Батый по совету Байдара, на которого сегодня утром обрушился весь гнев ларкашкаки, действительно предложил даровать изменнику жизнь. От последствий кровавого ночного боя – погибло в общей сложности чуть менее двух с половиной тысяч нукеров, и была сожжена львиная доля пороков – двоюродный брат, однако, сумел откреститься. Ибо он действительно не мог знать, что в Чернигове есть собственные камнеметы и стрелометы. Не мог предположить и того, что Гаюк так неудачно введет хошучи в бой. Ведь вместо удара в хвост отряда северян, пошедших на вылазку, сын Угэдэя бил черниговских батыров лоб в лоб. Чуть поостыв, Бату был вынужден признать правоту двоюродного брата. А Байдар тут же напел ему, что сохранив жизнь Михаилу и даже простив его предательство (хотя бы для вида), еще можно попытаться воспользоваться князем!

Например, обратиться через него к горожанам, предложить откупиться, чтобы монголы не осаждали Чернигов и ушли в степи, оставив княжество в покое. Да в конце концов, пригласить на переговоры вождей орусутов! При этом весьма важно, чтобы и сам Михаил поверил в обещания монголов – и мог поцеловать на том крест. А уж когда посольство выберется за стены града, когда откроются ворота Чернигова – тогда и ударить по ним, перебив верхушку осажденных, и на плечах убегающих ворваться в крепость.

Что же, Батый, к коему вернулась способность мыслить трезво, предложением Байдара проникся. Ведь учитывая, что в бою были уничтожены многие важные детали осадных машин, включая сгоревшие кунжутные канаты, оплавившиеся или погнутые ударами топоров железные шестеренки, новый штурм был бы чрезвычайно тяжел. Так что хан действительно пригласил выжившего князя в свой шатер.

И вот Михаил Всеволодович предстал перед шатром ларкашкаки. Но выслушав волхва, он спокойно и даже как-то отрешенно ответил, не выказывая и намека на страх перед Батыем:

– Я христианин. А христианин должен поклоняться Творцу, а не твари.

Феодор лишь согласно кивнул, поддерживая князя – зато шаман, услышав от толмача ответ, исказился в лице от гнева. После чего он без промедления ринулся в ханский шатер.

Выслушав же обвинения жреца, только-только остывший ларкашкаки вновь вспыхнул яростью – и буквально выбежав из шатра в сопровождении свиты багатуров, он гневно закричал:

– Подлый изменник, собака! Ты или поклонишься богам моего народа, солнцу и кусту, могиле Чингисхана и очистительному огню – или примешь свою смерть прямо здесь, орусут!

Но Михаил Всеволодович на то лишь пожал плечами:

– Я готов поклониться тебе, хан, раз уж Сам Бог передал меня в твою власть – но я не могу исполнить того, что требуют твои жрецы.

После чего чуть тише добавил так, чтобы услышал его лишь стоящий подле Феодор, готовый разделить с князем любую судьбу:

– Не погублю души моей… Прочь, слава тленного мира!

При этом князь киевский спокойно и прямо посмотрел в глаза Батыю. И от этого спокойного, прямого взгляда человека, стоящего на краю смерти, но не боящегося ее, не боящегося ни татар, ни их ларкашкаки, сыну Джучи стало не по себе. Хан ясно понял, что этот человек все для себя решил и ни под каким предлогом не пойдет на предательство – а удастся ли его обмануть?

Может быть, и удалось бы – но прилюдного унижения Бату, конечно, не мог стерпеть. Ведь в гневе потребовав от Михаила Всеволодовича Черниговского выбора между смертью и поклонением чужим для него идолам, хан не оставил выбора ни ему, ни себе. К тому же Батыя сильно взъярило то, что даже после поражения и полона воля орусута оказалась не сломлена, что он так крепко стоит за свою веру и за своего Бога. Уже ни о чем не задумываясь и никого не жалея, ларкашкаки гневно выкрикнул:

– Убейте их!!!

И багатуры, цепные ханские псы, ринулись вперед.

Михаил Всеволодович успел еще обернуться к Феодору и ободряюще кивнуть боярину, мягко улыбнувшемуся в ответ. Успел прежде, чем обоих русичей повалили на землю и стали жестоко избивать кулаками, палками, топтать ногами. Наконец, обоим мужам отсекли головы – но прежде князь успел еще звонко воскликнуть:

– Я христианин!

И крик этот словно хлестнул Бату-хана, заставив того сморщиться от неприязни и ненависти к орусутам.

