– А ещё сегодня, – продолжил осведомлённый, – поймали террористов, совершивших атаку на хранилище Магистрата, они пытались выкрасть руну.

– Опять? – удивился Астолок.

– Что значит опять? – удивился Канаан.

– Я здесь сижу, потому что украли руну из Университета Амун, – возмущённо ответил Астолок. – Чего стоит весь этот Культ с их чёрными жестянками, если они не способны ничего уберечь, а меня держат взаперти!

– Да их же поймали, – перебил его кто-то слева.

– Не трынди, дай послушать.

– Да, всех переловили, – продолжил осведомлённый, – людей привезли к нам, сидят тут же, то ли сразу под нами, то ли на несколько уровней ниже. Охранник рассказывал, как кричала женщина утром. Но, к слову о деградантах и дуболомах, с ними были оживлённые, прям настоящие пробуждённые оживляшки, и прямоходящие, грифон и лев. Грифон, говорят, умер там, на месте. В него попали реактивным гарпуном с корабля, а Льва взяли живым и казнили на Площади Садовников. Говорят, он произнёс пламенную речь о Сердце, и толпа аплодировала.

– Да… – протянул Канаан.

– А оживляшки что, правда, пробуждённые были? – спросил кто-то слева.

– Вроде как да, но их там же на месте священным огнём спалили, – ответил осведомлённый.

– Значит, опомнились, охрану усилили, – пробормотал себе под нос Астолок и тихо застонал от нахлынувшего приступа боли.

– Ты в порядке? – спросил Сафрона.

– В порядке, – процедил сквозь зубы магистр, – лечить тут всё равно некому, только калечить… Я теперь и не знаю, выйду ли я отсюда, – прошептал он через сто ударов сердца, сосчитанных им чисто машинально, – если Септа сняли, обо мне просто забудут.

– Да ты не переживай, привыкнешь, – философски заметил Канаан, – я вот привык. Главное заразу какую-нибудь не подцепить.

– Ага, – угрюмо ответил магистр, – это уже не про меня.

– А что с тобой? – с лёгким испугом в голосе спросил мастер. – Заразный?

– Да, – разозлился магистр, – подхватил серую чуму.

– Да ты не злись, – усмехнулся Канаан, – я умереть не боюсь, я боюсь умереть в муках.

Они замолчали.

– Вот, например, от чумы твоей не боюсь, похрипишь, похрипишь и сдохнешь, – неожиданно продолжил мастер. – А вот гриб какой или древесный вирус, когда ты весь корой и волдырями покроешься, да так, что и в туалет сходить больше не сможешь, вот этого я не хочу, упаси Сердце.

– А я бы лучше так сдох на свободе, чем сгнил тут, – ответил голос слева.

– Да что бы ты на свободе делал-то? – крикнул на него его визави, и они вновь начали браниться.

Раздались тяжёлые шаги тюремщика и металлическая поступь стражников. Яркий свет масляной лампы осветил алый полумрак, зазвенели ключи. Камера напротив магистра открылась, и стража вытащила наружу, заковав в кандалы, молодого Сафрона. Тот был осунувшимся, но улыбнулся Астолоку и поплёлся, взятый под руки двумя коренастыми фигурами в лёгких доспехах.

– А когда меня освободят? – крикнул им вслед магистр.

– Никогда, – крикнул ему через плечо тюремщик, – ты уже стоишь в очереди.

Астолок сглотнул и сжался. Воздух в его лёгких похолодел. Но он сразу же постарался вспомнить то чувство на корабле – принятие, красоту, покой. Однако разум его не мог остановиться, закручивая магистра вслед за собой в болезненной спирали страха. Непроизвольно затряслась больная нога. Боли он больше не ощущал. Он просто не мог ничего поделать. Ничего.

Тем временем Этеля вели по грязным узким коридорам через ряды камер с маньяками и сумасшедшими, то вопившими что-то неразборчивое, то дававшими клятву убить его. Но молодой человек не замечал их. Он вспоминал глаза Зары и посмеивался тому, как она произносила своё «до фстфечи». Он всё вспоминал, как, обняв спину старика, она взлетает в небо, а он стоит, разинув рот, под звуки врывающихся служителей правопорядка. На небе, в открытый купол театра, видно первые звёзды и даже кратеры на теле седьмой луны. И он чувствует в этот момент себя самым счастливым человеком на свете, таким вдохновлённым, каким не чувствовал никогда в жизни, боясь даже облизнуть губы, где осталось ещё тепло поцелуя возлюбленной.

