– А я так просто знал, что именно мне повезёт тебя встретить, Митя…

Лейтенант на пару мгновений высоко вздёрнул брови, обдумывая услышанное, и, наконец, недоумённо пробормотал:

– Что значит – именно тебе повезёт? Меня караулит, что ли кто-то?

– Да не кто-то, – фыркнул ротмистр, откидываясь спиной на набитую конским волосом кожаную подушку сиденья и натягивая на колени медвежью шкуру. И многозначительно добавил. – Не кто-то, а много кто…

Завалишин глянул, сузив глаза – понял.

– Ты понял, – удовлетворённо бросил Василий. они были на «ты» давно, с детства, по праву родства – мачеха Завалишина и мать Ивашева – двоюродные сёстры, кузины, если по-европейски, из обширного семейства графов Толстых. Надежда Львовна Завалишина – дочь действительного статского советника, а Вера Александровна Ивашева – дочь самарского губернатора, дочери родных братьев. – Фельдъегерь по твою душу приехал ещё вчера, в гостинице тебя ждёт – и в имении у вас успел побывать, и тебя опередил.

Лейтенант невольно прикусил губу, досадуя на себя самого – кабы не его упрямство да желание непременно ехать окольными путями, чёрта с два бы его опередил этот фельдъегерь.

– Что за человек? – отрывисто спросил он, щурясь от летящего в лицо снега. – Приказ об аресте предъявил?

– Предъявил, предъявил, – словоохотливо подтвердил ротмистр. – А что за человек… драгунский штабс-ротмистр в прошлом, сейчас – жандарм, из Петербурга… вот мы и решили сегодня с утра у всех застав караулить, чтоб тебя предупредить. Мне свезло.

– А остальные? Так и стоят, небось, на морозе?

– Я денщика к ним отправил сразу же, как понял, что это вы. Обежит заставы, скажет, что ты приехал.

– Хитро, – усмехнулся Завалишин похолоделыми от мороза и недоброго предчувствия губами. – А чего это инвалид меня без расспроса пропустил?

– А рубль на водку от меня получил, – всё так же весело ответил Ивашев. – Вот и согласился не задерживать.

Лейтенант покосился на мачехиного племянника с лёгким неодобрением – Василий, хоть и был на семь лет старше, а при каждой встрече поражал Завалишина своей неуместной весёлостью, порой граничащей с легкомыслием.

В камине, время от времени гулко потрескивая, пылали толстые дрова, метались ярко-рыжие языки пламени, тёмно-багрово рдели уголья, а на них корчились, рассыпаясь чёрно-багровыми лохмотьями догорающие бумаги. На столе громоздилось несколько початых бутылок, недопитые бокалы с рубиновым вином, в стопках прозрачно-слёзно и тёмно-зелёным, почти болотным цветом стыли водка и ерофеич, исходила паром на серебряном блюде слоёная кулебяка с вязигой, яйцами и грибами, плавали капли янтарного жира в стерляжьей ухе, высился посреди стола румяный жареный поросёнок.

Всем было не до еды.

– Да вы с ума посходили все! – воскликнул Пётр Никифорович Ивашев, отставной генерал-майор пятидесяти восьми лет. – На государя покуситься?!

– Оставьте, батюшка, – поморщился Василий, хотя по нему было видно, что он не в своей тарелке – никто из родни до сих пор не знал об его и Дмитрия принадлежности к тайным обществам, зато про то, что полыхнуло в Петербурге, знали уже все. Но договорить он не успел – генерал гневно стукнул кулаком по столу, почти тут же совершенно автоматически поправил чёрные, чуть побитые проседью бакенбарды – многолетняя привычка.

– Я тебе оставлю! – возвысил он голос, и Василий умолк. – Я вот не посмотрю, что ты уже целый ротмистр!

– Неужели выпорешь? – преодолев смущение, насмешливо бросил сын.

– Вася! – звонко воскликнула Вера Александровна с укоризной в голосе.

– Не смей! – в голосе генерала явственно звякнуло железо. – Позорище! Сын верного слуги царского – и в вольтерьянцы подался, в карбонарии! В злодеи!.. И ты, Митя! Не ждал от тебя!

