Наверно, забегать вперёд – это неправильно и губительно для интриги сюжета, но далее описанные сцены будут стоять перед глазами умирающего императора Констанция Хлора. Как укор и напоминание о чём-то важном, что не свершилось и упущено навсегда.

Но это будет ещё не скоро, а пока нет никакого императора, а есть молодой узкополосный трибун (tribunus angusticlavius) Констанций.

У него дар технического чутья в сочетании со знаниями и трудолюбием, он легко может просчитать прочность и устойчивость любой конструкции, хоть по методике Герона, хоть по правилу теней. Вообще-то статика для него давно пройденный этап, сейчас он увлёкся баллистикой – изучением поведения метательного снаряда во время полёта. Поэтому его ценят в подразделении плюмбатариев, метателей дротиков со свинцовым грузилом.

Но не следует думать, что Констанций чёрствый технический сухарь. Он обожает поэзию, может с закрытыми глазами читать элегии Овидия или оды Вергилия.

Вот наш молодой офицер входит в палатку, над которой развевается белый флаг, который в те времена вовсе не означал капитуляцию. Он отмечал командирский шатёр, преториум, попросту говоря.

За столом в этой генеральской палатке сидит префект лагеря (praefectus castrorum) по имени Тускулан. Этот префектус кастрорум формально считается в легионе третьим по старшинству командиром после легата и широкополосного трибуна, но с точки зрения опыта и военных знаний этот чин, несомненно, наивысший. И вот, этот видавший всякие виды профессионал подводит трибуна к окну палатки и показывает на плац.

– Сегодня прибывает большая партия тиронов, новобранцев, значит, зелёных. Я хотел бы, Констанций, чтобы ты ввёл их в курс дела.

Констанций – рослый и плечистый парень, одетый в короткую военную тогу-трабею1, под которой виднеется туника с двумя узкими вертикальными полосками пурпурного цвета. Это военная форма трибуна – офицера, который обычно командует двумя когортами. Для большинства трибунов должность в легионе была лишь очередной ступенькой служебной лестницы, и вся военная наука быстро забывалась при присвоении следующего звания эдила. Но не таким был трибун Констанций – он вникал во все тонкости военного дела и с азартом соревновался с самыми опытными легионерами, прослужившими в армии не один десяток лет. За это его уважали подчинённые и ценили старшие по званию командиры.

– Почему я, ведь есть у нас более опытные центурионы? – заскромничал Констанций.

– У тебя лучше язык подвешен, – улыбнулся Тускулан.

– Только язык? – разочарованно спросил трибун.

– Как у тебя все остальное подвешено – я не в курсе, но тут надо найти слова, которые вдохновили бы призывников на усердное освоение своей профессии. И ещё один интимный вопрос: когда ты, наконец, ангустиклавку пришьёшь к тунике?

«Ангустиклавка» на казарменном жаргоне как раз и означала узкую полосу туники, символ офицерского звания.

– Бывают ситуации, когда мне тактически более выгодно не выглядеть военным, и тогда я её, эту полоску, снимаю для маскировки, – пояснил Констанций, доверительно понизив голос. – Например, преподаватели физики почему-то боятся военных и начинают путать массу с весом.

Однако Тускулан не поддержал игривый тон подчинённого.

– А что, если я начну расценивать каждое такое снимание знака отличия как дезертирство из армии? – жёстко спросил он. – Сделай так, чтобы мы на эту тему больше не говорили! – потом посмотрел на сникшего трибуна и немного смягчил выражение лица. – Армия, Констанций, опирается на дисциплину и устав, неужели ты до сих пор этого не понял?

– Уставом врага не одолеть, – насупился Констанций. – Победу приносят только нестандартные решения!

– До нестандартных решений дорасти надо! – разозлился Тускулан. – Нестандартность должна естественно произрастать из стандартности! А если каждый сопляк начнёт засорять армию своей неповторимостью… – префект посмотрел на мрачного трибуна, осадил нарастающий гнев и улыбнулся. – Ну, что скривило твои уста и раздуло твои ланиты? Так, кажется, твои поэты любимые пишут. Имеются какие-то вопросы?

