Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Стоит, Стемушка, уж как стоит! Игорю хорошо со мной. Да и сам Вещий Олег предсказывал, что быть мне княгиней. А где и быть-то, как не подле Игоря? Так что мне бы только разорвать союз со Светорадой. Тогда когда угры уйдут и станет известно, что я беременна, Олег Вещий сам настоит на нашем браке с сыном Рюрика.

– Погоди, – перебил ее Стема. – Так ты понесла?.. От Игоря?

– От кого же, как не от него? Вы ведь в Самвате давно знали, что мы с княжичем полюбовники.

Стема молча смотрел на Ольгу. Он понимал, что любой другой бабе беременность была бы только в радость. Однако Ольга занимала в Киеве особое положение. Слишком особое, чтобы ее беременность при отсутствии мужа не являлась признаком того, что ею пренебрегли. И ему так жалко стало ее. Очевидно, жалость отразилась на его лице, потому что Ольга рассердилась.

– Только не смей меня жалеть! Лучше помоги. Вспомни, сам ведь сказал, что должник мой и не привык долго отдавать долги. Помоги же мне, Стемид!

Он молчал. Догорал костер, сзади тихо плескалась река. Налетел порыв ветра, пахнуло росистой зеленью. Парень зябко поежился, и Ольга, скинув с себя безрукавку, протянула ему.

– Ты думай пока, Стема, а я, пожалуй, пойду. Но на рассвете пришлю к тебе человека с конем, чтобы ты мог в Киев уехать. А то, что попросила… Заставить я тебя не могу, но, если поможешь в том, о чем просила, то за мной дело не станет. Уйдешь с варягами, да еще не бедным воином. Мир новый тебе откроется, как избранному.

Она говорила спокойно, но Стема видел, с каким волнением Ольга глядит на него. Гордая Ольга-псковитянка. Она всегда держалась так смело и независимо, что в ней сразу угадывалась особая порода… особая доля. Это еще дружинники в Самвате заметили. А потом, когда пошел слух, будто сам Игорь ее ладой своей сделал, дружинники решили: вот пара, друг другу под стать. Теперь же Ольга дрожит и плачет, покинутая, обесчещенная, но такая верная, надежная.

– Я сделаю, о чем уговорились, – произнес наконец Стема Стрелок. – Попробую хотя бы. Ведь Светорада эта… У меня с ней свои счеты остались. Но в одном сознаюсь: ни к кому и никогда я не испытывал такой ненависти, как к дочери Эгиля и Гордоксевы. Может и впрямь пришла пора расквитаться с ней.

Глава 4

Под вечер дня празднования Матери Сырой Земли[57] на склоне пологого холма у большого капища над рекой собралось немало смоленского люда. В отдаленной роще гулко и монотонно ударяли в било, и звук этот был похож на биение сердца самой подательницы плодородия – Земли. Плыл по воздуху белесый дым от возжигаемых курений, в нем все казалось зыбким и нереальным, торжественным и значительным.

Собравшиеся перед раскрытыми воротами капища ведуны в белоснежных праздничных одеждах пели торжественную песнь, а главный волхв творил священнодействие: раскладывал на плоском белом камне алтаря зерна и травы, лил на них брагу и молоко и, воздев руки к вечернему небу, говорил положенные заклинания.

Княгиня Смоленская Гордоксева стояла по правую руку от мужа Эгиля и следила за действиями служителя. На глаза от волнения набежала невольная слеза, и княгиня тихонько вытерла ее концом белого головного покрывала. Гордоксеву всегда трогало таинство священных действий, она ждала чудес от богов, ждала их милостей. А сегодня обряд проходил особенно торжественно. Волхвы постарались на славу, сошлись со всей округи для празднества, никто не жалел ни вещих сил, ни умения, ибо служителей богов тревожило, что небеса не дарят Матери Земле благодатного дождя, что травень уже вступил в силу, рожь стала подниматься, а небеса сухо взирали на землю, не желая подать ей ни капли влаги, напоить кормилицу всего сущего.

– О великий Даждьбог! – громогласно восклицал верховный служитель. – О Перун могучий и Макошь повелевающая! Примите дары и прислушайтесь к просьбе сердец наших! Дождя мы просим у вас, дождя для Матери Сырой Земли! Дождя и урожая для почитающего вас люда. Отзовитесь на наши моления и пришлите благодать свою!

Голос волхва гремел, ему вторил слитный негромкий ропот людей. Княгиня Гордоксева заломила руки, устремив взор к небесам, к закатному солнцу, к вечерней голубизне неба, такого безоблачного… Уже опасно безоблачному, поскольку все ждали влаги, а дни стояли не по-травневому жаркие и сухие, так что даже могучий Днепр стал отступать и мелеть, обнажая глинистые берега. Весь мир пылал, залитый трепещущим маревом солнца, а облака если и появлялись, то сухой ветер быстро разносил их, и дождь не проливался.