В таком мечтательном состоянии его и ввели в узкую каменную комнату где-то глубоко в подвалах тюрьмы. В помещении стояло нечто накрытое чехлом и сидел усталый молодой человек с обожжённым лицом в простой робе Культа за деревянным столом. Он что-то писал, не поднимая головы.

– Этель? Сафрона? – спросил он, не отрываясь от бумаг.

Конвоиры вышли за дверь, оставив молодых людей одних.

– Да, – кивнул Этель, пытаясь размять скованные запястья.

Вернулся один из тюремщиков со стулом, поставил его напротив стола, грубо усадил заключённого и вышел.

– На кого вы работаете, Сафрона? – спросил культист.

– На самого себя, – ответил Этель, пожав плечами.

– То есть вы не хотите отвечать? – уточнил молодой человек.

– Я же только что ответил, – улыбнулся Сафрона.

– Вы ответили на что-то своё.

– Мне кажется, я вас не понимаю.

– Да, я вот вас тоже не понимаю, – покачал головой культист, встал, подошёл к продолговатому предмету, накрытому тканью, и сдёрнул её.

Этель внимательно наблюдал за ним и не смог сдержать удивления и страха, видимо, отразившегося на его лице, когда он увидел «Молнию» – тот самый аппарат, на котором улетели Вульфи и Зара.

– Они у нас, – сухо сказал культист и сел обратно за стол, продолжив писать.

Какое-то время оба молчали.

– Старик сдался, а вот девчонка ещё держится, – продолжил молодой человек, положив на стол автоматическое перо, – но ей недолго осталось.

На лице Этеля легко было прочитать, что он чувствует.

– Я не буду ходить вокруг да около, – пожал плечами культист, – я предложу сразу. Её жизнь в обмен на ответы.

– Какие ответы? – спросил ошарашенный Сафрона.

– Все. Кто отдает приказы, цели, контакты.

– Вы о чём? – глупо рассмеялся Этель. – У меня Химический театр.

– И связи с самыми опасными еретиками и террористами? – ухмыльнулся культист. – Не морочьте мне голову, Сафрона. Вы попались. Глупо увиливать, особенно когда жизнь вашей подруги зависит от вас.

– Да что вы, честное слово, я и в мыслях не имею что-то скрывать, – совершенно искренне ответил Этель и тут же подумал про себя: – Ну, кроме дракона, тюрьмы, откуда мы вытаскивали мистера Вульфи, и того, что Зара может уложить на лопатки любого мужика. Я же и правда не знаю, кто она, красная луна, – но вслух этого не сказал.

– Господин Сафрона, – устало произнёс молодой человек и вновь начал писать, – вы не оставляете мне выбора.

– О чём вы? – встрепенулся Этель, – не причиняйте ей зла, всё это нелепое стечение обстоятельств.

– Каких? – вновь отложил перо культист.

Но тут Этелю в голову пришла мысль, поколебавшая его испуг: «Не покупайся на это. Ведь «Молнии» было две, может быть, они поймали Эла? Правда, за что? За то вещество. Им пахло в лаборатории и в Старом Квартале. Неужели это сделал Аллади? Этот малый допрашивает меня, потому что ничего не знает». Этель усмехнулся.

– Да всяких, – произнёс он, успокаиваясь, – мои друзья собрались полетать, а в мою дверь вломились неизвестные. Как бы вы повели себя на моём месте? Я же это уже говорил вашему коллеге, что допрашивал меня до вас.

– Да, мой коллега передал это мне, – сказал культист и лицо его стало серьёзным, – и я так понимаю, что вы собираетесь талдычить мне эту чушь и дальше.

– Я вам говорю от чистого сердца… – начал было Этель, но молодой человек встал из-за стола, обошёл его и вышел из комнаты, оставив Сафрона с раскрытым ртом смотреть на стену перед собой.

Вошли двое стражников. Этель кожей почувствовал: сейчас будут бить. Он уже проходил эту процедуру. Удивительным в ней было то, что боль он чувствовал очень фрагментарно. И, когда его валили на пол и колотили ногами, совсем переставал её ощущать. Только потом, когда бить прекращали, он начинал чувствовать, с каким трудом давалось каждое движение и как болели отбитые внутренние органы.