— Мне очень жаль, мадемуазель, — вздохнул он, — но я продал эту книгу сегодня утром. Бывает же такое — она лежала у меня в лавке столько времени, а тут за один день на нее нашлось аж два покупателя!

Сначала я не поверила ему, и мой взгляд заскользил по шкафу с книгами. Но нет, ее там действительно не было.

— Прошу вас, сударь, скажите мне, кто ее купил! — я едва не плакала от разочарования. — Я перекуплю его у нее за большую цену!

Больше денег у меня сейчас не было, но если они появятся через неделю…

Но месье Рикардо вздохнул еще раз:

— Прошу простить меня, мадемуазель, но я не могу раскрывать имена своих покупателей, иначе кто же станет приходить в мою лавку? Но вам не стоит расстраиваться, мадемуазель! Мало ли на свете замечательных книг! Может быть, полистаете и другие?

И он открыл дверцы шкафа.

Но я покачала головой. Мне не нужны были другие. Я почему-то знала, что мне нужна была именно она, та самая.

Я вышла на улицу в таком опустошении, что мне захотелось просто сесть на ступеньки крыльца. И я непременно сделала бы это, если бы на мне было простое платье. Но на мне было голубое шелковое — слишком дорогое для того, чтобы подметать им тротуар. И вместо этого я зашла в кондитерскую «Сдобная пышечка» и потратила три медяка на покупку трех пирожных с нежным сливочным кремом. И одно из них съела на обратной дороге к Рыночной площади. Но поднять мне настроение не смогло даже оно.

Дженнингсы как раз укладывали пустые корзины в экипаж. Рут слегка побранила меня за такое транжирство, но пирожное всё-таки взяла и, как мне показалось, съела его с большим удовольствием. Кип тоже поначалу пытался отказаться от сладости («Съешьте его сами, мадемуазель!»), но в итоге не устоял и он.

Я видела, как они устали за эти два дня. На Рыночной площади было жарко и шумно. А ведь они всё это время провели на ногах! И я решила, что вечером приготовлю ужин сама. Ну, что я, в самом деле, не сумею пожарить рыбу и настругать овощи для салата?

Но ужин нам пришлось отложить, потому что возле наших ворот нас ожидали два всадника, в которых я узнала тех самых ужасно неприятных друзей герцога Марлоу. Один из них — тот, что был помоложе, — спустился со своей лошади с большим трудом. Его сапог был порван, а ткань брюк чуть ниже колена пропиталась кровью.

— Нам сказали, что это дом ведьмы! — он сделал неловкое движение, вскрикнул от боли, и с губ его сорвалось ругательство. — И если ведьма это ты, то я желаю, чтобы ты немедленно вылечила мою рану! Ну что же ты стоишь? Неси скорей своё зелье!

Он смотрел прямо на меня и отнюдь не просил, а требовал! Он требовал того, чего я не могла ему дать. Потому что я понятия не имела, каким зельями Констанция лечила раны.

— Я не ведьма, сударь! — ответила я. — Ведьмой была моя мать, но ее уже нет с нами.

— Хватит болтать! — невежливо оборвал он меня. — Если твоя мать была ведьмой, значит, ведьма и ты!

У него была на удивление приятная наружность — светлые волнистые волосы, голубые глаза, правильные черты лица и пухлые губы. Было даже странно, что такую внешность получил человек, столь отвратительный внутри.

— Простите, господин, — Рут выступила чуть вперед и поклонилась ему, — но у моей госпожи нет разрешения на то, чтобы заниматься магической деятельностью. Вот у ее матушки оно было. Позвольте я просто промою и перевяжу вашу рану, и тогда вы сможете доехать до города и получить помощь там.

Это было отличное решение, но оно не получило его одобрения. Напротив, он еще больше разозлился.

— Ты что, не видишь, что я истекаю кровью? Простая перевязка тут не поможет! И мне нет никакого дела до ваших разрешений — просто сделайте то, что нужно. А иначе вы пожалеете! Я — граф Ноэль Рассел, гость и друг его светлости герцога Марлоу, и если вы не окажете мне достаточного уважения…

Он попытался сделать шаг в нашем направлении, оперся на раненую ногу и охнул от боли, а потому вынужден был оборвать свою фразу, и мы так и не поняли, что будет с нами, если мы не окажем ему того уважения, какого он требовал.

