А вот Кэррингтон действовал столь хладнокровно, что его противники заметно растерялись, и после нескольких минут боя один из них вскрикнул и выронил шпагу из окровавленной руки. Правда, поднять ее у его сиятельства возможности не было — этим мог воспользоваться другой неприятель.

Освободившееся место тут же хотел занять другой гвардеец, но Кип не дал ему этого сделать — он, взобравшись на большой валун и словно нависая надо всем полем боя, так ловко и метко швырнул камень, что тот разбил ногу стороннику короля, и его товарищи оттащили его назад.

Таким образом в стане наших противников были уже двое раненых, и теперь нас было четверо шести. Хотя следовало признать, что в этой схватке от меня толку не было никакого, так что наши враги еще имели над нами двукратное преимущество.

Я пыталась вспомнить всё, что читала в книгах о ментальной магии, всё, что рассказывал нам с Армель месье Лурье. Я смотрела только на короля, концентрируясь на нем одном и пытаясь внушить ему мысль об отступлении. Но у меня ничего не получалось. Да ведь наверняка он и сам был превосходным менталистом и легко мог мне противостоять.

«Отступи! Отступи!» — мысленно твердила я.

А ситуация на поле боя, меж тем, осложнилась. Сопернику Габриэля удалось провести ловкий прием и поцарапать шпагой его ногу. Рана пока не сильно мешала ему фехтовать, но вместе с каждой капли крови из него уходили и силы, и я понимала, что рано или поздно он ослабит внимание и пропустит более серьезный удар.

Заметил это и Кэррингтон. Ему пришлось пойти на риск и, заставив своего противника чуть отступить, он всё-таки наклонился и поднял с земли вторую шпагу.

— Ах! — закричала я, когда над самой его головой, едва не задев его, просвистело грозное оружие врага.

Но он сумел уклониться, и теперь шпаги были в каждой его руке, и дело пошло чуть лучше. Основное внимание он уделял тому гвардейцу, что стоял перед ним, но время от времени левой рукой он помогал и Габриэлю.

И всё-таки у противника были свежие силы, а оба наших защитника были уже измотаны и едва держались на ногах.

— Да вперед же, вперед! — негодующе прокричал король.

Похоже, тот факт, что его сторонники не могли справиться с нами даже превосходящими вдвое силами, уже сильно его раздражал. Ему не терпелось одержать победу. И, воодушевляя своих воинов, он яростно размахивал крепко сжатыми в кулаки руками.

И в этот самый момент Габриэль оступился. Раненая нога уже не могла выдерживать прежних нагрузок. Его противник попытался воспользоваться этим и поразить его окончательно, но шпага Кэррингтона не позволила ему этого сделать. Теперь граф был один против двоих, и оба его врага были отличными фехтовальщиками. А чуть поодаль стояли наготове еще пятеро людей со шпагами.

И когда я подумала, что возможности победить у нас уже нет, случилось то, что позднее я много раз прокручивала в своих мыслях. То, чему сначала я не нашла никакого объяснения.

Король Норман вдруг сделал два шага назад и, еще раз взмахнув руками, сорвался с обрыва и полетел вниз со страшным криком. Всё это случилось столь внезапно, что даже стоявший в паре метров от него лейтенант Чандлер не успел броситься к нему на выручку.

Сам крик вскоре затих, но эхо еще долго несло его по горам, наполняя эту картину еще большим ужасом.

Бой сразу прекратился, и те, кто еще мгновение назад сражался друг против друга, сейчас плечом к плечу метнулись к краю дороги, пытаясь разглядеть, что стало с королем. И когда лейтенант Чандлер дрожащей рукой снял с головы шляпу с пером и что-то беззвучно забормотал — должно быть, молитву, — я поняла, что для Нормана всё было кончено.

Дернулась к обрыву и Армель, но я удержала ее. Такое зрелище было бы слишком шокирующим для ребенка.

— Я поступила очень дурно, мадемуазель Эльвира, — вдруг тихо сказала она.

— Дурно? — встрепенулась я. — О чём ты говоришь, дорогая?

Я наклонилась к ней, обняла.