– Тебе по уставу или по совести, командир?

– Конечно, по уставу!

– Тогда: слушаюсь, мой командир! – гаркнул Констанций, резко развернулся и направился к выходу.

– Стой, Констанций! А если по совести?

– А по совести дольше будет.

– А я не тороплюсь. Излагай!

– Хорошо, излагаю: для творческого применения талантов на поле боя, полководец должен чувствовать себя хозяином ситуации. А эта солдафонщина вытравливает всякую инициативу, она душит в зародыше будущего полководца! Его уже никогда не будет, талантливого стратега! Следовательно, твоя дисциплина подрывает боеспособность войск на будущие времена. И ради чего? Чтобы порадовать начальственный взор пришитой по уставу ленточкой? – Констанций покачал повёрнутыми вверх ладонями, как бы сравнивая веса в них. – С одной стороны успех в бою, с другой – какая-то дурацкая ленточка.

– Инициатива и творчество, это, конечно, хорошо. Только это для отдельных лиц, достигших определённой степени зрелости, а вот порядок в армии – всеобщий принцип. А от твоего расслабленного вида даже мне, упоротому солдафону, так и хочется не выполнить приказ, драпануть куда-нибудь в самоволку… Ну, посмотри сам: ты с этой ленточкой похож на разомлевшую шлюху из вашей «Кианозавры», «Голубой Ящурки», которая вылезла из ванны и набросила на шею полотенце.

– Я в «Кианозавре» ни разу не был! – обиделся Констанций. – Разомлевших шлюх никогда не видел. Всё свободное время я провожу в механических мастерских.

– Ну, это уже перебор, – встревожился Тускулан. – Разностороннее надо жить… А про задавливание инициативы в зародыше я понял, мы этот разговор ещё продолжим… Ступай, трибун.

Однако, Констанций не собирался уходить.

– У меня остался всё тот же вопрос, командир. Мы три дня назад разговаривали. Мне нужен военнопленный Сурханд.

– Если ты на нём собираешься дротики испытывать, то ни одна коллегия не утвердит протокол испытаний. Знаешь, почему? Потому, что он доходяга, его щелчком пальца можно завалить.

– Он мне нужен как источник информации. Я хочу, чтобы наши плюмбаты были смертоноснее персидских чакр, рассекательных дисков.

– А с чего ты взял, что он что-то понимает в метании чакр. Кажется, он какой-то простой конюх. Сам факт, что за него никто не собирается платить выкуп говорит о его сомнительной ценности.

– Он говорит всего лишь об отсутствии богатых родственников. А вот настоящий факт: он служил в горном отряде «Таганар-бастам». Ты ведь должен знать… Ребята, которые хоронили наших павших в ущелье Файсон, рассказывали, что у многих было снесено полчерепа, некоторым вообще голову отсекло… Поэтому мне нужен именно Сурханд, он персидский военнопленный, а где я ещё возьму персидских военнопленных, если мы сейчас с Персией дружим. Этого бедолагу захватили где-то в Каспийской Албании.

– Ты дотошный, прилипчивый и нудный, Констанций. Женщины таких не любят.

– Это их проблемы, а у меня забота поважнее – военная мощь державы!

Вначале Сурханд вёл себя настороженно и сдержанно, как и подобает порядочному пленному, но потом доброжелательность Констанция начала провоцировать в нём откровенность, местами переходящую в наглость.

– Римляне никогда не одолеют Персию! – заявил он после очередной чаши вина.

– Вот как? – доброжелательно поинтересовался Констанций, пережёвывая спаржу. – И в чём причина?

– В ваших упорных предрассудках! В пустоверии, что всё римское – самое лучшее! Гордость вам важнее пользы!

– Смешные вещи ты говоришь, Сурханд! Мы даже военного бога, Митру, у вас позаимствовали! Мы сугубые практики и эмпирики!