– Начнём потихоньку снижаться? – спросил он. – Удаление – сорок.

– Угу! – кивнул Григорий, ещё полностью не оторвавшись от воспоминаний.

– Взял управление. Выполняем карту контроля перед снижением!

– Уже приехали? – в кабину всунулась заспанная и лохматая голова Кутузова.

– Эвон, впереди наша точка, – ткнул Митрошкин пальцем вдоль капота. – Видишь?

– Ничего не вижу, – поморщился техник.

– А тебе и не надо видеть. Через 10 минут будем на земле.

– Хорошо! – промычал Кутузов, страшно зевая. – На высоте лучше спится, чем на земле.

– Сказывается малое давление. Поставь дома барокамеру, будешь спать с комфортом.

– А-а-ах! – снова сладостно зевнул техник. – Кто же мне её продаст?

Вышли на точку, прошлись над полосой, определяя ветер. Было видно, что их тут ждали. На аэродроме стояло несколько машин, уже притащили будку для сторожа, стояла машина-заправщик.

– Когда их припрёт, то могут организовать всё за пару часов, – сказал Митрошкин. – Хоть сейчас работу начинай.

– Сейчас и начнём. Разгрузимся только. Пройди на всякий случай над полосой, посмотрим, нет ли там каких-нибудь железок. Помнишь, Зубарев едва на бороны не наскочил? Любят они их тут бросать.

Прошли над стартом на пяти метрах, набрали высоту для захода на посадку.

– Закрылки – сорок! – скомандовал Григорий. – Винт – на малый шаг! Садимся!

Короткий пробег, интенсивное торможение.

– Прибыли! – оповестил Кутузов. – Какие-то твари вокруг порхают. Никак саранча?

– Она самая, – присмотрелся Долголетов.

Агроном тоже был знакомый. Поздоровались.

– Давненько вы у нас не были, – сказал он. – Эта саранча, как снег на голову свалилась. Вон её сколько летает. Когда начнём? У нас всё готово, вода, яды. Сигнальщики уже на поле. Сторож, – кивнул на будку, – спит там.

– Наверно, старик времён Куликовской битвы? – спросил Кутузов. – Ружьё у него есть?

– Немного моложе, – усмехнулся агроном. – Зато не пьёт. А ружьё? Да какое ему ружьё!

– Больной что ли, если не пьёт? – недоверчиво покосился на агронома техник.

– Старый. От старости не пьёт. Отпил своё. А кто моложе, те все пьют. Спивается народ.

– Какой президент – такой и народ.

– Вот, вот! Забыли, когда живые деньги в хозяйстве видели, а всё равно пьют.

– Берут же где-то деньги на водку.

– Какая водка? Какие деньги? Самогон пьют. А гонят из всего, что под руку попадётся. Из картошки, из пшеницы, из свеклы, из гороха, из овса…

– Из опилок ещё не научились?

– Из них ещё нет. Мы уже больше пол года зарплату выдаём хлебом, вот из него и гонят.

– Ха! – почесался Кутузов. – Интересно, чем на водочных заводах с рабочими расплачиваются? Водкой что ли? А не пойти туда работать?

– А вот на машиностроительном заводе ломы делают, – сказал Митрошкин. – Там ломами расплачиваются с рабочими. В день по три лома зарабатывают.

– Да ну! – удивился Кутузов.

– Почему водкой можно, а ломами нельзя?

– Ну, водка – это же водка! – привёл аргумент Кутузов. – Её выпить можно. А ломы куда девать?

– А ломами закусывать.

– Оно, с такими правителями доживём и до этого.

– Алексей Иваныч, давай-ка разгружаться, – позвал от самолёта второй пилот.

– Иду, иду, иду, иду! – затараторил техник. – Тридцать три секунды и всё будет разгружено.

Со страшным грохотом брякнулась на землю 200 литровая бочка с маслом, за ней полетели из самолёта какие-то ящички и коробочки, какие-то мешки и мешочки, чехлы и просто тряпки. Затем выбросили стартовые полотнища.

– Мне старт раскладывать или он нужен нам, как козе баян? – обратился второй пилот к Долголетову.

– Как козе баян, – отмахнулся Григорий, – не до него. Мы что новички? Полосу не найдём?

– И я тоже так же подумал, командир.

И стартовые полотнища полётели в общую кучу с барахлом, которого в изобилии набрал Кутузов на базе.

Ужасным треском огласила окрестности запущенная техником помпа, закачивающая в полуторатонный бак самолёта ядовитую жидкость. Три минуты грохота и бак полон.

