Томазина набрала полную грудь воздуха:

– Где-то жгут торф.

– Здешнее преимущество. И еще у них общие луга. Без них никак нельзя, если ферма больше двадцати акров. Моя будет не меньше пятидесяти. А лучше всего сто.

Томазина была хорошей слушательницей, и Ник мало-помалу разговорился о своих планах.

– Теперь, когда Лэтам умер, мне не нужно торопиться бросать Кэтшолм, но все же не хочется всю жизнь работать в нем. У меня уже скоплено порядком денег, чтобы купить землю. Я хочу выращивать на ней хлеб и дать заработать на жизнь арендаторам.

Интересно, сколько пойдет за ним людей теперь, когда Лэтам умер?

Вспомнив о своей беде, Томазина вновь нахмурилась.

– Мы не можем сейчас не говорить об убийстве.

– Да, если собираемся найти убийцу до суда. Придется нам с тобой поработать над этим вместе и ничего не скрывать друг от друга.

– А ты мне разве веришь? Мы ведь ничего не добьемся, если ты будешь все время обвинять меня во лжи.

Ее недоверчивость не удивила его, ведь у нее не было повода думать о нем иначе.

– Ты можешь поклясться, что все, что говорила мне до сих пор, правда?

Томазина крепко сжала руки – так, что даже побелели костяшки пальцев. Несколько минут она просидела в раздумье с опущенной головой, а потом смело встретила его взгляд.

– Клянусь. Но кое о чем мы вообще пока не говорили.

Короткими фразами, не вдаваясь в лишние детали, она рассказала о смерти своей матери, не забыв и об обещании, данном ею Лавинии. Потом о письме, которое она нашла, – посланном Фрэнси Раундли. Не стала Томазина скрывать и то, как нашла рисунки в потайном ящике, благодаря которым твердо уверилась, что у нее есть сестра.

Преодолевая себя, Ник старался ей верить, ибо видел, что Томазина сама себе верит.

– Как Лавиния могла скрывать беременность?

– Свободное платье многое может скрыть, – криво улыбнулась Томазина. – Ричард Лэтам сказал мне, что ребенок погиб, когда она упала. Может быть, это был уже третий ребенок, а, Ник?

Вновь между ними зримо встали связь ее матери и его отца, да и его собственное, не совсем понятное даже ему, отношение к Томазине. Ник изо всех сил старался преодолеть эти препятствия с той самой минуты, как они покинули Манчестер. Но у Томазины были все основания спросить, верит ли ей Ник…

– Вряд ли она была на сносях. Прошло не больше шести недель с того дня, как она пыталась меня соблазнить. Уверяю тебя, Томазина, у меня был случай узнать, как выглядит женщина, которая должна родить, ведь в то время моя жена как раз носила ребенка:

Томазина покраснела, но не замолчала.

– Возможно, Ричард Лэтам все придумал, чтобы я прекратила поиски. Возможно, ему было известно о существовании моей сестры, и он не хотел, чтобы я узнала, кто она. Но почему? Какое это имело значение для него?

Ник помолчал, взяв ее руку в свою, но Томазина тотчас сжала пальцы в кулачок. Между ними все еще была стена.

– Почему ты думаешь, что Лэтам знал что-то о твоей сестре?

– У него было письмо от моей матери. Я его заметила, когда мы разговаривали, а потом оно исчезло, хотя через час я вернулась, чтобы его разыскать.

Ник еще крепче сжал ее руку, потом отпустил, когда она стала рассказывать, как искала письмо.

– Ящик исчез. Если в нем что-то и было, то Вербурга это взяла.

– Тайный ход! – изумился Ник. – Я и понятия о нем не имел… Впрочем, я еще помню старого сэра Фрэнсиса и верю, что он был вполне способен соорудить нечто подобное. Ему враги мерещились за каждым кустом.

Томазина покраснела.

– Наверное, Ричард Лэтам приходил в мою комнату, когда я спала. Несколько раз я просыпалась с ощущением того, что я не одна. Думала, это мне кажется, но теперь…

– Он посмел коснуться тебя?

– Если бы посмел, можешь быть уверен, я бы завопила как резаная и ты бы услышал мой крик даже в деревне.

– Я тебе верю, – с чувством произнес Ник, за что был вознагражден ослепительной улыбкой. – А ты еще кому-нибудь говорила о сестре, кроме Лэтама и Вербурги?

