Внезапно, его ладонь стала значительно горячее.

— Что такое? — я посмотрела на него, уловив беспокойство.

Он без слов поймал меня за руку и поднес ее к губам. Поцеловал мне пальцы. Поцеловал по-настоящему, без игры и не для вида. Я едва не задохнулась от пробежавшей по всему телу дрожи.

Олег не сводил с меня глаз, и этот момент казался нереальным. Его губы мягко касались моих пальцев, и это было настолько неожиданно и искренне, что у меня перехватило дыхание. Весь зал словно замер на мгновение, а все окружающие шумы стихли. Только его прикосновение, только этот поцелуй, который обжег меня изнутри, словно заставив забыть обо всём.

— Олег… — прошептала я, но слова застряли в горле.

Но его глаза скользнули мимо меня, обращаясь уже куда-то дальше. К чему-то или к кому-то в зале. Я невольно проследила за этим взглядом и тут же похолодела, словно на меня опрокинули ведерко со льдом. На нас смотрели три пары глаз, источавшие совершенно разные, но мощные эмоции.

Мир вокруг сузился до этих трёх пар глаз. Я почувствовала, как будто на меня обрушилась волна эмоций, которые невозможно было игнорировать. Марк, его ярость и обида словно пронзили меня насквозь. Он смотрел так, будто готов был в любой момент рвануть ко мне, сдерживаясь только ради того, чтобы не устроить сцену. Его ревность была мучительной, как открытая рана, и я почувствовала, как во мне зашевелилось давно забытое чувство, больше всего похожее на вину или даже жалость.

Марина… Она была как ледяная королева, хотя её беременность придавала ей необычное, почти болезненное изящество и невероятную красоту. Ненависть в её взгляде казалась настолько сильной, что я невольно напряглась, словно ждала удара. Этот огонь мог бы сжечь меня, если бы был физическим.

И Перумов. Его насмешка и холодная ревность пугали меня больше всего. Это не была ярость Марка или чистая ненависть Марины. Это было что-то более опасное — расчётливое, хищное. Он смотрел на меня, словно оценивая товар, который мог бы снова стать его. Его взгляд прошёл по мне, задержался подольше на Олеге, и в этот момент мне стало ясно — для него это тоже игра, но игра с высокими ставками.

Я перевела глаза на Олега и вздрогнула. Он тоже смотрел на Перумова и губы его тоже замерли в едва заметной оценивающе-злой усмешке. В этот момент всё стало на свои места. Олег не просто поцеловал мою руку — это был демонстративный жест, как будто он выстраивал вокруг меня невидимую границу, которой никто не посмел бы переступить. Это был вызов, брошенный не мне, а Перумову. Их взгляды встретились, и между ними пролетела молчаливая, но мощная волна соперничества. Я почти чувствовала, как воздух вокруг них накалился, словно сейчас, на глазах у всего зала, могло начаться нечто, что никто из присутствующих не ожидал.

Я выпрямилась, чувствуя, как по спине пробегает озноб. Олег ясно дал понять — я теперь часть его игры, его территории. Перумов, со своей хищной оценкой, словно пытался вернуть то, что когда-то считал своим. Но Олег держал ситуацию под контролем, и этот контроль пугал меня своей абсолютной уверенностью.

— А интересная партия у нас складывается, да, Лив? — едва слышно прошептал он, не отпуская мою руку от своего лица и не давая ее забрать, удерживая почти силой. — Я-то думал на щенка, а тут целый матерый волчара.

В его глазах загорелся огонек азарта, огонек опасного, злого веселья, когда он снова посмотрел на меня.

— Волки всегда находят друг друга, — сквозь зубы процедила я злясь на него, но еще больше на себя, за то что на мгновение забыла, кто рядом со мной. — Всегда сбиваются в стаи!

Внезапно Олег притянул меня к себе и прошептал на ухо:

— А ты кто, Лив? Опасная волчица или обыкновенная сука?

Его слова обожгли меня, словно резким ударом, и я почувствовала, как кровь приливает к лицу от гнева. Олег знал, как довести меня до предела, как задеть те самые струны, которые я старалась прятать глубоко внутри, а порой и те, о существовании которых я даже не подозревала. Но сейчас, в этом мгновении, его слова были не просто провокацией — они заставили меня выбрать.

