– Командир, услышал я, что химия намечается, так я со всем удовольствием полёчу, – тараторил он, – соскучился я по химии. Возьми меня? Я и домой не поеду, позвоню только старухе. Через два часа самолёт будет готов. Возьми?

– Лёша, взял бы я тебя, но…

– Ни вот столечко, ни пол столечко! – поклялся Кутузов в трубку. – В рот не возьму! Чтоб я одну саранчу жрал! Возьми, Григорий? Гадом буду, не подведу.

– Смотри, будешь жрать одну саранчу, сам клялся, – пообещал Григорий. – Готовь машину. Через три часа вылетаем. Я сейчас приказ подготовлю.

– Есть готовить! – рявкнул Кутузов и отключился.

«Не на месяц летим, – подумал Григорий, – всего на 4-5 дней, чай выдержит».

После обеда они взлетели и взяли курс на юг. За бортом было плюс 29 по Цельсию, в самолёте плюс 33. Да ещё невыносимый запах химикатов. Эта зараза – аминная соль или гербицид 2-4Д, которой поливают поля для уничтожения вредных растений, не выветривается месяцами.

Лететь по времени было около трёх часов. В грузовой кабине Кутузов и второй пилот сидели, обливаясь потом. Кондиционера на этой машине не было, да если бы он и был, то едва охлаждал бы только пилотскую кабину. Лётчики называли его не иначе, как балластом.

– Запроси эшелон 1800 метров, – приказал Долголетов – А то эти, – кивнул назад, – сварятся за три часа.

Митрошкин нажал кнопку передатчика и чего-то забубнил в микрофон, связываясь с диспетчером. Через минуту кивнул головой и схватился за рычаги управления.

– Набираем 1800 метров.

На этой высоте за бортом было плюс 19 градусов, и в салоне почувствовалась приятная прохлада. Кутузов разложил вдоль борта раскладушку, которую всегда брал с собой и завалился спать, благо не было обычной для лета термической болтанки, и самолёт летел абсолютно спокойно. Опытный пилот Митрошкин почти не касался штурвала, удерживая самолёт на заданной высоте и курсе едва заметным нажатием тумблеров триммеров руля высоты и направления. Григорий, не снимая наушников, углубился в изучение газеты «АиФ».

Некоторые думают, что лётчики ведут самолёт, не отрываясь ни на минуту от карты и радиоприборов, чтобы не заблудиться. Бывает и такое, если летишь впервые по незнакомой трассе да ещё в плохую погоду. Но погода была прекрасная, трасса лётчикам известная, по ней летали сотни раз, и в полётной карте не было необходимости. Расстояния и курсовые углы до поворотных пунктов давно знали наизусть, как знают все повороты дороги опытные водители. А путевую, самую нужную им скорость прекрасно вычисляли в уме не хуже любого компьютера. Все пролетаемые города, городишки, посёлки и крупные деревни, расположение рек, автострад, озёр, лесных массивов вдоль трассы давно знакомо и поэтому заблудиться было практически невозможно.

Это сначала ориентировка сверху кажется очень сложным делом, да ещё когда летишь низко, и весь ландшафт внизу движется, как гигантская лента транспортёра. Первый раз, кажется, что этому и научиться невозможно. Кто из начинающих лётчиков не терял ориентировку в визуальных полётах? Пожалуй, таких и нет. Но не зря ведь рядом сидит опытный лётчик или штурман, который поможет и подскажет. Так приходит опыт. На этом держится вся авиация. Да и не только она одна. Ни один корабль, ни одна подводная лодка не выйдет в море с полностью молодым экипажем.

Самолёты, как и автомобили, тоже летают по дорогам, только по дорогам воздушным, а не как попало и где попало. Бывают, правда, и вне трассовые полёты, но они не так уж и часты. И вот пролетев по одной и той же трассе раз 50, в какой-то момент осознаёшь, что карта тебе больше не нужна, ибо она вся «отпечаталась» у тебя в памяти, как проспект родного города, знакомый с детства.

