Для Бу-Бу эта новая неприязнь со стороны жителей Онфлёра не значила вообще ничего. Она была уверена, что снижение процентов ослабило ненависть к ней, независимо от того, воспринималось это как жест доброй воли или нет. Ее расчет оказался верным. Непрошеные гости больше не являлись в дом. Теперь она снова спокойно спала по ночам. У Латура была отдельная спальня, и Бу-Бу осмелилась пригласить Гупиля остаться у нее на ночь. Она наслаждалась видом его улыбающегося лица между своими грудями, и его прерывистое дыхание заставляло ее чувствовать себя совершенной.

Латур понимал: по вине Гупиля мать перестала думать о нем. Бу-Бу совсем потеряла голову от захвативших ее чувств. Она гордилась тем, что Гупиль принюхивается к ее юбкам, как дворовый пес в поисках суки. Объяснить ей что-либо было невозможно. Латур знал, что она рассердится, если он попытается открыть ей глаза на недостатки Гупиля, на его жадность, трусость, бесчестность и лживость, не говоря уже о его бесстыдстве и мелочности. Если бы Латур сказал это матери, она, несомненно, решила бы, что он хочет испортить ей жизнь. А это было опасно.

По ночам Латур лежал и придумывал план действий. Он не спал, прислушиваясь к звукам этой отвратительной любви, которые проникали к нему сквозь стену из соседней комнаты. Он думал о счастливом лице Гупиля. О способах, какими можно его убить. А их было множество. Что лучше, отравить эту скользкую тварь или устроить ему смертельную ловушку? Можно, к примеру, залезть на дерево у тропинки и уронить на голову Гупиля большой камень, когда тот поедет под деревом на лошади, которую, ухмыляясь, окрестил Бу в честь матери. Латур мог бы притащить труп адвоката к дому, плакать и говорить о камне, сорвавшемся с вершины. Какое несчастье! Он зажмурил глаза и попытался занять свои мысли чем-нибудь другим, что помогло бы ему заснуть. К утру ненависть так переполнила его, что он не заметил, как провалился в сон.

Проснувшись, Латур разработал план. Пока Гупиль еще спал в объятиях Бу-Бу, он выскользнул из дома, прихватив с собой лопату. У каменистого обрыва, где тропинка сворачивала к Онфлёру, он вырыл на склоне яму и прикрыл ее сверху ветками и листьями. Потом залез на ближайшее дерево и стал ждать. Он сидел на вершине дерева, и в лицо ему дул соленый морской ветер, тело его налилось тяжестью от недостатка сна, ему казалось, что он видит эту тропинку с какой-нибудь далекой звезды. Все было таким отдаленным, даже дерево, за ветки которого он цеплялся. Он глядел на свои руки и думал, что они принадлежат не ему. Они нисколько не походили на его руки. Думать так было приятно. В нем больше не осталось ненависти, и, когда он смотрел на тропинку и представлял себе, что вот-вот на ней должно случиться, мысли его были совершенно ясными. Гупиль всегда ездил в Онфлёр по этой дороге и обычно рассказывал Бу-Бу, как прошла его поездка. В то утро его ждал сюрприз. Выглядеть все должно было так: Бу выйдет из-за поворота и рухнет в яму, Гупиль упадет с лошади и покатится по обрыву. Латур будет безмолвно сидеть на дереве и следить за его схваткой со смертью. Оставалось только придумать, что делать потом и какую историю рассказать матери. Но как только Гупиль выехал из леса и направился к яме, Латур понял, что его план провалился. Гупиль ехал слишком медленно. Лошадь едва переставляла ноги, и Гупиль, по-видимому, не спешил. Он улыбался, и его лицо излучало удовольствие и покой. Латур прижался лбом к стволу дерева. В его груди словно затянулся узел, голова кружилась. Когда лошадь ступила на листья и скользнула в яму с Гупилем в седле, причем ни один острый камень не повредил его, Латур так испугался, что его сжимавшие дерево руки разжались сами собой, и он, чертыхаясь, полетел вниз. Гупиль вылез из ямы без единой царапины и спокойно подошел к нему. Латур посмотрел на мыски адвокатских сапог и закрыл глаза в ожидании побоев. Но их не последовало. Гупиль подошел к яме, вытащил свой пистолет, прицелился и пристрелил лошадь. Потом вернулся к Латуру и повел его домой. Они шли молча, и Латур пытался убедить себя, что Гупиль изобьет его. Небось радуется: теперь этот мальчишка узнает, что такое боль! Латур не боялся палки. Гораздо страшнее было думать о том, сколько пройдет дней, прежде чем мать снова заговорит с ним.

