Когда все собрались вечером, я увидела, что некоторые жильцы последовали совету и соорудили маски из подручных средств – шарфов, лыжных гейторов и бандан.
Сегодня я пришла гораздо раньше обычного, чтобы оказаться на крыше первой с целью составить список всех жильцов и соотнести каждого с именем, номером квартиры и описанием в «Библии». Когда кто-то появлялся, я его отмечала – этакая перекличка. Я хотела раз и навсегда разобраться для себя, кто есть кто, – особенно тихони, которые сидели с краешку, занимаясь своими делами. Я также нарисовала план здания, указав каждую квартиру, и приклеила его на чистую страницу в «Библии».
Первым после меня появился Евровидение, так что с него и начнем.
Вот получившийся список.
Евровидение, 5С.
Месье Рэмбоз, 6А.
Кислятина, 2В.
Хелло-Китти, 5В.
Дочка Меренгеро, 3В.
Танго, 6В. Эта загадочная женщина сидела в плетеном кресле в дальнем конце крыши; хорошо сложенная блондинка лет сорока, подтянутая и хладнокровная, в очках и черной шелковой маске; она не произнесла ни слова, но я видела, что она внимательно наблюдает за всеми; согласно «Библии» Уилбура, «она – Танго, которое танцует в жизни других людей».
Уитни, 4D.
Амнезия, 5Е. «Амнезия, несущая в себе всеобщее стремление к забвению»; в записях Уилбура также сказано, что она увлекается состариванием одежды из секонд-хенда, а еще рисует комиксы и даже написала сценарий знаменитой компьютерной игры «Амнезия». Мне очень хотелось узнать про нее побольше, но она не проявляла никакого интереса к нашим посиделкам и проводила вечера в темных закоулках крыши.
Мозгоправша, 6D.
Дама с кольцами, 2D.
Черная Борода, 3Е. «Черная Борода, он явился вскрыть завещанье алое войны»[33], – написано в «Библии» про этого бородатого медведя, который сидит сам по себе в дальнем углу, читая потрепанную книгу в мягкой обложке и попивая бурбон прямо из бутылки.
Королева, 4Е. Она заинтересовала меня больше всех остальных молчаливых жильцов. Ростом с меня, а то и повыше; двигается обдуманно и уравновешенно, словно ее тело целиком осознает свое положение в пространстве при каждом движении; каштановые локоны рассыпаются по плечам; в «Библии» про нее сказано: «Вы можете лишить ее трона, но она все еще королева своих печалей»[34].
Лала, 4А. Ее узнаешь сразу: «Ее зовут Лала, в ее глазах темная бездна»; невысокая симпатичная женщина лет сорока пяти с ослепительно-белыми зубами, длинными волнистыми волосами и глазами, похожими на огромные дрожащие капли чернил; когда она разговаривает, ее руки и пальцы постоянно двигаются, словно вокруг нее летают две птички.
Просперо, 2Е. Профессор в Нью-Йоркском университете, «весь поглощенный наукой тайной»[35]; одет в спортивную куртку и полосатые спортивные штаны, словно только вышел из спортзала, не особо походит на преподавателя; щеголяет тщательно ухоженной щетинистой бородкой в сочетании с орлиным носом и высокими скулами; слушал разговоры нашей группы, но до сих пор ничего не говорил.
Вурли, 3А. Сидит на банкетке для игры на фортепиано, которую таскает туда-сюда каждый вечер; должно быть, именно он тихонько играет на пианино Вурлитцера; выбритая до блеска голова, большая борода, глубоко посаженные карие глаза и тихий голос; он кажется человеком, которому можно довериться. «Это Вурли, чьи слезы превращаются в ноты».
Поэт, 4В. Согласно «Библии», «он поэт, который пишет граффити на душе»; долговязый, лет сорока, с лицом всезнайки и этакой насмешливой полуулыбочкой, обращенной ко всему миру.
Повариха, 6С. «Сушеф для падших ангелов», – не знаю точно, как это понимать; она тоже на удивление высокого роста, с длинными темными волосами; на крыше все время проводит, уткнувшись в телефон.
Парди и Парднер, 6Е. Мать и дочь. «На них светят огни полуночного скорого»[36], – сказано в «Библии». Мать я видела, а дочь нет, – возможно, она прячется от ковида, как и беременная дочка Кислятины.
Дэрроу, 3D. Необычайно высокий, наверное все шесть футов и шесть дюймов, в костюме, в белой накрахмаленной рубашке с запонками и с крепко затянутым шелковым галстуком на шее; судя по виду, он весь день проводит на встречах в «Зуме», а может быть, просто из тех, кто любит принарядиться; про него Уилбур написал: «Его тайны становятся шрамами».
