Едва Шимса, сгорая от нетерпения, взгромоздился на девушку, первый же его заход остановила волна: рот, раскрытый для поцелуя, заполнился мыльной пеной. Отплевываясь, он старался раздвинуть бедра девушки; главное — войти тут же, в ванне, чтобы не мучилась (у него не раз были случаи убедиться, что в теплой воде дефлорация не так болезненна). Тут он обнаружил, что она, как подобает благовоспитанной Девице, моется в трусиках от купальника с эластичным пояском на застежке (трусики-то зачем оставила? — недоумевал он, не сообразив, что, может быть, по рассеянности). Вместо того чтобы осыпать ее ласками, ему пришлось возиться с застежкой, да еще на ощупь. Однако он не поддался панике и сумел собраться, как в те решающие моменты, когда надо было исхитриться одновременно набросить на клиента петлю и выбить у него из-под ног скамейку, придерживая узел «шимки» точно за ухом, в ямке величиной с пятак. Наконец он справился с застежкой, просунул руки под трусики, растянул их и стащил по восхитительно миниатюрным и упругим ягодицам и длинным гладким ногам вниз. Пытаясь повернуться вместе с ней на бок, чтобы было сподручнее, он наглотался воды, закашлялся, и непроизвольно прикрыл рот той рукой, в которой держал трусики.
Эта смешная возня, во время которой Лизинка оказывалась то сверху, то снизу, напоминала детские игры с отцом на мелководье какого-то пруда, и она так вошла во вкус, что не заметила, как один из двух братьев куда-то делся. Сначала из воды высовывался то один, то другой, и вдруг остался только один, который закашлялся и прикрыл рот носовым платком, смахивающим на ее трусики. Это ее очень позабавило, но еще смешнее стало, когда тот, который остался (наверное, пан доцент, потому что он называл ее на "ты"), принялся играть с ней в «животики». Так у них с отцом называлась любимая игра, когда надо было обхватить друг друга за шею и толкаться под водой животами. Проигрывал тот, кто первым выдыхался. Лизинка билась насмерть.
Вода, пена, кашель как-то притупили ощущения Шимсы и отвлекли его от главного. Но девушка отдавалась ему с такой готовностью, подыгрывала так старательно, что в какой-то момент он почувствовал — преграда, мешавшая им слиться, поддалась. Он возликовал: свершилось! Счастливое выражение ее лица свидетельствовало, что на этот раз в виде исключения обошлось без боли. Он заработал еще энергичнее, чтобы сразу, с первого захода, довести ее до апогея; правда, в его практике такого еще не случалось, но разве их связь не была чудом? И все-таки было кое-что, сильно удивившее его, — какая-то умопомрачительная нематериальность в месте прикосновения. Первый раз в жизни он ощущал в момент акта не телесность, а неземную податливость и беспредельность: наверное, пронеслось в его мозгу, таким и бывает непорочное зачатие!.. Его левая рука сама собой потянулась вниз, на разведку.
В следующий миг он выбросил ее из воды, словно отрубленную за лжесвидетельство. Для проверки пришлось отправить туда же правую, хотя при этом он выпустил Лизинку из объятий. Правая подтвердила подлинность показаний левой: его мужское достоинство пребывало в состоянии, которое поэтично определил один глубокий старец, всемирно известный государственный деятель, меланхолически ответив на замечание, что у него не застегнута ширинка: "Мертвый орел из гнезда не вылетит".
Пораженный Шимса понял, что все это время они с Лизинкой только мило и безобидно резвились, словно брат с сестрой.
Левой рукой он вытащил удостоверение в красной корочке и прижал его к щелке.
— Палач! — кратко бросил он наиболее распространенное название своей профессии, так как видел ее впервые. — Побыстрей, любезная, у меня времени в обрез!
— Пропустить вас не имею права, — сказала толстуха, — у меня здесь про вас ничего не записано.
— А на завтра? — нервно спросил Шимса. Он все время поглаживал Лизинкины пальцы, стараясь наэлектризовать ее своими прикосновениями и не потерять контакт.
Толстая охранница изучала какой-то листок.
— На завтра есть, — сказала она наконец.
— Ну так открывайте!
— Сегодня не могу, — отрезала охранница. — Завтра.
Она почти наглухо закупорила узкий проход в районную тюрьму своими телесами, туго-натуго перетянутыми портупейным ремнем с пистолетом, из которого, пожалуй, и в слона бы не попала. Шимсу, заглянувшего внутрь через проем в воротах, так и подмывало плюнуть в нее, но он знал таких баб: захлопнут дверь перед носом — и пиши пропало. Ему во что бы то ни стало надо было проникнуть в тюрьму. Он перевел взгляд на запястье. Скоро одиннадцать.
— Сами подумайте, коллега, — перешел он на просительный тон, — завтра-то уже через час!
— Ну так что ж, — ответила та, — сходите пока пивка выпейте.
Он лихорадочно размышлял; находчивость выручила его и на этот раз.
— Кто сегодня старший по смене? — спросил он, когда она собралась уходить.
— Ну, знаете! — насупилась та и проворчала с важным видом: — Я не имею никакого права…
— Лейтенант Гонс? — выпалил он наугад и тут же по ее глазам понял, что попал в точку. — Вызовите его!
Чтобы хоть как-то выказать свой протест, она с яростью грохнула створкой окошка. Шимса моментально сгреб девушку в объятья и впился в ее губы поцелуем. Он целовал ее с тем большей страстью, чем меньше ее испытывал, изо всех сил стараясь, чтобы Лизинка ничего не заметила, пока он не подключит к делу самую радикальную и, дай Бог, самую эффективную терапию.
То, что с ним сейчас творилось, походило на кошмарный сон. Инцидент в ванне закончился пшиком — он догадался, что девушка, к счастью, воспринимает происходящее как любовную прелюдию и большего не ждет. Уверенный, что знает свой организм как дважды два, он решил, что все дело в этой дурацкой пене. Действительно, обтерев Лизинку и с двусмысленными шуточками перенеся ее на постель, он на несколько секунд вновь оказался во всеоружии, но как только отважно лег на нее, тут же пришлось сделать вид, что хотел покрыть ее тело поцелуями, и только. Немного погодя он и сам хлебнул виски, но от этого лишь острее ощутил свое бессилие. Чем сильнее он напрягался, стараясь возбудиться, тем больше его собственное тело казалось посторонним, неподвластным ему инструментом. Последнюю отчаянную попытку он предпринял поздно вечером — отнес Лизинку вниз, в надежде, что его распалит белизна ее нагого тела на фоне темно-красного линолеума, покрывающего вешательный стол. Прежде чем это случилось, Лизинка на столе уснула.
Наступил критический момент, когда он должен был признаться себе, что причина кроется не во временной физической усталости, а в серьезном психическом отклонении, которое проявляется — тут он не мог не вспомнить про эпизод в январе — при общении с семьей Тахеци. С этим необходимо покончить, и именно сегодня! Сама мысль о том, что девушка после всех его ухищрений наутро проснется девственницей, показалась невыносимой — его даже замутило. А так как он, вопреки обыкновению, выпил, да еще фактически на пустой желудок, его вырвало желчью, и вообще становилось все хуже и хуже.
Даже начинающий сексопатолог тут же растолковал бы ему, что с ним приключилась банальнейшая вещь, которая в медицине называется impotentia coeundi psychica relativa et ex praematura ejaculatione, или "кратковременная импотенция с преждевременным семяизвержением вследствие сильного эмоционального потрясения". Однако Шимсе с его безупречным вплоть до сегодняшнего дня здоровьем, при его избытке мужской силы — он спускал свое семя налево и направо — и в голову не могло прийти, что следует обратиться к сексопатологу; все это вместе взятое предопределило его превращение в законченного ипохондрика. Его охватила паника… да нет, форменная истерика. Вместо того чтобы воспользоваться тем благоприятным обстоятельством, что она по наивности ничего толком не поняла, уснуть в обнимку, как брат с сестрой, и дождаться утра — как говорится, "утро вечера мудренее", — он повел себя как пилот, который сразу после аварии всей душой рвется в воздух, опасаясь, что позже уже не сможет побороть страх.