Я резко посмотрела ему в глаза, ощущая, как внутри меня закипает ярость, перемешанная с обидой и азартом. Но сдержалась, лишь крепче сжав зубы.

— Ты это скоро узнаешь, Олег, — прошептала я, сквозь едва заметную улыбку, которая могла показаться безобидной для окружающих, но в ней скрывалось предупреждение.

Он усмехнулся, его взгляд говорил о том, что он откровенно наслаждается этим моментом, словно только разжигал пламя.

15

Появление губернатора, нескольких министров и сенатора с супругой спасли нас обоих от продолжения этого опасного фарса. Руки на моей талии разжались, отпуская меня на волю. Только сейчас я поняла, насколько крепко он держал меня, пресекая любую, даже минимальную, возможность вырваться силой из его объятий.

Внимание тут же переключилось на главных действующих лиц, что дало мне возможность выдохнуть. Снова защелкали затворы камер, засверкали вспышки, но сейчас, к счастью, направленные не на нас. Олег, казалось, тоже немного расслабился, внимательно наблюдая за людьми в зале.

Госпожа Павлова вышла на небольшую сцену в центре зала под негромкие аплодисменты присутствующих. Невысокая, слегка полненькая, с гладко зачесанными волосами, она не производила впечатления сильной женщины, однако всем нам было известно, что ее влияние не ограничивается узким кругом вопросов.

Странно, я чуть прищурила глаза, стараясь разглядеть ее чуть лучше. Мне вдруг показалось, что в ее движениях или может жестах, или может в чертах лица проскользнуло нечто знакомое. Едва уловимое, скорее на грани ощущений, но это вызывало в памяти какие-то старые образы, но я никак не могла уловить, откуда именно.

Олег, стоящий за моей спиной, не заметил моих раздумий, его внимание было полностью сосредоточено на происходящем.

Свет в зале почти выключили, давая основное освещение на женщину и экран за ее спиной.

Госпожа Павлова начала свою речь, и её голос был настолько спокойным и уверенным, что захватывал всех присутствующих.

Поприветствовав гостей, она объявила основную цель вечера. После свет полностью погас, а экран засветился мягким голубоватым светом.

На экране замелькали первые кадры с тихими городскими пейзажами, домами, тихими улочками и переулками.

«Каждый дом кажется крепостью, убежищем. Но за закрытыми дверями часто происходит то, о чем никто не знает. Домашнее насилие — проблема, с которой сталкиваются миллионы людей. Но многие из них молчат,» — раздался голос за кадром.

Олег за моей спиной внезапно выпрямился, почти дернулся, как от удара.

Пейзажи сменило лицо молодой женщины, лет 35, избитое, окровавленное, с синяками на запястьях, шее, лице.

«Ольга — мать двоих детей, работающая медсестра в небольшой больнице. Она жила в браке 12 лет и скрывала, что муж регулярно применял к ней физическое и психологическое насилие.» — продолжил голос. Эту фотографию сменили другие, где находились двое детей с заблюренными лицами, сидящие в неестественных позах, всем своим видом воплощая страх.

Олег напрягся, его мышцы сжались, как будто он внезапно оказался в самом центре происходящего на экране. Я почувствовала его беспокойство еще до того, как он сделал резкий вдох, словно картинка на экране ударила его в солнечное сплетение.

На секунду мне стало дурно.

«Домашнее насилие — это не только физические удары. Оно может быть эмоциональным, экономическим, сексуальным. Но самое страшное — это страх и чувство вины, которые удерживают жертв в плену».

Снова поменялись кадры: девушка, почти ребенок, опущенная голова, опущенные глаза, невыносимо хрупкая. Руки сжаты в кулаки, на запястьях — следы от веревок, такие же следы — на лодыжках.

Еще одна девушка, прижимающая к себе младенца: та же поза, те же невыносимые мука и безнадежность в глазах.

' Сексуализированное насилие над детьми в таких семьях часто становится частью манипуляции над матерью'.