– Дождя пошлите, небожители, – вместе с толпой просила Гордоксева и даже чуть вздрогнула, различив рядом негромкий недовольный голос мужа.

– Долго ли он еще будет болтать, старый сыч?

Эгиль так и не проникся местными верованиями, его к капищу только просьбы жены заставляли прийти. Вот и сейчас он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, однако заметив осуждение в глазах Гордоксевы, пояснил:

– Сама понимаешь, что Олег с Игорем уже в Гнездово, ждут меня, а я тут торчу пень пнем. Ехать мне надо!

– Но ты князь, – с нажимом молвила Гордоксева. – И тебе главную требу отдавать богам!

Эгиль вздохнул и остался стоять. Гордоксева же подавила вздох. Не было в ее муже словно некой духовной связи с обычаями этой земли, не проникся он важности моления к богам. А ведь как князь он обязан совершать священнодействие в великие праздники. Кто стоит между людом и богами, как не князь? Служители только дверь к высшим силам открывают, а просить должен именно правитель. Сколько же уже Гордоксева говорила это супругу. Он вроде и соглашается… но веры как не было, так и нет.

Для нее же нет ничего важнее веры и обычаев, которые дают возможность ощущать себя солью этой земли, слиться с ней. А Эгиль… Она вдруг подумала об уграх и о том, что предложил Олег Вещий. Поход и бой с врагами предложил. Эгиля это даже обрадовало. Но не Гордоксеву. Хотя вроде должна понимать: князь прежде всего глава войска. В этом его основная сила. Но видимо Гордоксева слишком долго жила в мире и благополучии, если перестала понимать, как важна для мужчин война.

От этих мыслей княгиню отвлекло хихиканье за спиной. Оглянулась. Так и есть, ее дети шалят. Хотя какие там дети! Асмунду уже двадцать минуло, Светорада – невеста. Однако, как и у Эгиля, нет у них почтения к священным обрядам. Ишь, затеяли возню! Светорада щипает сидящего в кресле брата, он ловит ее руку, отпихивает локтем. Даже на строгий взгляд матери не сразу отреагировали, пришлось шикнуть на них. Но и потом они продолжали улыбаться.

Посерьезнели дети Гордоксевы лишь при громких звуках сурмы[58], возвестившей начало жертвоприношения. По знаку верховного волхва из ворот вынесли белого петуха со связанными ногами, потом вывели огромного белого вола, рога которого были увиты гирляндами цветов, а третьей жертвой был красавец конь – белоснежный, без единой темной отметины. Конь потряхивал головой, гарцевал, но служители поднесли ему блюдо с вымоченным в особом зелье зерном, и он, опустив свою длинную узкую голову, стал есть с него.

По толпе прошел глухой ропот. Коня всем было особенно жаль, кривичи любили добрых коней. Успокаивали себя тем, что хоть не человека кладут на алтарь и не надо тянуть жребий, кому стать жертвой.

Князь Эгиль быстро вышел вперед, отбросил за спину полу длинного корзно, выхватил меч. А Гордоксева подумала: торопится. Не о величии момента и важности миссии своей помышляет муж, а о том, чтобы скорее покончить со всем и спешить к киевским князьям.

Верховный волхв стал что-то говорить Эгилю, будто поучая, но князь только отмахнулся. Гордоксева слышала, как он сказал:

– Да недосуг мне. Вот уеду – и совершайте положенное моление.

И торопливо, как иной кухарь у печи, зарезал петуха. Потом и с волом справился: зарезал быстро и без малейшей заминки, словно между делом. Взмах – и тяжелая голова животного почти отделилась от туловища, а жертвенный вол рухнул всем телом. Рядом конь продолжал жевать, но, похоже, его возбудил запах крови, он вскинул голову, повел ушами. Князь подошел, что-то зашептал ему на ухо, потом надавил ладонью на голову лошади. Голова коня опустилась и поднялась вроде мягкого кивка. Гордоксева перевела дыхание. Добрый знак, если конь согласно кивает. А потом только слабо ахнула, когда белогривый красавец вдруг отпрянул, испугавшись блеска занесенного над ним меча Эгиля. И удар пришелся по косой. Тут же алая кровь окрасила шерсть коня, он рванулся, пытаясь встать на дыбы. Удерживавшие его волхвы повисли на поводьях, а люди вокруг закричали. Но Эгиль уже сделал шаг вперед и, сильно надавив на рукоять, ввел острие в глотку животного.

вернуться

57

День Матери Сырой Земли – 10 мая.

вернуться

58

Сурма – длинная труба, используемая во время ритуалов или же как сигнальная.

19
{"b":"91962","o":1}