— Я сделала всё так, как учил месье Лурье, — прошептала она прямо мне в ухо. — Я посмотрела ему прямо в глаза и велела ему сделать шаг назад. А ведь я знала, что там была пропасть.

Я сжала ее еще сильней, еще не понимая, должна ли я верить ее словам. Всё это могло быть не более, чем совпадением. Трагическая случайность, которая привела к нелепой гибели монарха.

Попросив Кипа подержать Армель за руку, сама я подошла к обрыву. Внизу, на серых камнях, лежало бездыханное тело Нормана.

На нас уже никто не нападал, но страх не отступал. Наоборот, теперь я чувствовала еще большую тревогу. Погиб король огромной страны, и пусть напрямую мы не были виновны в его гибели, послужит ли нам это оправданием? И если виновными посчитают именно нас, то к какому наказанию приговорит нас суд?

И даже если мы сейчас, воспользовавшись тем смятением, что царило в стане наших противников, сумеем добраться до границы с Арвитанией, не станет ли потом это дополнительным доказательством нашей вины? И не пострадают ли из-за этого наши близкие? Не бросят ли их в тюрьму, чтобы вынудить нас вернуться? И пусть у меня самой не было ни братьев, ни сестер, у Кипа была Рут, а у Габриэля Джулия. Могли ли мы сбежать, оставив в опасности их?

И когда Глава гвардейцев лейтенант Чандлер вдруг вскинул шпагу острием вверх, я вскрикнула. Кэррингтон стоял недалеко от края обрыва и был окружен врагами.

Я закусила губу, с трудом сдерживая рыдания. Армель заплакала. А Кип зарычал от бессилья.

И вдруг лейтенант опустился на одно колено, а следом за ним в такой же почтительной позе замерли и остальные гвардейцы.

Я ничего не понимала. Они не собирались на нас нападать?

А Чандлер, глядя на графа Кэррингтона, вдруг сказал торжественно и громко:

— Король умер! Да здравствует король!

Я смотрела на графа Кэррингтона и склонившихся перед ним гвардейцев и ничего не понимала. Лейтенант Чандлер сошел с ума? Может быть, на него так повлияла гибель короля, которому он служил верой иправдой?

Была изумлена не я одна. Габриэль Шелти тоже стоял, нахмурив лоб. Только Кип и Армель чувствовали себя вполне комфортно. Смерть его величества не произвела на них сильного впечатления. Они просто радовались тому, что бой закончился, и мы не проиграли.

— Всё это ни к чему, лейтенант! — усмехнулся граф. — Прошу вас, встаньте!

— Как это ни к чему, ваше высочество? — возразил лейтенант. — Надеюсь, теперь-то вы не станете отказываться от того, что было вам суждено изначально? А то видите, вон чего вышло.

Почему он обращался к Кэррингтону «ваше высочество»? Ведь он сиятельство! А обращение «высочество» используется только по отношению к членам королевской семьи!

Но почему же самого графа, казалось, это ничуть не смущало?

— Наверно, вы хотите спросить меня о чём-то, мадемуазель? — устало улыбнулся он, когда лейтенант Чандлер, наконец, от него отошел.

— Да, хочу, — не стала отрицать я. — Но я не уверена, что вы захотите мне ответить. Впрочем, я всё равно спрошу. Кто вы такой, сударь?

Здесь, в горах, было холодно, и мне не терпелось либо добраться до Арвитании, либо вернуться в Гран-Лавье. Но пока мы не могли двинуться с места. Гвардейцы пытались достать из расщелины тело его величества, а для того, чтобы доставить его до города, требовалась наша телега.

Граф и в самом деле не спешил ответить на мой вопрос, и я задала еще несколько:

— Почему лейтенант назвал вас «вашим высочеством»? И откуда вы знаете самого Чандлера? И с какой стати вы всё это время притворялись тем, кем вы на самом деле не являлись?

Кэррингтон приложил ладонь к моим губам.

— Если вы хоть минуту помолчите, мадемуазель Бриан, то я попытаюсь всё объяснить. Я знаю лейтенанта Чандлера потому, что он служил моему отцу, когда я был еще ребенком.

— А кем был ваш отец? — спросила я, потому что он снова замолчал, должно быть, погрузившись в воспоминания.