Князь псковский Александр Ярославич по прозвищу Невский осадил коня, жестом призвав верных переяславльских и суздальских гридей, своих ближников и телохранителей, остановиться. В то время как сразу три клина дружинников передового полка, полков правой и левой рук врубились в хвост отступающей литовской рати. Псковичи, избравшие его князем (против чего не возражал ни грозный отец, ни царственный дядя), вставшие слева. Полочане под предводительством Якова (отличившегося еще в сече со шведами княжеского ловчего, назначенного ныне тысяцким), атакующие справа. И наконец, пять сотен смоленских дружинников князя Всеволода, держащиеся посередине. Все они разом вонзились в прикрывающий отступление литовской рати отряд всадников, разом пронзив его насквозь и разорвав, разметав на скаку! Легкие литовские всадники, вооруженные сулицами, и конные дзукские лучники, в большинстве своем облаченные в кольчуги, они не могли противостоять разогнавшимся бронированным гридям, в одно мгновение рассеявшись от тарана русичей. Лишь немногие вороги успели разойтись в стороны, осыпая гридей стрелами и дротиками, порой даже выбивая кого-то из дружинных из седел. В то время как их менее удачливые соратники были стоптаны на скаку, пали под копыта тяжелых жеребцов гридей, пронзенные копьем или сокрушенные ударом булавы.

Пытаясь остановить – или хотя бы замедлить – удар Александровой рати, на пути ничуть не замедлившихся клинов гридей выросла «стена щитов» воинов племени судовия, жемайтских секироносцев, вооруженных двуручными топорами и закованных в броню, и литовских копейщиков, из защиты имеющих лишь щиты да шеломы – и иногда кольчуги. Но командовал ими редкой храбрости муж – не иначе именно потому, когда дружинники врубились в «стену щитов», литовцы побежали не сразу, а еще какое-то время исступленно дрались, пытаясь подороже продать свои жизни.

Клин всадников – лучшее построение для того, чтобы проломить ряды пешцев. И пусть часть их выставили перед собой копья, а другие крепко сцепили щиты – но копья ломаются под тяжестью первого же рухнувшего на них боевого жеребца, в чью грудь они впились (если еще сумели пробить нагрудник из дощатой брони!). А «стену щитов» невозможно удержать, когда в нее врезаются не люди, а могучие кони, да на скаку, да клином, чья глубина в точке прорыва в несколько раз превосходит число изломанных шеренг пешцев. Но все же свою задачу лучшие, самые стойкие литовские вои выполнили, задержав клинья русичей, вынужденно расстроивших свои ряды в ближней схватке. И длиннодревковые двуручные секиры жемайтов выбили из седел немало всадников прежде, чем практически все они были переколоты пиками, зарублены мечами и чеканами. Когда же, наконец, пал храбрый вожак литовцев, уцелевшие пешцы в одночасье показали спины, повернув к виднеющемуся вдали лесу и пытаясь найти спасение в бегстве по примеру соратников.

Вот только подарив им шанс на спасение, сами они его потеряли – не убежать пешему от коня, пусть даже и несущего на себе бронированного дружинника!

Само по себе литовское войско весьма слабо. Крепких воев в кольчугах и дощатых бронях, да на могучих жеребцах немного, и все они входят в число дружинников самых влиятельных и богатых вождей. Оставшаяся же конница, также немногочисленная – это конные стрелки, вооруженные или сулицами, или простыми однодревковыми луками. Мощные составные луки половецкого типа, широко распространенные на Руси, у литвинов встретишь нечасто. Копьеносцы, простые топорщики, защищенные щитами и шеломами и редко когда кольчугами – это лучшая часть литовской рати, но далеко не самая многочисленная. Ратники с двуручными топорами – это ведь также дружинники жемайтских вождей, их пешие гриди. А большая часть литовских разбойников, после Калки осмелевших настолько, чтобы наносить удары далеко вглубь заметно ослабевших Полоцкого и Смоленского княжеств – это латгальские и прочие чудинские налетчики, вооруженные сулицами и имеющие лишь небольшие щиты. Ну и пешие лучники-охотники, также с весьма слабыми луками. Ничем особым литовцы от иных чудинов, уже покоренных рыцарями-крестоносцами, не отличаются. Но им повезло в том, что тевтонцы начали с храбрых пруссов, надолго завязнув в их землях, а малочисленные меченосцы нацелились, прежде всего, на ливов и эстов. В итоге, успев столкнуться с германскими крестоносцами, литовские вожди утвердились в мысли, что поодиночке им не выстоять, что необходимо объединять силы. А первые поражения подтолкнули не только к созданию собственной, пока еще совсем малочисленной тяжелой конницы – но и к тому, что на поле боя (да и во время похода тоже) все вожди должны подчиняться одному.