Но не все пассажиры восьмого вагона добрались на вокзал вовремя, один из них застрял в пробке в такси. Таксист подпевает певице из радио, стараясь попасть с ней в одну тональность, но сильно фальшивит. Пассажир по имени Саша улыбается его пению. Таксист, заметив его улыбку в зеркале заднего вида, смущается.

– Приехали, – хмуро сообщает он Саше, – за светофором пробка, и, видимо, надолго.

– Как приехали? У меня же поезд через двадцать минут отходит. – Саша высовывается из такси и смотрит на потоки машин на перекрестке. Рядом с ним останавливается мотоциклист в шлеме.

– Вы не могли бы меня подвезти, пожалуйста, я очень спешу! – обращается Саша к байкеру, заметно нервничая.

Мотоциклист молча протягивает ему второй шлем и кивает на место за своей спиной. Саша берет шлем, дает таксисту купюру, пересаживается на мотоцикл и тот рвет с места. Водитель лавирует между машинами, проявляя чудеса изобретательности, где-то проезжает по тротуару, распугивая пешеходов громким пиканьем, наконец, выруливает к вокзалу. Саша протягивает мотоциклисту купюру.

– Не надо, нам по пути, – мотоциклист специфическим жестом, приложив ребро ладони к середине лба, салютует Саше и уезжает.

– Надо же, я ж не сказал, что мне на вокзал, откуда…? – удивляется Саша, глядя вслед мотоциклисту, но стоять ему некогда и он спешит к поезду.

Вика с Таней подходят к вагону. Вика только заносит ногу над трапом-переходом, как её за локоть хватает высокий мужчина средних лет, с залысинами и небольшим выпирающим пузиком.

– Нет, нет, Вика, не уезжай… прости… ради нашей любви. Этого больше не повторится.

Таня уже зашла в вагон, но слышит его слова и оборачивается.

– Свежо преданье, а верится с трудом, – говорит Таня.

– А ты не лезь, холостячка, тебе не понять… Обещаю, это было только один раз.

– Один раз, затянувшийся на полгода. – Продолжает подкалывать его Таня. – Коль, а сколько бы продолжалось, если бы ты так глупо не спалился?

– Я не могу без тебя. Не могу без тебя. – Гипнотизирует Коля Вику, глядя ей прямо в глаза.

Вика заколебалась, Афанасьич проходит мимо них, делает вид, что спотыкается и падает прямо на Николая, хватается руками за карманы его пиджака и отрывает один карман. Коля отпускает руку Вики, помогает подняться Афанасьичу.

– Ну что вы, мужчина, на ногах не стоите? Нельзя же так! Это был мой последний костюм.

– Ой извините, перрон качнуло, – притворяется пьяным Афанасьич.

Вика вскакивает в вагон, Нина убирает трап-переход.

– Подождите, женщина.

Но Нина закрывает дверь. Поезд трогается.

Полноватый Коля смешно бежит за поездом, что-то кричит, но его не слышно. Вика чуть не плачет, гладя на него из окна. Таня обнимает её за плечи.

– Молодец, Викусь, так ему и надо. Нечего изменщикам давать второй шанс. Это не жизнь, а каторга будет. Всегда сомневаться будешь, на работе он или опять загулял.

– У него просто нет денег, вот и прибежал на вокзал. Это без них он не может, а не без меня, я ж его все время содержала. Мне даже в какой-то момент послышалось, что он повторял не «не могу без тебя», а «не могу без бабла…». Тогда и вскочила в поезд.

– Слушай, а как он нас нашел?

– Без понятия. Я ему не писала. Странно.

– Тогда остается единственный вариант. Слежение через телефон. У тебя на телефоне программа стоит.

– Серьезно? Сам изменял, а за мной следил?

Таня и Вика заходят в своё пятое купе.

