Брезентовые сиденья типа раскладных дачных стульчиков, минимум комфорта, а если сказать честно, то полное его отсутствие. Но зато полное ощущение полета, которое не получишь ни на одном другом самолете, тем более каком-нибудь реактивном, летающем выше облаков. Летал в свое время. Тоже отсюда, но уже с другого аэродрома, более современного. И в пределах России – это по работе на благо капиталистов! – и так, в отпуск с женой.

Так вот, на современных самолетах ты увидишь разве что облака. Или, при полете в Крым, воду красного цвета. Здесь все тебе видно. Все интересно, все необычно, все заставляет смотреть со вниманием. Правда, мотыляло его, как помнилось, до такой степени, что я тоже начал подумывать о сдаче желудочного сока. Но, слава богу, обошлось.

Почему-то дверь в кабину всегда оказывалась открытой. Может быть, в случае аварии пилот рассчитывал первым смыться из самолета? Не знаю. А если серьезно, то где-то я читал, что этот биплан – один из самых безопасных и способен планировать и приземлиться при полном отказе мотора.

Хотя к чему мне лишние воспоминания? Если все в этой жизни у меня повторится, так я опять полечу в Вытегру и опять сумею «насладиться» впечатлениями. А может, отыщется другой желающий, еще не летавший на самолете? Если что, с удовольствием уступлю ему право на командировку.

А сейчас не пора ли искать дорогу обратно к парому?

В общем, квест у меня случился из разряда «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». Соответственно условиям задачи и результат, в общем-то, был понятный и ожидаемый. Напрашивается одно нехорошее слово, но не стану его использовать. Все правильно поняли.

В определенный момент я почувствовал даже какое-то облегчение. Все-таки в каком-то смысле моя совесть чиста. Я предпринял необходимые попытки, сделал необходимые шаги. И то, что не получил нужного результата, значит, его и не должно быть.

Я решил думать так: ежели результата нет, значит, его просто не существовало в природе. Не существовало в природе ни трещины, ни портала временного, ни обозначений этого места. Стало быть, придется принимать мне новую старую жизнь как данность. А может, попробовать что-то в ней поменять? Чревато, конечно, «давить бабочек», но, кто знает, может, мне это и нужно сделать?

На больничном хорошо сидеть здоровым людям. Сиди себе, книжки читай, телевизор смотри. Но в моей жизни такого ни разу не бывало. Напротив, иной раз приходилось выходить на службу с температурой. Сейчас бы сказали: так делать нельзя, заразите других! А в мое время это вроде бы и нормально. На ногах стоять можешь? Значит, работать тоже можешь.

Сегодня вечером я пожалел, что не послушался доктора, который мне не рекомендовал физические нагрузки в течение полугода. Не спится, печень болит, хорошо еще, что крови нет. Но сам виноват. Нечего было козла матуринского изображать и отыскивать «портал» в поле чудес, то есть в будущее.

Значит, «портала» нет и не будет, и мне предстоит снова прожить свою собственную жизнь. Идти потихонечку по служебной лестнице, получать звания и уйти на пенсию в звании полковника. Карьера, в общем-то, у меня неплохая: из младших лейтенантов полковником становится один на тысячу. А может, в здешней реальности я и генерал-майором смогу стать? Не стану повторять те ошибки, что совершил в прошлой жизни, прогнусь, если потребуется. А может, и прогибаться не придется, я и так получу большие звезды?

А может получиться совсем другое: застряну в должности участкового инспектора, лет через пять получу приставку «старший», до майора к «дембелю» дослужусь. Это дяде Пете выше капитана не светит, а лет через пять или десять потолки для должностей поднимут. Майор – это, конечно, поплоше, но тоже не самый плохой вариант. А может и так случится, что уволюсь я на хрен. Пойду работать на стройку или на мартен или отправлюсь получать педагогическое образование, а потом остаток дней стану сеять разумное и светлое. И уволить меня могут за что-нибудь, и кирпич на голову упадет. Нет, на самом-то деле вариантов море.