Гупиль привел его на задний двор и вожжами привязал к яблоне. Потом вошел в дом, и Латур услыхал голоса, его и Бу-Бу, но слов разобрать не мог. Они говорили очень тихо. Латур утешался тем, что наказание уже близко и что Гупиль будет бить его так сильно, что он наконец почувствует боль, а мать, увидев, как он страдает, простит его. Но прошло несколько часов, и ничего не случилось. Латур простоял привязанный к яблоне весь день, весь вечер и всю ночь. Он прислушивался к тихим голосам, долетавшим из дома, смотрел на слабый свет лампы и в конце концов стал желать лишь одного: чтобы кто-нибудь вышел из дома и избил его. Гупиль отвязал его только на другой день. Латур упал на колени перед адвокатом. Он плакал и просил, чтобы его наказали. Но Гупиль просто повернулся и ушел. Через несколько дней он приехал на лошади, как две капли воды похожей на ту, что он пристрелил. Ее тоже звали Бу.

«Что такое боль?» Латур полагал, что есть четыре вида боли. Обычная боль. Душевная боль. Боль в животе или в сердце. И боль, вызванная тем, что человек слишком много думает. Он не переставал удивляться гримасам Бу-Бу, когда стертые ноги причиняли ей боль. Сам Латур не чувствовал боли, порой он даже не верил, что он живой человек. Душевная боль была для него чем-то загадочным. Он думал, что в нее можно вглядываться, отчего она становится еще сильнее. Можно уступить ей, влюбиться в нее. Душевная боль, которую Латур испытал, когда Гупиль привязал его к дереву и заставил ждать наказания, которое так и не последовало, была для него ненастоящей и отвратительной. Ее нельзя было контролировать, и она заставила Латура желать смерти. Теперь он, думая о том, что адвокат заключил с ним договор, расторгнуть который было уже невозможно, не смел поднять на Гупиля глаза: адвокат рассчитался с Латуром, даже не наказав его, и тем самым заставил того жаждать наказания и боли. Это сделало Гупиля всемогущим, а Латура – слабым и жалким. Другой вид душевной боли Латур испытывал, сидя в лесу и размышляя об Онфлёре, горожанках и странной ненависти читавшейся на лицах незнакомых людей. О власти над ними священника и планах Гупиля. Такую боль человек испытывает, когда чувствует свою зависимость от чего-то непонятного.

Латур, окруженный безграничной материнской любовью, продолжал жить в кухонном чаду родного дома с Бу-Бу и Гупилем, занятыми своими делами, но считал, что на самом деле все это уже кончилось. Отошло в прошлое. Он уходил из дома. Играл с дочерьми управляющего яблоневым садом Реньё. Они были такие милые, с круглыми животиками, и у каждой на носу была родинка. Он заманивал их в свое тайное убежище – хижину, построенную им в лесу. Девочкам нравились сказки о Лесном Царе, которые он рассказывал, могучем Лесном Царе, способном явить им невероятные чудеса, если они предстанут перед ним голышом. С видом знатока он присутствовал при этом сеансе и следил, чтобы все делалось по желанию Лесного Царя. Худенькие девочки стояли в хижине без единой нитки на теле, дрожа от нетерпения и холода, а Латур ходил вокруг них, щурился и тер лоб: нет, этого еще мало, они должны лечь на землю и поднять ноги как можно выше, чтобы Его Величество Лесной Царь как следует рассмотрел их. Девочки переглянулись. Но взгляд синих глаз Латура убедил их, и они повиновались. Он удовлетворил свое любопытство и дрожащим голосом объявил, что Лесной Царь доволен. Однако до чего же странно устроено у девочек тело! Он пошел домой к Бу-Бу и, чего давно не делал, сунул голову ей под мышку.

У Латура появился новый интерес. Огромный яблоневый сад и зеленые холмы Онфлёра привлекали бабочек. Здесь росли всевозможные цветы, осот и тимьян, над которыми они кружили, и Латур не уставал наблюдать за ними. Ослепительно синие или ярко-алые, они мелькали среди листвы, словно фантастические пятна в однообразной зелени деревьев. Латур научился различать бабочек и узнал их названия. Адмирал с черными бархатными крыльями, покрытыми белыми пятнышками и поперечными оранжевыми полосками. Вишнево-коричневый дневной павлиний глаз с фиолетовым глазком на каждом крылышке. Он видел пестрых разноцветных огневок, махаонов, парусников. Здесь были лимонно-желтые и ядовито-зеленые бабочки, светло-голубые и белые. Латур выискивал самых ярких, он любил наблюдать, как они спят на деревьях или на нижних сторонах листьев. Их грациозный полет отзывался в нем дрожью, но, когда они исчезали за кронами деревьев, на него накатывала тоска – ведь он не знал, увидит ли он их снова. Тогда он начинал ловить их. Сначала, поймав, он быстро отпускал их, но потом обнаружил, что бабочек можно убивать и засушивать, и они навсегда сохранят свою красоту. Он собирал их в коробки, которые хранил в сарае на заднем дворе. Иногда он вынимал мертвых бабочек из коробок и представлял себе, будто они живые и, легко взмахивая крыльями, летают над ним. Сарай служил ему кабинетом, и Латур предпочитал проводить время со своими бабочками, чем слушать бессмысленную болтовню Гупиля.