Женька, и правда, был на удивление миловидный, спасибо генам мамки-красавицы. Его в детдоме так и прозвали – Мультик. И ведь помогали в жизни огромные синие глаза и длинные, словно накрашенные тушью, ресницы. Помогали и в обед получить добавку, и от заслуженного наказания уйти. Жалели его воспитатели, особенно нянька: то игрушку новую подарит, то конфетку вкусную сунет. Вот и сейчас выручило смазливое личико. Тетка хотела выгнать из первого купе, как прежде бабка с клюкой из своего, а женщина с дредами, как увидела синяки на его ребрах, не дала выгнать, пожалела, спрятала в большой сумке на второй полке, вещи свои в пакет переложила. Вот и лежит Женька в душном полиэтилене, старается дышать потише, чтоб сумка не шевелилась. Может, проводница не заметит и не ссадят с поезда. Больше в детдом Женьке нельзя. Поздно он понял, что на детдомовских ребят его очарование не действует. Наоборот, не жалуют они любимчиков. Сбились в свору и стали Женьку задирать, игрушки отобрали, а потом и вовсе поколачивать принялись. Да так хитро, старались следов не оставлять. А если пожалуется кому, так вообще убить обещали. Как-то давно, еще до того, как пьяная мамка спалила хату, смотрел Женька с ней фильм по телеку про Терминатора и мечтал стать таким же сильным. Вот тогда не пришлось бы ему прятаться от врагов, наоборот, они сами от него попрятались бы.

И вдруг у Женьки появился друг. Вернее, сначала Данька просто появился в их детдоме. Мальчик с нахмуренными бровями. Ни с кем не дружил, держался особняком от двух воюющих подготовительных групп. Заводилы и его проверяли на прочность, как и любого мальчишку, попадающего в детдом. Только этот экзамен Данька сдал на отлично, в отличии от Жени. Когда его намазали ночью зубной пастой, Даня без единого слова просто улыбнулся утром своему отражению в зеркале, когда в ботинки налили клей, спокойно отнес их на помойку, жаловаться не побежал. В споры не вступал, на все насмешки отвечал ледяным молчанием. Однако, когда Круть взял у него книгу, стал читать и порвал страницы, Данька этой книгой надавал тому по щекам. А ночью, когда свара накинулась на него, не спал, и, вскочив с кровати, поднял над головой табуретку. Никто не захотел по голове табуреткой получить. С тех пор от него отстали, к Женьке тоже скоро перестали цепляться, а помог ему Данька.

Однажды Женьке подарили вязаного единорога, приз за первое место на конкурсе чтецов среди «подготовишек». Хотя это скорее заслуга их воспитательницы, это она подобрала стихотворение про мать, Женька до сих пор помнил слова, они были про то, что мать дороже и одежды, и дома, и всех сокровищ на свете. К сожалению, большинство детей как раз этого богатства и не имели, а если и имели, то не могли, как автор стихотворения «излить свою печаль» матери. Женька читал с выражением, со знанием дела, у него раньше была мать, хоть и редко выходила из запоев, но всегда в трезвые минуты просила прощенья и старалась сделать что-то хорошее для сына. В середине стихотворения засопели носами младшие, а к концу – украдкой утирали слезы даже «подготовишки». Женя и сам чуть сдержал предательские слезы, и даже дрогнул голосом, но от этого последние сроки прозвучали еще трогательней. За первое место ему и подарили единорога, с большой шелковистой гривой и хвостом, заплетенным в косичку. Единорог смотрел по-настоящему, глаза были, как живые, очень он мальчишке понравился. А после конкурса Женька, проходя мимо учительской с удивлением услышал, как Данька громко выкрикивает их воспитательнице грубые слова о том, что не надо было брать это стихотворение, Женька слушал с открытым ртом об «уязвимости детдомовских детей» и о том, что «не надо бить по больному месту». Воспитательница выставила Даню из кабинета со словами: «Какая-то сопля зелёная меня педагогике еще учить будет». И замерла с выпученными глазами от брошенных слов Дани, выходящего из кабинета: «Ничего, есть курирующие организации, они поучат». В общем, вот таким необычным ребенком был Данька.

Недолго Женька единорогу радовался. Подошел Круть и отобрал игрушку. Только Женька не стерпел на этот раз, бросился с кулаками, и хоть не смог достать даже до подбородка и вызвал только смех у Крутя, Женька не унимался, царапался и кричал, что это его игрушка. Круть поднял кулак, замахнулся. Женька сжался, ожидая удара. Но Даниил перехвалил руку Крутя.

– Не смей его трогать! И игрушку отдай! – И смотрел прямо в глаза, нахмурив брови, пока Круть не бросил единорога на пол.