– Ну что с богом? – отбросил Григорий сигарету. – Откуда начнём, агроном?

– Вот с этого поля, – протянул тот карту, – сигнальщики уже там стоят.

– Понятно. Ты пока отдыхай, – кивнул второму пилоту, – мы с Евгением полетаем. А ты, Лёша, осмотрись тут. Проверь ночную стоянку, заправку и прочее. Да что тебя учить. Чёрт, ну и жара! От винта!

Они взлетели и на бреющем полёте взяли курс на поле. Самолёт довольно ощутимо раскачивала болтающаяся в баке жидкость.

– Не разучился? – спросил Долголетов.

– Нормально! – сдержанно ответил Митрошкин. – Больше года с жидкостью не летал.

Вышли на поле, на высоте 50 метров осмотрелись. Сигнальщики, завидев самолёт, высоко подняли красно-белые сигнальные знаки на длинных шестах.

– Там сразу в конце поля высоковольтная линия, видишь?

– Угу! – промычал по СПУ Митрошкин. – Придётся раньше в набор уходить.

– Ничего, потом пару заходов вдоль линии сделаем. Пошли на заход.

Самолёт резко накренился и со снижением пошёл к земле. На высоте 5 метров, когда, казалось, катастрофа неизбежна, он выправился и понёсся на поле вдоль створа сигнальщиков. Те, поняв, что их увидели, опустили свои знаки и на всякий случай попадали на землю. Когда прямо на тебя со страшным рёвом несётся двадцатиметровая в размахе железяка, становится жутко.

– Сброс!

Григорий повернул рычаг. Словно клубок разъяренных змей зашипел сжатый до десятков атмосфер воздух, открывая клапаны подачи жидкости в распылительные штанги под крыльями и за самолётом, искрясь на солнце, словно вспыхнувшая радуга расцвёл сорокаметровый шлейф распылённых на мелкие капли химикатов. С земли это было красивое, эффектное зрелище. Словно огромное одеяло шлейф стал медленно оседать на землю.

По фонарю кабины то и дело стали ударять какие-то твари. От удара они погибали мгновенно и размазывались по стеклу, ухудшая обзор.

– Чёрт, что это? – спросил Митрошкин, не отрываясь от управления и не на       секунду не выпуская из видимости землю. Отвлечение от земли тут смерти подобно.

– Ты никогда не работал с саранчой? – спросил Григорий.

– Не приходилось. Это кузнечики что ли?

– Они самые. Мы их тысячами убьём и без яда.

– Они же нам весь самолёт испоганят.

– Ничего, отмоют потом. В набор!

Самолёт перед проводами ЛЭП резко взмыл вверх и начал разворот на повторный заход. Сигнальщики быстро отмерили саженями сорок метров и снова подняли свои знаки, попадав на землю перед приближением самолёта.

За 15 минут они сделали шесть заходов на поле и вылили полторы тонны ядовитой гадости. Самолёт сажали с открытыми форточками, так как лобовые стёкла все были заляпаны красно-зелёными останками кузнечиков.

– Мать твою! – ахнули рабочие, потрогав кромки крыльев и посмотрев на фонарь кабины. – Да сколько же их там?

– Так, так! – засуетился Кутузов и завертел головой, выбирая из рабочих мужика покрепче. Ткнув в него пальцем, спросил: – У тебя голова не кружится?

– Если когда переберу – кружится, – осклабился тот.

–С перебора у всех кружится, – отмахнулся техник. – Вот тебе бачок с водой, вот тряпки. Будешь после каждого полёта забираться на самолёт и мыть стёкла фонаря.

– Какого фонаря? – вытаращил глаза мужик.

– Это кабина пилотов так называется.

Только тут до Митрошкина и второго пилота дошло, зачем Кутузов прихватил с собой массу различного тряпичного хлама.

– Хоть у нас в воздухозаборнике и решётка, – сказал Митрошкин, – но… не забьют ли нам его эти твари? Шлёпнемся на поле вместе с кузнечиками.

– Я периодически буду проверять его, – успокоил Кутузов. – Так положено на таких работах. В кабине, небось, жареными кузнечиками пахнет?

– Ещё как!

Рабочие удивлённо посмотрели на техника и засмеялись. В кабине жутко воняло химикатами.

– Кузнечики попадают на рёбра охлаждения цилиндров и тут же поджариваются, так как температура двигателя 200 градусов, – пояснил Кутузов. – Дошло? В некоторых странах жареные кузнечики – ужасный деликатес и стоит столько, сколько вы за месяц не получаете, – пояснил он.