– Спрашивала твою мать, но она не знает.

Она нахмурилась и прикусила губу.

Стоило Нику посмотреть на нее, как его охватывало неистовое желание, но он все же с усилием отпустил ее руку.

Не подозревая о его борьбе с самим собой, Томазина продолжала:

– Я уверена, что Вербурга все знает. Она мне солгала, как лжет всем насчет своего помешательства.

– Ты должна еще раз поговорить с моей матерью, – неохотно предложил Ник. – Она знает больше, чем говорит.

– Она ведь знает о твоем отце…

– Мы никогда об этом не говорили, хотя Лавиния один раз пригрозила открыть ей глаза. – Ник не сомневался, что она исполнила угрозу, но не посмел даже намекнуть об этом матери, боясь сделать ей больно. – Мы поговорим с ней завтра, – обещал он Томазине. – Но лучше не заговаривать об отце.

– Почему завтра? Почему не сегодня?

– Ты забыла? Сегодня пятница перед первым воскресеньем сентября. Слышишь, как празднуют?

Дорога из Манчестера шла через деревню, до которой оставалось не больше четверти мили. Телега, вся укрытая камышом, и плясуны в костюмах лесных разбойников уже, наверное, не раз объехали деревню из конца в конец, и Ник не сомневался, что гулянье будет продолжаться до вечера.

– Не стоит сегодня о серьезном.

– В городском доме траур, – напомнила ему Томазина.

– Разве?

Когда они въехали в деревню и все застыли при их появлении, Ник чуть не расхохотался.

– Они думают, что ты убила Лэтама, – тихо сказал он Томазине, – и не знают, то ли повесить тебя, то ли благодарить.

Томазина неловко поерзала на сиденье и обрадовалась, когда молчаливые зрители убежали куда-то представлять очередную историю из жизни Робина Гуда.

Одна лишь миссис Кэрриер подошла к повозке и поздоровалась с Томазиной.

– Дорогая, хорошо, что ты вернулась. И ты тоже, – грустно сказала она Нику. – Там опять скандал между миссис Фрэнси и миссис Констанс.

Пока Марджори рассказывала сыну, что случилось в его отсутствие, Томазина оглядывала толпу. По одну сторону деревянного возвышения сидела Фрэнси, как ей было положено по ее статусу, и изо всех сил старалась не смотреть на деревенских молодцов, занятых в представлении о Робине.

– О Господи, – вздохнула Томазина, поняв, в чем дело: вместо обычного мальчишки-актера роль девицы Марион взяла себе Констанс.[9] Одетая, как и все, в зеленое, она прыгала и бегала наравне с остальными.

Через минуту на глаза Томазине попался Майлс, одетый, правда, в черное, но вовсе не желавший сохранять траурный вид. Он стоял, прислонившись к дереву и держа в руках бутыль с местным элем. Если он еще не упал, то это было делом недалекого будущего. Чуть в стороне в новом черном дублете маялся Редих.

– Я ничего не могу поделать, – сказал Ник, выслушав мать.

У него изменился голос, и Томазина тотчас это заметила. Лицо его стало озабоченным, и он, дернув поводья, направил лошадь в Кэтшолм. За всю дорогу Ник не сказал больше ни слова.

– Я поставлю лошадь, – помогая ей слезть повозки, произнес он. – У тебя в комнате хлеб, сыр, эль, если ты голодна. Я сразу же вернусь.

– Ты оставляешь меня одну?

Ник даже не взглянул на нее, а ведь она только хотела пошутить.

– Если попытаешься сбежать, – серьезно проговорил он, – я тебя поймаю и привяжу к кровати.

– Приятно слышать. А если я докопаюсь все-таки, как проникнуть в тайный ход?

– Томазина, не испытывай мое терпение!

Ник, ни разу не оглянувшись, пошел к конюшне. Уже стемнело, когда он вернулся, зная, что у нее был тяжелый день и что он своими речами ничуть не облегчил ее ношу. Она устало посмотрела на него.

– Томазина, не бойся меня.

– Я боюсь этой стены. – Она махнула рукой на тяжелый гардероб. – Из спальни Лэтама сюда легко можно пройти.

Ник, потянувшись за сыром, посмотрел в ту сторону.

– Завтра займусь этим вплотную.