Почти

Почти что сплю. Луна почти над домом.

Почти темно и дом окутал мрак.

В густой воде с названием знакомым

не успокоюсь что-то я никак.

Почти светло. И лампа почти светит,

мигая как слипающийся глаз.

Разбросанные в суматохе дети

не раз ночами вспоминали нас.

Не раз глаза двоили отраженье

луны – не знаю в небе или в нас.

и падали в кровать в изнеможеньи

боясь как первый, так последний раз.

Холодный ветер всё уносит в поле,

качая в сумраке сухой ковыль.

Всё кроме памяти. Она без нашей воли

дни обнимает как деревья пыль.

И мы принуждены ступать по свету

боясь и вечно пробуя стрясти

её с себя. Я пью до беспросвету.

Я успокоен. Я уже. Почти.

Сложивши руки за спиною,

противник радости натужной

идёт-бредёт рядом со мною -

рассеянный и равнодушный -

Неся плечом, как некий орден,

листок, уже висеть уставший.

Мечта – атавистичный орган.

Не нужный, но и не отпавший.

Всё лето провисев, мечтая

и просмотрев, как осторожно

пересекают двор, летая

горизонтально-невозможно

с цветка снимаясь, притворяясь

то бабочкой, то мотыльками,

решил и он лететь, срываясь.

Но осень развела руками.

Себя самих живой воды лишая

в пустыне лет увязнут эти дни.

И солнце беспощадно иссушая

глядит как сухо корчатся они.

Есть в мире неизбежней неизбежность.

Но эта бесконечность красоты

скребя в душе, в душе находит нежность.

И неизбежны белые листы.

Поспеть, успеть поспать, посыпать пеплом

сухие сколиозные мосты.

Последние посты при свете блеклом

летят густея в бездны пустоты.

И неизбежно новое прощанье -

совсем ненужный, лишний взмах руки -

всё было встарь – как чьё-то завещанье,

как крик с другого берега реки.

Всё повторится снова. Скоро снова.

Откуда столько верности словам,

летящим мимо в ритме скоростного?

И сладок нам… Конечно сладок нам…

Разговоры о религии (1-й,2-й)

1-й : Какая разница какому

мы богу молимся во сне? -

недалеко рассвет..

2-й: Мы, верно, с вами не знакомы.

Какому богу важно мне!

Не безразлично, нет!

Какая мысль нас разделяет -

стеклянная, словно стеной -

невидима и так тверда!

1-й: Стена? Простите, так бывает

со всеми. С вами и со мной.

Стена? Возможно, да!

Но разве так необходимо,

да и возможно ли разбить

её своей рукой?

2-й: И словом? Нет! Непостижимо

Скорее в камень превратить

под логикой такой.

Всё правильно. Но только что же

нас может так объединить

когда не Он?

1-й: Вот это более похоже.

О чём мы можем говорить

когда со всех сторон

одно и то же окружает.

Кружит и лечит слабость душ?

Несовершенных душ…

2-й: Свои своим лишь помогают.

Рабам – хозяин, женам муж.

Один лишь только муж.

Такое, в общем, впечатленье

что вы во власти помраченья

живёте на земле.

1-й: А как же мысль о разделеньи?

Вы принесли мне облегченье

и в нашей общей мгле…

(расходятся, слегка пошатываясь от вина)

Остынь, остановись,

в себе сейчас останься,

не рвись, не трепещи,

и помощи не жди.

Ведь мощь твоя в груди,

в лучах протуберанцев,

твой храм на двух ногах.

Зажмурься и иди.

Разобранных богов

гниющие фрагменты,

блюющие слова

церковных доходяг,

заполненные и

пустые постаменты,

сухие экскременты

испуганных собак.

Я знаю, что есть страх.

Живя в холодном мире

и чуя свой хребет

частицею оси,

застывши в зеркалах,

купаясь в грязном жире,

забыв про циферблат

попробуй не струси.

Но время без людей

рискует оказаться

единственным, чтоб смочь

узреть черты лица.

Конечно своего.

Теперь пора подняться

в подъезд, на свой этаж,

а там на небеса.

В слепом зарамье ночь сгущается.

Теряется несильный свет.

Чернеется и получается,

что мира там как будто нет.

В стекле предметы отражаются.

Следы от пальцев на стекле.

И звуки плавно приглушаются

и снова слышатся во мгле.

А мы всё плачемся и хнычемся

себе в душевный свой жилет.

И не надеемся, что сыщется…

Не сыщется. Конечно нет.

Летишь по дням иль ходишь пешим

всё в жизни сможешь ты своей,

но только встретиться с умершим

не сможешь до скончанья дней.

Но и за ней, в ночной прохладе,

когда отходит тихо жизнь

не подойдёт умерший сзади.

Не спросит :"Как там? расскажи.."

И исповеди не заглушит

архангел, дудкою трубя.

Поскольку слепы наши души

и не узнает он тебя.

И остаются разговоры

со старой памятью своей.

Живущие при жизни – воры.

Они не думают о ней.

У нас неряшливо. У нас

перед гостями убирают.

Весь день был день. И день угас.

И медленно он умирает.

Вечерних далей светосинь

сменяет оловянный задник.

Сказать – не скажешь. А спросить

не одолеет палисадник.

Сейчас готов разлиться я

под эту синь, под птичий лепет

под дым и голос соловья.

Да так, что и никто не слепит.

Каждый тянет лямку своей сумки.

Люди носят свои

тела.

У подъезда в черном недоумки

обсуждают

чья

взяла.

И простыми пассами руками

в направлении, где думал -

бог,

осеняет сонными крестами

человек -

задумчив,

убог.

Как чей-то ржавый меч

сальериеву муку

унылым гордецом

я вынул из ножон.

Никчёмности залог,

бездарности порука,

Ненужности и скуки

тягостный загон.

Во мне они сидят

как зависти отрада,

как кирпичи от стен

и прутья от тюрьмы.

Еще один момент

и высунет ограда

на кладбище шипы -

засим простимся мы.

Скорей себя согрей

как пушечное мясо

вином из бурдюка

и сыром из корзин,

и с другом заточи

затупленные лясы

о женщинах и о

безумии мужчин!

О творчестве

Я, кажется, сегодня воспою,

как археолог, обожает кости

и может улыбаясь – "я стою

на этом месте. К динозавру в гости

сегодня мы пришли как винни-пух"

и прочую такую ахинею

нести, пока фонарик не потух,

скажу сегодня, ежели посмею.

Стремление немного говорить

себя всегда укладывая в рамки

вам может вдруг, внезапно подарить