Он невольно покосился на чуть приотворённую дверь. Завалишин в ответ только молча дёрнул щекой. Он всё помнил про эту дверь, а самое главное – то, что в соседней комнате именно за этой дверью четыре года назад умер отец. Сейчас, должно быть, генерал таким вот образом молча взывал к отцовской памяти.

Нечестный приём, – хотел сказать лейтенант, но смолчал. Ни к чему. Ничего это не даст.

– Женить вас надо, – процедила Надежда Львовна из глубины объёмистого кресла в эркере – её почти не было видно за густыми зарослями домашних цветов. Завалишин чуть поморщился – опять она о своём. Сегодня его в мачехе злило не только то, что она в который раз заговаривала о женитьбе, но и окружающие её цветы (комнатных цветов Митя терпеть не мог – всегда предпочитал им простор). Но смолчал. – Обоих. Тогда и глупости всякие в голову лезть не будут.

– Это не глупости, – упрямо возразил Василий, отводя глаза и быстро взглядывая на Дмитрия, словно искал его поддержки.

– А что ж ещё, коль не глупости?! – снова вспыхнул генерал, и тут Завалишин не выдержал:

Честности здесь уставы,

Злобе, вражде конец,

Ищем единой славы

От чистоты сердец.

Гордость, источник бед,

Распрей к нам не приводит,

Споров меж нами нет,

Брань нам и в ум не входит;

Дружба, твои успехи

Увеселяют нас;

Вот наши все утехи,

Благословен сей час.

Ротмистр Ивашев вскинул голову и продолжил (на впалых щеках его быстро разгорался румянец):

Мы о делах чужих

Дерзко не рассуждаем

И во словах своих

Света не повреждаем;

Все тако человеки

Должны себя явить,

Мы золотые веки

Тщимся возобновить.

Ты нас, любовь, прости,

Нимфы твои прекрасны

Стрелы свои внести

В наши пиры не властны;

Ты утех не умножишь

В братстве у нас, любовь,

Только лишь востревожишь

Ревностью дружню кровь.

– Браво, – кисло сказал генерал – должно быть, его запал прошёл. – И господина Сумарокова приплели сюда же… Добро хоть ума хватило сжечь всё лишнее, а то небось и без того уже на каторгу наболтали или солдатчину…

– Да это недоразумение какое-то, – без особой уверенности в голосе сказал Дмитрий Иринархович. – Мне мой Орден восстановления сам государь создавать разрешил…

– Один государь разрешил, а другой… – генерал поперхнулся рвущейся с языка фразой и махнул рукой. – Возьмут вот под сюркуп45 обоих…

Вера Александровна всплеснула руками:

– Да что вы, бог с вами…

Добро хоть девушек тут нет, – с горьковатой усмешкой подумал Митя. – Сейчас этих охов и ахов было бы раза в два больше, а то и в три. Да и до слёз бы непременно дошло, чего уж там.

– Ну а чего ж, – сумрачно ответил ротмистр. – Очень даже запросто, маменька. Я ведь, как и Митя, был со всеми знаком, с теми, кто в Петербурге… – он замолк, не решаясь продолжать. Остальные тоже молчали.

– Может быть, бежать тебе, Митя? – нерешительно предложила Надежда Львовна.

– Куда? – усмехнулся лейтенант. – Нет уж…

Он поднялся, прошёлся по гостиной из угла в угол, остановился у камина. Камин у Ивашевых был знатный, настоящим немецким мастером сложенный, кованой решёткой, искусно собранной из витого железного прута, кладка выглядела так, словно камин только вчера целиком перенесли из какого-нибудь остзейского замка, строенного ещё веке в четырнадцатом (хотя на деле этому камину было всего-то лет десять). Несколько мгновений Завалишин смотрел на догорающие бумаги, потом присел у огня, щурясь от жара, пошевелил в пламени тяжёлой кованой кочергой – взлетели клочья пепла, качнулось пламя, словно собираясь выпрыгнуть сквозь решётку на паркет. А лейтенант выпрямился, обернулся, обвёл всех взглядом (родственники стыли в ожидании того, что ещё скажет Митя – с его словами привыкли считаться в обеих семьях) и договорил: