Он проводил ее в туалет, уговорил сесть на стульчак и вдоволь насладился ее изумлением, когда из унитаза донесся перезвон колокольчиков — рождественский подарок четы Влк, у них он впервые увидел такое чудо. Затем пришел черед подвала — главной гордости Шимсы. В нем была оборудована настоящая мастерская, которой позавидовали бы и слесарь, и электрик, и столяр. А посередине, под сильной лампой, красовался плод многолетнего труда, изобретение, вполне заслуживающее эпитета «эпохальное». Этот опытный образец стоял здесь уже три года и должен был стоять до тех пор, пока Влк не отправится на заслуженный отдых. Шимса желал ему подольше оставаться в форме, но нельзя было забывать, что после него ведущим специалистом в своей профессии станет сам Шимса; посему он заблаговременно позаботился о чрезвычайно ценном подарке Родине по случаю грядущего вступления на пост: это был вещательный стол.
До сих пор он не показывал его даже Влку. Со времен ОСТРЕВа Лизинка — первый человек, вызывающий у него доверие. Не секрет, рассказывал он ей, и от волнения собственный голос казался ему чужим, что при обработке на «вешке» невозможно полностью исключить неприятные сюрпризы и нежелательные последствия. Пока клиент ощущает под собой твердую почву, он имеет обыкновение бороться за жизнь, не понимая, что уже перешел в собственность государства. Иной раз попадается крепкая шея, способная в течение нескольких минуг сопротивляться самой качественной «шимке» и самому энергичному «триктраку»; это особенно заметно на «вешалке» (он перескочил на запретный жаргон), к тому же физиологические отправления усиливают неприязнь к исполнителю.
Вешательный стол, продолжал Шимса, укладывая на него связанную куклу величиной с человека — ее он тоже смастерил своими руками, чтобы избежать ненужных пересудов, — решает эти проблемы. Клиента приносят из комнаты ожидания уже запакованным, так что у него не остается ни малейшего шанса. А сама обработка по стерильности приближается к электрокуции. Он нажал кнопку.
По бокам из-под столешницы выехали три пары стальных полукружий и со щелканьем сомкнулись, образовав обручи. Один плотно обхватил щиколотки куклы, второй — бедра, третий — горло. Столешница тут же разошлась, так что между длинной ее частью (на ней покоилось туловище) и короткой (на ней лежала голова) образовалась щель. Хотя она была не шире восьми сантиметров, но стоило Шимсе слегка наклонить половинки, резко сдвинув их, и шея переломилась пополам.
Возможные сбои, продолжал Шимса, на клиенте не отражаются, их можно исправить, повторив процедуру столько раз, сколько понадобится, обруч, крепящийся на шее, заменяет кляп, а моча и фекалии при горизонтальном положении тела остаются внутри упаковки и не нарушают торжественности момента. Мне могут возразить, закончил он с волнением в голосе — как всякий автор, он в полной мере наслаждался своим детищем, только демонстрируя его зрителю, — что, дескать, стол не соответствует букве закона, закона, предписывающего повешение. Отнюдь! Он нажал другую кнопку, и тут пояснения не потребовались: обруч, перехватывающий горло, оказался соединенным с трубкой, которая молниеносно выдвинулась, приподняв верхнюю часть туловища. В высоту трубка не достигала и полуметра, но кукла даже в полусидячем положении казалась подвешенной за шею, пусть чисто символически. Закон был соблюден.
Приводя стол в исходное положение, Шимса не сводил глаз с девушки. Та наконец оторвала взгляд от шеи куклы — шея вытянулась и стала напоминать гусиную, — и он впервые уловил в ее глазах интерес, как ему показалось, не только к изобретению, но и к изобретателю. Нельзя было терять ни минуты. Он отвел ее наверх, на ходу предложив принять ванну. Он лил шампунь под струей воды, и ее поверхность покрылась густой, словно взбитые сливки, пеной.
— Будете как под одеяльцем! — прокричал он с наигранной бодростью, пока она раздевалась в ванной. — А я пока кофейку соображу!
Обычно в его богатой практике все складывалось так, что женщины сами отдавались ему, и он презирал мужчин, подменяющих сексуальное влечение алкоголем или наркотиками. Свой фирменный кофе он готовил, лишь когда партнерша доходила до полного изнеможения: в случае необходимости он добавлял в ее порцию немного виски, сам же пил только чистый кофе, к тому же без кофеина — в этом он оставался спортсменом, принципиально не принимающим допинг. А чтобы не перепутать напитки, он пользовался двумя старинными стаканами для грога: на одном был выгравирован парень в шляпе с пером, на другом — девушка в нарядном головном уборе; этот-то стакан он и наполнил сейчас: две трети — виски, одна треть — кофе и взбитые сливки. На сей раз пришлось начать с кофе по-ирландски, чтобы Лизинка поскорее расслабилась.
— Нырнуть! — с наигранной строгостью скомандовал он, как только зашел в ванную. — Буду пить с вами, чтобы вы не…
Он онемел, словно музейный смотритель, обнаруживший на месте дешевой мазни подлинного Ренуара. Салатовый кафель, с которым обычно контрастировали гривы цвета воронова крыла, преобразился в бархат, по которому струился золотистый шелк. Кроме волос, над белым муслином шеи виднелось худенькое личико, но при мысли, что вся она, обнаженная, находится на расстоянии вытянутой руки, у него отказали все тормоза. Как на грех, он был одет в чем приехал, затянут ремнем, застегнут на все молнии и кнопки и вдобавок держал в каждой руки по полному стакану. Пока он, с трудом соображая, подавал один стакан Лизинке, а другой ставил на раковину, пока снова брал из ее рук стакан, мешавший его планам, пока его наконец-то освободившиеся руки возились со сложной пряжкой в виде подковы, физиология не выдержала. Он едва не покраснел, ощутив на бедрах горячую влагу, но сумел вывернуться.
— Пойти, что ли, переодеться, — сказал он, снова протягивая стакан туда, где, по его предположениям, под пеной находилась рука, — а вы пейте, пейте, пока не остыло!
Он сорвал с крючка, под которым горкой валялась ее одежда, темно-синий велюровый халат и, выходя, подарил ей свою коронную улыбку, недавно покорившую ее мать. Он и не подозревал, что эта ерундовая — при его-то потенции — поллюция станет в его судьбе тектоническим сдвигом, незримым предшественником сейсмической катастрофы.
Как ни спешил он, чуть ли не раздирая на себе липнущие к ногам джинсы и белье, она все-таки успела до его возвращения осушить стакан. Взбитые сливки смягчили привкус виски, и она по неопытности решила, что пьет кофе по-венски. Войдя в ванную, Шимса опешил, подобно музейному смотрителю, обнаружившему на месте Ренуара вульгарную порнографию. Лизинка уже не пряталась под благоухающим покрывалом, наполняющим ванную шумным шелестом лопающихся мыльных пузырьков. Разомлев от жаркого воздуха и от горячего питья, богато насыщенного алкоголем, она высунула из воды руки и ноги, чтобы немного их охладить; вместе с ними из пены вынырнули грудки, превзошедшие самые оптимистические надежды Шимсы.
Грудь ее, с двумя острыми жалами сосков, небольшая, но высокая, упругая, идеальной формы, а главное, с таким бесконечным изяществом как бы вырастающая из ее хрупкого тела, эта грудь, столь же невинная, сколь и опасная, столь же беззащитная, сколь и коварная, столь же трогательная, сколь и соблазнительная, — потрясла его.
В то же время он был разочарован. Он предполагал, что девушка будет защищать свою девственность, и собирался как можно дольше растянуть борьбу, чтобы у них обоих остались самые яркие воспоминания. Впрочем, невинность, с которой она сейчас поддавалась ему, не спуская с него серьезного и, похоже, хмельного взгляда, искупала для него все остальное. Теперь уже не надо и даже нельзя больше ждать! Словно священнодействуя, он потянул за шнур халата, завязанный лишь для виду. Лизинка наблюдала за ними. Бок о бок с паном доцентом стоял второй мужчина, скорее всего близнец (они были ужасно похожи друг на друга в одинаковых темно-синих халатах). Она попробовала угадать, кто же из них пан доцент, но тут они оба одинаковым движением развязали шнуры, сбросили халаты и стали похожи еще больше. Потом они одновременно влезли в ванну, поскользнулись и упали на нее. Она расхохоталась, когда они вместе с ней целиком заполнили ванну, да еще так смешно бултыхались и все пытались ухватить ее. Стыд-то какой — она вспомнила, что на ней нет лифчика, и испугалась, как бы пан доцент с братом не рассердились за это.