Если не спишь, то снова и снова в голову лезут всякие мысли, а вместе с печенью ноет и совесть. Хотя совесть-то тут при чем? Но все равно получается, я был не совсем откровенен с Митрофановым, который меня опрашивал на предмет ранения. Опрашивал, а еще и легонечко «колол». Да-да, именно что «колол». Вы думаете, Джексон задал вопрос о том, красивая ли баба, из-за которой меня пырнули, по доброте душевной или из любознательности? Как же. Женька – мент прожженный и оперативник от бога. А оперативников, которые задают потерпевшему праздные вопросы, не бывает. Потерпевшие (слово «терпила» еще не появилось) на то и существуют, чтобы скрывать от уголовного розыска правду. И неважно, кто тут перед тобой, случайный ли человек или твой приятель. А мы еще даже и приятелями не стали.

Но дело-то еще и в том, что, кроме сомнений, мне рассказывать было не о чем. Да и ситуация, если честно, была такая, что я в палате не очень-то хорошо соображал, где я вообще нахожусь и откуда здесь взялся молодой Митрофанов, которому уже почти семьдесят. Так-то вот.

Что ж, теперь о сомнениях. В году этак, э-э-э, восемьдесят седьмом, а то и в восемьдесят восьмом, точно уже и не вспомню, я уже майором был, подполковника ждал. И разговаривал я со своим коллегой из СИЗО. Должность у него – заместитель начальника по оперативной работе, в просторечии именуется «кум».

В показателях оперов СИЗО есть количество явок с повинной, полученных от сидельцев. Повинки жулики пишут самые нелепые, и их принимают. Нельзя пренебречь. А пишут и от скуки, и от желания создать о себе хорошее мнение, и ради желания отомстить ментам хоть по мелочи – задать им работы. А еще бывает, что из желания совершить побег, если пишут про себя и будет проверка показаний на месте. Естественно, что мы, оперативники, работавшие на «земле», поддерживали контакты с оперчастью. Их задача – выявлять латентные преступления, а наша – их раскрывать.

И вот некий подследственный (фамилию я уже и не помню) пишет: «Твердо решив встать на путь исправления, сообщаю об известном мне преступлении, совершенном моим знакомым по кличке Босой примерно десять лет назад. Он упоминал в разговоре, что порезал какого-то милиционера из-за ружья, и ему за это ничего не было. Фамилию этого Босого я не знаю, но мне известно, что он умер за пару лет до Олимпиады». Он даже фамилии не помнил, звал либо по кличке, либо Серегой.

Никакая это была на самом деле не повинка, а заклад какого-то своего приятеля – поступок совсем не поощряемый в тех стенах. И поступить так мог только сиделец авторитетный, не боящийся разборок, узнай сокамерники о таком поступке. Или у него была какая-нибудь отмазка. Одна из них или даже две были очевидны: личность фигуранта повинки получалась неизвестной, да и был он уже, как говорится, в лучшем мире. Так что ищите, граждане менты, ищите, стирайте мозги и ноги до мозолей, а мы посмеемся. Или все сообщение было совершеннейшей лажей, рожденной по каким-то соображениям, нам вообще не известным.

Так что вроде и появилась надежда на раскрытие, но не факт, не факт. Во-первых, преступление случилось давно, прошло больше десяти лет. Если и раскроем, так сроки давности, скорей всего, истекли. Надо бы посчитать, а я уж и не помнил, по какой статье было возбуждено уголовное дело. А во-вторых, а это самое главное, преступник (ну да, он пока не преступник, суда-то не было, но так удобнее), совершивший преступное деяние, умер. Вот, собственно-то говоря, и вся информация.

А мне Владимир Иванович поведал лишь потому, что знал, что меня когда-то подрезали. Все-таки нашего брата бывает, что и режут, да и стреляют, но не настолько часто, как это показывают в кино. Но так бывает, если кто-то осмелел по пьяни или на семейном скандале. А вот чтобы так, чтобы кто-то сидел в засаде или отслеживал милиционера от самого дома, такого никто припомнить не мог. Даже среди самых отпетых бандитов дураков нет. За умышленное убийство сотрудника милиции или дружинника светила «вышка».