– Мне нужна Кристина, – отвею ему.

Мужчина долго осматривает меня через очки, надвинутые на нос. На улице ночь, и вряд ли в тусклом свете фонаря, подвешенного на козырек крыльца, он может разглядеть мое лицо. А вот я прекрасно вижу его. Думаю, это дед Тины. Она говорила, что они никогда не виделись. Видимо, старики приехали на похороны.

– Ее нет, – следует ответ.

– Где я могу найти ее? Она уже вернулась из Москвы?

По моим подсчетам она должна была прилететь часа три назад. Куда она могла пойти, если не домой? К друзьям? Но я знаю только адрес Тома. У меня есть его номер.

– Вернулась и тут же уехала с друзьями.

– Не подскажете, куда?

– А ты кто такой?

– Меня зовут Юра. Романов. Я ее друг. Из Москвы. Я только что прилетел и хочу…

– А… ты тот русский парень, из-за которого моя внучка бросила свою мать?

Похоже, я ему не понравился. Да и плевать.

– Куда она могла поехать? – повторяю вопрос.

– Вали в свою Россию и забудь про мою внучку, – старик напрягается, его голос становится ниже. – Она останется тут.

– При всем уважении, сэр, – стараюсь вести себя дружелюбно, – Тина учится в Москве, и она должна будет вернуться.

– Я ее опекун, и я не дам разрешения, – эти слова старик выплевывает в мое лицо, причем, не фигурально, мне приходится стирать с лица несколько попавших капель его слюны. – Моя внучка останется тут! Хватит одного русского, погубившего мою дочь! Внучку я вам не отдам!

Ну что ж, понятно. Мне тут не рады. Холодная война продолжается. Ухмыляюсь, потому что не позволю никому оскорблять себя, свою нацию и свою страну.

– Простите, сэр, насколько мне известно, ваша внучка не видела вас девятнадцать лет, какова вероятность того, что она решит остаться с вами?

– Пошел вон, – бросает мне старик.

Разворачивается, и через секунду перед моим носом с грохотом закрывается дверь дома. Второй раз. Боюсь, сейчас передо мной эту дверь не откроют.

Запрыгиваю в такси, ожидающее меня.

– Где тут кладбище? – спрашиваю водилу.

– Минутах в двадцати.

– Давай туда.

Тина должна быть там. Не представляю, куда еще она могла пойти.       А если не найду ее там, позвоню Тому. Попутно звоню дяде Русу, прошу его разведать, можно ли продлить Тине российскую визу. Возможно нам это пригодится. Похоже, ее дед решительно настроен оставить внучку тут. До ее двадцатилетия еще почти полгода. Он вполне может отозвать разрешение на выезд из страны, данное ее родителями. Я даже не знаю точно, каково законодательство штата на этот счет. Надо разведать.

На кладбище темно и тихо. Брожу среди могил, чувствуя вину за то, что давно не был на единственной дорогой мне могиле, которая находится за тысячи километров отсюда. Решаю съездить на кладбище к маме и сестре, при первой же возможности. А пока мысленно прошу у них прощения. Надо будет купить Юле киндер-сюрпризов. Она любила эти шоколадные яйца. Ей нравилось находить в них игрушку. Я всегда отдавал ей свои. К шоколаду я равнодушен.

Вдалеке вижу компанию, восседающую на траве. Пять человек. В середине моя девочка. Ее обнимают друзья. Не лишний ли я тут?

– Тина, – говорю ровным голосом, подходя.

Даже в темноте видно, как сильно заплакано ее лицо. Она поднимает покрасневшие глаза, но встать не может. Протягивает руки. Сажусь рядом и прижимаю ее к себе. Черт! Как я могу успокоить ее сейчас? Я взял бы ее ношу, ее горе на себя, будь это возможно. Не помню, что чувствовал, когда умерли моя мама и сестра. Я был слишком мал. И у меня остался отец. А у моей девочки не осталось никого. Только я. И я не могу быть рядом с ней сейчас. Я должен вернуться в часть завтра к отбою. И я готов разбить чью-нибудь голову, если только это поможет провести с ней больше времени, или сотрет слезы с ее ангельского личика.

– Ты тут, – шепчет тихий голос. – Спасибо. Я не хотела отвлекать тебя.

– Отвлекать? Тина, я хочу быть рядом, – глажу шелковые волосы, прижимая ее крепче. – Как я могу помочь?

– Отвезешь меня в отель? Я не хочу домой, там старики, – просит она.

– Конечно.

