конверт, прижимаю печатью и считаю до двадцати. Когда воск застывает, аккуратно убираю печать и наслаждаюсь результатом.