«Над страною пустых колоколен…» Над страною пустых колоколен, Когда выстонут в поле сычи, Руки выпластав В аспидном поле, Безответно душа прокричит. Тишина. Пролетает зарница. Глухота. Дольний ветер утих. Может быть, это давнее снится — Вижу сам себя в минном пути? Зной донской по траншейным уступам? Что ж, оставим потери свои. Мы за всех бесконечно преступны, Кто сорвётся, Сойдет с колеи, Кто – без принципа, Кто – по уставу. Жизнь моя, Окликай их вослед, Убеждай, что ещё не устала Жить и верить На этой земле. «Всё иду…» Всё иду, Как маленький, По степи бездонной, Будто меня маменька Прогнала из дома. И летят без жалости, Бьют дожди навылет За мои ли шалости, За грехи мои ли. По глазам – тяжёлый дым Стылого застолья. Для потерь и для беды — Полное раздолье. Не дорога, маета. Моросно-туманно. Если, мама, что не так — Ты прости мне, мама… Будто только лишь для нас Не к дороге обувь. Декабрём легла весна. Травы – под сугробы. Через поле – лунный след. Всё ли в жизни нужно? Не гаси, родная, свет В заверети вьюжной. «От себя голова поседела…» От себя голова поседела. Соучастьем других не дури: Я б сегодня Под дулом не сделал, Что бездумно вчера натворил. Чьим восторгом шалел, Словно бредом? Не своей правотой принимал… Забывал, Где ударил, где предал, Поглупев от чужого ума. Доброта ли, любовь — Показуха! Глубоко безразличен ко всем. Потому-то и в глотке не сухо — То в солёной, то в горькой росе. Только нет, Не оглох я от быта. Мне и мёртвому боль суждена. Кем-то, может, Но мной не забыта Ни своя, ни чужая вина. Где-то мы от родимых и близких Ради мест призовых отреклись, И глядят сквозь снега обелиски С болевой Напряжённостью лиц. «Вперёд, моей жизни лошадка…» Вперёд, моей жизни лошадка, Так стыло, так тягостно тут. Мне больно, мне горько, мне жалко Плодящих в сердцах пустоту. Какие ж вы были смешные! Вам – первое место в строю. Ложились снега обложные В апрельскую душу мою. Глаза – подо льдами кувшинки, А в них – серебристая дробь. К пушинке слетает пушинка, К сугробу ложится сугроб. «Вернуться б, вернуться…»
Вернуться б, вернуться, Молвы разминировать поле! Вот схватки! Вот лица! Куда мне от них… Вот они! Здесь жаждал я воли! И вдруг от избыточной воли, Как будто у края Развёрстой завис полыньи. И вздрогну от мысли, Что сердце моё на прицеле. На что опереться? На чём задержаться, на чём? У бездны стою. А считал – у достигнутой цели. Легчайшего ветра, Достаточно ветра в плечо. Как будто я проклят И загнан насильно на землю, Так горько, так стыло, За хлябями хлябь без конца. Подайте мне чашу, Налейте мне, недруги, зелья, Полнее, по-царски, Настоя на ваших сердцах! Чужой дождь Над родниковой памятью вечерней Сижу один В каком-то там году. Зачем я здесь Без смысла, без значенья Чужим дождём В чужую лебеду? Года мои, Колеблемые свечи, Я вижу вас — Но нет туда пути. Продувшемуся в жизни В чёт и нечет, За свет ваш дальний Нечем мне платить. Все разошлись По делу и без дела. Где близкие? Где дружеский совет? Лишь дождь чужой Над головою белой. На мне одном Сошёлся клином свет. К ликам храмов бревенчатых Мы рассылали стихи по толстым и тонким журналам, но получали стереотипные отказы с дежурным вылавливанием «блох», а также: «К сожалению, редакционный портфель переполнен…». Редким просветом порадовало письмо из Красноярска от Виктора Астафьева. Миша решился послать ему стихи, потому что Астафьев долго жил в Перми. Тогда он ещё не был столь знаменит. А вдруг не откажет? И Виктор Петрович ответил – на двух страничках: «Уважаемый Михаил Николаевич! Стихи ваши очень энергичны по ритму, задиристы по содержанию, хотя порой и сдаётся мне, что Вы тыритесь на действительность дорогую вроде дворняги, цапнете за штаны и тут же хвостом виляете извинительно. В этом деле – или, или… Конечно же, на стихах ещё лежит печать незрелости, но и самостоятельность проглядывает, вернее, скорее стремление к ней, и во всём чувствуется поэт, т. е. человек, богом отправленный в мир выражать себя и свои чувства посредством стона, а не потому что захотел стать поэтом. Поэт – он невольник, он с рождения обречён, и тут ничего не поделать никому, даже цензуре, даже внутреннему цензору. Вам, конечно же, надо писать и писать, но поскорее проходить задиристость и так называемые «поэтические находки», т. е. скорее устремляться и достичь естественности самовыражения… |