Я сделаю все, о чем она попросит меня сейчас.

Друзья Тины разъезжаются по домам. Утром им в школу. А я снимаю номер в том же отеле, где жил летом. Тина молчит. Свернулась калачиком рядом со мной на кровати, упершись лицом в мою подмышку и тихо шмыгает носом. Все ее миниатюрное тело потрясывается в тихих рыданиях. И я не знаю, что мне делать. Просто глажу ее волосы, иногда склоняясь к ней губами.

– Что теперь будет? – спустя час тишины, спрашивает она.

Не знаю, что ей ответить. Знает ли она, что дед не собирается отпускать ее? Насколько я понял, она лишь оставила вещи дома и тут же уехала. Значит, не успела поговорить с ним.

– Я был у тебя дома, – решаю сказать ей. – Не дома, на твоем крыльце. Твой дед не пустил меня. Он не хочет, чтобы ты уезжала.

– Они мои опекуны теперь?

– Да.

– Они могут запретить мне возвращаться в Москву?

– Да.

– Но я не хочу оставаться.

Шмыгает носом, и я прижимаю ее еще крепче, стараясь привести мысли в порядок. Пытаюсь не реагировать на сжимающиеся внутренности. Не могу смотреть на нее такую. Мне хочется разбить что-нибудь. Сломать кого-нибудь. Все, что угодно, только бы на ее щеках снова заиграли ямочки, а по номеру разнесся заливистый перезвон колокольчиков ее смеха.

– Я должен вернуться в часть завтра к отбою. Ты можешь улететь со мной.

– А если они уже запретили мне вылет? То есть, я не знаю, как это делается, но… может, я уже не могу покинуть страну?

– Это не важно. Никто не будет проверять тебя.

– Твой самолет не проверяют?

– Нет.

– И я смогу пересечь границу и меня пустят в Россию, даже если они уже запретили?

– Да.

– Юр, но на что я теперь буду жить?

– Это не важно. У меня есть деньги. Ты не будешь ни в чем нуждаться.

– Я могу устроиться на работу.

– Тебе не надо работать. Живи в моей квартире и учись, как делала это раньше. Когда я дембельнусь, тебе уже будет двадцать, мы уладим все дела с наследством.

– Да, – словно сама себе говорит девочка, – дела с наследством. Не могу в это поверить. Я даже не смогла с ними попрощаться. Я даже не похороны не успела… Юр, поцелуй меня.

Аккуратно касаюсь ее губ. Я хочу ее слишком сильно, мне приходится сдерживаться. Но Тине сейчас тоже нужна близость. И она просит меня о ней, поглаживая мой торс, проникая теплыми ладонями под ткань темной футболки. Садится сверху и снимает легкое бирюзовое платье, оставаясь в белых хлопковых трусиках. Такая нежная и ранимая в этот момент, что я боюсь прикоснуться к ней. Она сама кладет мои руки на свою грудь, ерзает бедрами по напрягшемуся члену. Возможно, сейчас не время для секса, но я не могу отказать в этом ни себе, ни ей. Ее трусики улетают в стену, бесшумно опускаясь на пол, мои джинсы выделывают тот же вираж, дважды звонко ударяясь пряжкой ремня. Футболка остается валяться на кровати. Тина двигается исступленно, словно пытаясь притупить боль, разрезающую ее тело, а я отдаюсь ее рукам. Впервые полностью поддаюсь ей. Она управляет нами, когда резкими движениями скачет на мне, останавливаясь в нужные ей моменты. Не отталкиваю ее пальчики, причиняющие боль, вонзившись в мой торс острыми красными ногтями. Она закрывает глаза, отклоняясь назад, и ее потрясающее тело содрогается в мелких конвульсиях. И я заворожен ею, снова. Я готов смотреть на нее вечность. Загорелая кожа сейчас покрыта мурашками, волосы раскинуты по моим ногам, ее животик пульсирует, а тонкие пальчики сжимают мою кожу. Кончаю от ее последних резких движений. Девчонка опускается на меня всем телом. Ее глаза все еще закрыты, и я все еще в ней. Прикасаюсь губами к ее теплому солоноватому лбу. Я никогда не смогу оставить ее. Она мне нужна. Я сделаю все, что угодно, чтобы она полетела завтра со мной.

Тина засыпает. А я звоню дяде Русу. В моей голове теперь все разложено четко. Для продления визы необходимо всего несколько документов. Все они должны быть у нее. Только ее сумка оставлена дома. Не факт, что старики отдадут ее. Значит, надо придумать, как достать эту сумку.