Минут через сорок Григорий пролистал всю газету и протянул Митрошкину. Тот молча взял её, слегка тряхнул штурвал, что означало: передал управление и углубился в изучение. А Долголетов закурил, на пару миллиметров открыл форточку, создав мощный отсос дыма из кабины, и стал, изредка бросая взгляд на приборы, лениво созерцать проплывающие внизу окрестности. Слева и справа от трассы проплывали знакомые деревни, где он в тот или иной период своей лётной деятельности когда-то здесь химичил. Он даже различал посадочные площадки, казавшиеся с такой высоты не больше листа ватмана. И почти о каждом населённом пункте остались свои воспоминания приятные и не очень. А некоторые почему-то в памяти не сохранились.

Вот на этом аэродроме, помнится, когда он ещё летал командиром самолёта, у него на гоне на пяти метрах неожиданно резко затрясло двигатель, и он инстинктивно дёрнул штурвал на себя, уходя от, вдруг ставшей такой опасной, земли. Метров 30-ть они тогда сумели набрать и самолёт, оставляя за собой чёрные клубы дыма из выхлопной трубы и шлейф масла из двигателя, словно его подбила зенитка, сходу плюхнулся на полосу, едва до неё дотянув. Каким-то образом сорвало клапанную крышку одного из девяти цилиндров. Тогда он заработал первую свою благодарность. Сколько их потом было! Но не меньше и выговоров. Такова уж жизнь в авиации.

А вон та горушка слева с отметкой 640 метров, где упал самолёт Игоря Бессонова. Это было первого мая. Игорь закончил работу и получил приказ перелетать на базу. А он, Григорий, тогда работал всего в 15 километрах от него в соседнем хозяйстве. Погода после обеда портилась на глазах. Последний полёт на поле они сделали не на 50 метрах, как положено, а на 30. Облака буквально висели над головой. И он зарулил на стоянку. Работать было невозможно.

А Игорь в это время пошёл на взлёт. Ему-то только взлететь надо было, а на базе погода была хорошей. Конечно, сразу исчез в облаках и горушка эта чёртова оказалась для него роковой. Они не перевели давление на высотомерах на приведённое давление к уровню моря. Летая на химии, его же не переводят. Сработал стереотип. В наборе высоты, думая, что летят уже выше отметки 640, фактически летели ниже. И примостились – судьба! – на самой верхушке горы на отметке 634 метра. Ну, могли же пройти правей или левее 100, 50, даже 5 метров! Или столько же выше. Могли! Судьба.

Вечером, когда они уже поужинали, приехал дежурный из поселкового совета. Звонили из Бронска, пропал самолёт и им приказано взлететь на поиски. Они тогда просидели в кабине до темноты, но взлететь так и не смогли. В условиях тумана поиски были бессмысленны и опасны. Нашли их только на третий день. А самолёт, или вернее, что от него осталось, до сих пор лежит там. Если присмотреться, в хорошую погоду его видно до сих пор, хотя прошло немало лет. И лётчики, пролетая над этим местом, покачивают самолёт с крыла на крыло.

А вот в этой деревне, что появилась справа по курсу, у него когда-то возникла романтичная и страстная любовь с приезжей из Москвы студенткой Ириной и длилась целых две недели, пока не пришёл срок перелетать на другую точку. Он тогда всё тянул резину и… оформлял документы целых три дня, чтобы задержаться. Экипаж терпеливо молчал, а на третий день второй пилот намекнул, что мол, ты хотя и командир нам, но… если так влюбляться в каждом хозяйстве, то они рискуют остаться без налёта. Рано утром они взлетели и, сделав прощальный круг над ещё спящей деревней, взяли курс на другую точку.

Ах, годы, годы! Несётесь вы со скоростью реактивного лайнера. Вот уже и сам давно опытный лётчик и командир оставшейся единственной эскадрильи самолётов ПАНХ, из которой все молодые лётчики, которым летать и летать, уволились, не видя для себя перспективы роста. Остались вот такие матёрые зубры, как Митрошкин. Да и куда ему идти, старику? В охрану? Нет, туда всегда успеет, пока медицина пропускает, нужно летать. А молодёжь все устроились кто в коммерческих организациях, а кто открыл и своё дело. Назад они уже не придут. А ведь когда-то о них вспомнят. Не вечно же будет длиться этот чудовищный бардак. Придёт ведь время, и пилотов не будет хватать, как их всегда не хватало в советские времена. Это не водителя на автомобиль подготовить.

Митрошкин сложил газету и огляделся.