Вот и все, кто собрался сегодня на крыше, – порядочно. Но меньше половины когда-либо сказали хоть слово. Пожалуй, и меня можно отнести к молчаливым наблюдателям.
У нас уже выработался определенный распорядок. Народ начинал подтягиваться без четверти семь; к семи ровно большинство уже были на крыше и присоединялись к вечерним аплодисментам, а час спустя звон колоколов базилики Святого Патрика служил сигналом к окончанию посиделок.
В тот день свинцовое небо накрыло город, и на улицах царил унылый полумрак. Утром я, как полагается, мыла коридоры, и меня раздражало, что люди, которые на крыше казались такими общительными, сейчас проходили мимо, едва кивая. Сдается мне, некоторые из них меня недолюбливают – а может, относятся с недоверием. Здание в таком состоянии, что хуже некуда: окна разбиты, везде тараканы, время от времени отопление жарит по полной, и тогда дышать нечем, – но с этим дурацким коронавирусом я не могу ни вызвать ремонтников, ни даже запчасти купить. Мой запас лампочек на исходе, и остался последний рулон армированного скотча.
Поскольку никаких полезных дел у меня не нашлось, а дозвониться до отца так и не удавалось, я провела день, сортируя бессвязные записи в папке-гармошке, оставленной бывшим управдомом. Он собрал странную, но в каком-то смысле увлекательную коллекцию чего попало. Похоже, он рылся в макулатуре и в мусорке и вытаскивал оттуда бумаги. Надо признаться, подменяя отца, я тоже иногда так делала. Однажды нашла в макулатуре банкноты. В «Фернсби» пока никто деньги не выбрасывал. В самом начале работы, осматривая одну из заброшенных квартир наверху (кажется, жилец переехал в Хэмптонс), я нашла преуморительное письмо, скомканное и брошенное на пол. Я его разгладила и подшила в папку-гармошку, чувствуя себя немного неловко, но, честно говоря, никто ведь и не узнает.
Сегодня наши мерцающие свечи едва разгоняли темноту. Ну и ветрище! Внезапный порыв раскидал по крыше мокрые листья – подхватывал и переворачивал их вновь и вновь, словно в танце. И задул нам несколько свечей. Сирены выли почти беспрерывно. Пока собравшиеся зажигали потухшие огоньки, я записала жуткую статистику за день. Сегодня количество звонков на 911 снова превысило показатели 11 сентября. Система не справлялась. Число заболевших в мире перевалило за миллион. Новости из Италии приводили в ужас: врачам приходилось выбирать, кто из пациентов умрет от удушья. Похоже, итальянцы решали не в пользу тех, кому за восемьдесят, поскольку аппаратов искусственной вентиляции легких на всех не хватало. Говорят, через три недели у нас будет то же самое. Куомо приказал Национальной гвардии забрать аппараты ИВЛ и средства индивидуальной защиты из больниц и клиник, расположенных в частях штата с меньшим числом заражений, и раздать их городским больницам.
Я прочитала жуткое предсказание от Центра по контролю и профилактике заболеваний: в одних лишь Соединенных Штатах до окончания пандемии могут умереть до пятидесяти тысяч человек. Вдумайтесь только: пятьдесят тысяч погибших! В штате Нью-Йорк уже насчитывается 102 863 случая заболевания и почти 3000 смертей. Сегодня пятница, но дни недели уже стали сливаться воедино. Я постоянно названиваю отцу – безрезультатно. Я вымоталась, и меня тошнит от ярости.
Сегодня вечером жильцов собралось больше, чем обычно. Все старательно пытались расположиться на расстоянии не менее шести футов друг от друга, расставляя кто что мог: кухонные стулья, табуретки, пластиковые ящики, ведра и даже кресло-мешок. Не говоря уж про банкетку Вурли для игры на пианино. Многие так и бросали свои стулья на крыше, невзирая на возможный дождь. Евровидение пошел в противоположном направлении и заменил шезлонг антикварным креслом из резного красного дерева с позолоченными вставками и бархатным сиденьем – в прозрачном пластиковом чехле, как в бабушкиной гостиной в Квинсе. Он разместил свой квазитрон в центре крыши, вынудив всех остальных социально дистанцироваться от него на периферию. Ближе всего к нему, хотя все равно на должном расстоянии, расположилась Кислятина на складном парусиновом стуле. Она соорудила себе подобие маски из лоскута ткани и шнурков, из-под которой голос звучал приглушенно.