Но на всякий случай Рут решила не рисковать. Она позвала меня в дом, и когда мы вошли в ту комнату, что Констанция использовала для хранения своих зелий и нужных для их приготовления ингредиентов, то сказала:

— Ни к чему нам с ними ссориться, мадемуазель. Нужно сделать, как он просит.

Я окинула взглядом десятки полок со стоящими на них стеклянными банками, холщовыми мешочками и плетеными из лозы туесками.

— Но мы же не знаем, в каких именно случаях всё это используется, — возразила я. — А если мы не поможем, а навредим этому благородному индюку?

Рут задумалась на секунду, потом захлопала в ладоши и потянулась к склянке с каким-то светло-зеленым порошком.

— Это сушеный подорожник, мадемуазель. Полагаю, если мы посыплем им рану, то не будет ничего дурного. Подорожник для ран — первейшее средство. Конечно, куда проще бы было сорвать его лист прямо с огорода, но, думаю, его сиятельство этого не оценит.

Я одобрительно кивнула. Конечно, что дурного может быть от такого средства? Я и сама всегда прикладывала подорожник к ссадинам и порезам, если под рукой не было более эффективных средств. Этому меня еще в детстве научил папа.

Мы взяли склянку с порошком, а еще тонкую белую простыню, которую Рут ловко разорвала на несколько полос.

Когда мы вернулись к гостям, граф уже сидел на высоком пне, вытянув пораненную ногу. Когда Рут потянула за сапог, его сиятельство побледнел и застонал.

— Ты, дура, нельзя ли поаккуратнее? — заорал он спустя мгновение.

— Полагаю, вам следует потерпеть, Рассел, — сказал его спутник. — Вряд ли даже у ведьмы может быть средство, которое избавляет от боли.

Мне показалось, что он произнес это с усмешкой. Наверно, если бы он не боялся обидеть своего друга, то посоветовал бы ему быть мужчиной.

Но граф не заметил усмешки, всё его внимание сейчас было сосредоточено на Рут. А она быстрым движением надорвала снизу ткань его брюк и стала аккуратно промывать рану.

— Прижечь бы вам ее, сударь огненной водой, — вздохнула она.

Но он от одних только ее слов дернулся так, словно она уже поднесла к его ноге бутыль с крепким напитком. И она отбросила эту затею и просто щедро посыпала рану сушеным подорожником. А потом аккуратно ее перевязала.

— Что это за порошок? — резко спросил он.

Рут покраснела, и я поняла, что она не сумеет соврать, и бросилась ей на помощь:

— Это снадобье приготовлено из семи трав, собранных в ведьмину ночь у лесного родника. Эти травы очень редки и ценны, и такой порошок стоит немалых денег.

Я надеялась, что он поймет намек и предложит нам заплатить за оказанную помощь. Или, по крайней мере, искренне нас поблагодарит.

Но нет, он предпочел сделать вид, что ничего не услышал. Как только рана была перевязана, он встал и потребовал, чтобы Кип помог ему сесть на лошадь. А оказавшись в седле, сразу же дернул поводья.

Он даже не оглянулся на нас. Правда, к чести его товарища, тот всё-таки снизошел до того, чтобы слегка наклонить голову. Сегодня он был не таким мрачным, как при нашей первой встрече у мельницы или при второй на улице Белошвеек. Но он, как и прежде, не счел нужным сказать нам ни единого слова. Право же, он вёл себя так, словно каждая оброненная им фраза обходилась ему в несколько золотых!

— Какие неприятные господа! — сказала я, когда они скрылись за деревьями. — Интересно, все ли аристократы ведут себя так по-хамски, или среди них встречаются и вежливые люди?

— Трудно сказать, мадемуазель, — откликнулась Рут. — Я не знакома ни с кем из них. Разве что доводилось видать прежнего герцога Марлоу, отца нынешнего хозяина замка. Так вот тот был весьма обходительный мужчина. А про благородных господ вы, мадемуазель, должно быть, знаете лучше. Вы же учились в пансионе, и к тамошним барышням наверняка приезжали отцы и братья, а то и женихи. Хотя, там-то они, конечно, совсем по-другому с вами разговаривали. И вот, что я вам скажу — зря вы умолчали, что вы тоже не из простых, а, как и они, из хорошего рода. Тогда бы этот граф свой ядовитый язык попридержал.