* Кое-что о шедевре и о том, что миссис В. со времен романа «На маяк» может дать нам больше, чем любой ныне живущий романист… Мол, поразительная плодовитость.
22 марта, понедельник.
Но я не пошла. Был дождь. А я, видимо, оставила свой зонт, в автобусе. Мозги устали – да, напряжение последней недели было слишком велико. Теперь я отдыхаю от рецензий до среды (когда выйдет «Listener»366, а потом до воскресной статьи, над которой работает Дезмонд. «Три гинеи» задерживаются, а ведь мне не терпится высказаться. Описать ли мне старину Котелянского, с которым мы виделись вчера. Л. смотрел на телефон, думая, не сошел ли он с ума. К. «переболел». По-моему, просто муки одиночества. Успокоился. Угостил нас чаем на жестких стульях в подвале; оскорблял Оттолин и Марри367. Все, хватит на сегодня писанины.
25 марта, четверг.
Да, пролежала два дня и сегодня не могу писать. Но отдых божественный. Рецензий нет. В «Listener» ничего. И продажи отличные. Ажиотаж перед Пасхой – вчера было продано 280 штук. Несса к чаю. Но писать не буду – лишь подписываю книги и жду, когда высохнут чернила. Брюс Ричмонд попросил один экземпляр для больницы на Грейт-Ормонд-стрит. Лодочные гонки в 11:30. А завтра мы уезжаем. Никаких писем о романе «Годы», кроме одного от леди Саймон. Котелянский, Хейворд, Марджери Фрай – все хвалят «Годы». Больше пока никто не прочел и не высказался. Прекрасная погода: ясно и холодно. Герцогиня Бедфорд368 пропала.
Четыре дня подряд, начиная с 21 марта, Леонард отмечал в своем дневнике головную боль у Вирджинии. В четверг, 25 марта, Вулфы поехали в Родмелл на Пасху и оставались там до воскресенья, 4 апреля.
27 марта, суббота.
Нет, я не собираюсь причесывать «Гиббона», то есть сокращать его на тысячу слов. Слишком уж много требуется шестеренок, а мозги не работают. Просто пишу здесь, у камина, холодным, но солнечным пасхальным утром; внезапные лучи солнца, россыпь снега на холмах; внезапные бури, чернильно-черные тучи с щупальцами, как у осьминога, давящие; и грачи, суетящиеся и каркающие на вязах. Что касается красоты, то ее, как я всегда говорю, прогуливаясь по террасе после завтрака, слишком много для одной пары глаз. Достаточно, чтобы осчастливить все население, если бы только оно увидело это. Любопытное сочетание нашего сада с соседней церковью и ее крестом, черным на фоне Эшемского холма. Все это элементы английской жизни, случайно собранные в одном месте. Мы приехали в четверг; в Лондоне была суматоха, всюду машины; вчера наконец-то наступила полная свобода от телефона и рецензий, никто не звонил. Я начала читать «Лорда Ормонта и его Аминту»369 и нашла роман таким насыщенным, таким запутанным, таким живым и сильным после всей той бледной беллетристики, к которой я привыкла, что у меня, увы, снова возникло желание писать художественную прозу. Мередит недооценен. Мне нравится его стремление уйти от обычной прозы. К тому же у него есть и юмор, и некоторая проницательность – больше, чем ему сейчас приписывают. Читаю и Гиббона. В общем, есть что почитать, но писать больше не могу – опять напряжение и пульсация в затылке.
28 марта, воскресенье.
И снова я испытываю легкий трепет при звоне проклятых христианских колоколов – впрочем, каким бы приглушенным ни стал их звук в Родмелле за 500 с лишним лет, я не могу испытывать к ним сильной неприязни. Утро как будто июньское. Камин и июньское утро. Рецензии Дезмонда нет – дамоклов меч. Л. считает, что он завидует. Я так не думаю – подозреваю скорее легкое недоумение. Звонит Квентин. Л. пойдет на чай. Я не пойду. Погружусь в мечты. Вот будет удача, если мне удастся поймать нужную волну! Помню, как читала «Отелло»370 в Эшеме, как сидела там в саду, такая одухотворенная.
Вчера звонил репортер из «New York Times» – сказали ему, что он, если хочет, может полюбоваться домом 52 [Тависток-сквер] снаружи. В 16:30, когда я кипятила чайник, подъехал огромный черный «Daimler»371. Затем в саду появился маленький щеголеватый человек в твидовом пальто. Я дошла до гостиной и увидела, что он стоит и оглядывается. Л. его не заметил. Он был занят в саду с Перси372. Тогда я все поняла. Он стоял с зеленой записной книжкой, оглядывался и что-то записывал. Я пригнулась, чтобы он меня не заметил. Наконец Л. заметил его. «Нет, миссис В. не нужна такая публичность». Я пришла в ярость. Какой-то жук ползет по мне, а прихлопнуть его нельзя. Жук убрал записи. Л. вежливо проводил мужчину обратно к машине, в которой сидела его жена. Хороший же путь они проделали из Лондона – жуки приползают, подкрадываются и делают записи373.
29 марта, понедельник.
Страдания идут своим обычным чередом – с утра сонливость и вялость. И нет ничего, что могло бы меня взбодрить. Вчера я много читала Уайта374 о Селборне и «Лондонского шпиона»375. Очень холодная ночь. Нет, вряд ли это стоит записывать. Вчера мужчина в пальто делал заметки в поле, а потом кто-то стучал в дверь. Я сидела тихо. Л. был в Чарльстоне. Джулиан, по его словам, очень подавлен. Сегодня Этель Смит пишет, что прочла «Годы», но не будет комментировать, пока не прочтет еще раз. Полагаю, ей не понравилось. Что ж, она заглянет в среду. Нет. Моя стратегия – залечь на дно и не приглашать гостей до конца лета, хорошо устроиться, как медведь в берлоге. Мередит – влиятельный писатель; что будет, если противопоставить ему Генри Джеймса? Своего рода лекарственная смесь? А в Льюисе меня ждут книги: «Записные книжки» Саути376; «Листья травы»377; «История» Кларендона378 в шести томах – своего рода погружение во тьму, – все стоили от фунта до восьми.
30 марта, вторник.
Не стоит включать Шуберта379, если знаешь, что Л. против шума. Да и не очень-то хочется. Холодный пасмурный день – самое то для чтения у камина. Вчера я прогулялась до моста [Саутхиз] и обратно через редколесье – словечко Гилберта Уайта. У него странные пропорции, из-за чего холмы кажутся величественными горами, черепаха – слоном, дуб – лесом и т.д. Приятный эффект, напоминающий замедленную съемку, – будто смотришь через увеличительное стекло. Все в 6 раз больше своего истинного размера. Величайшее удовольствие для читателя. Фразы четкие, словно звон колоколов. А ведь у него не было никаких научных инструментов – только глаза. Вопрос в том, когда и как внезапно развилась наука. XVIII век – это почти средневековье.
Этель звонит и говорит, что перечитала «Годы» под руководством мисс Хадсон380 и уже не находит их невразумительными, а считает превосходными… Неужели хоть кто-то поверит? И все же я чувствую некоторое облегчение. Во-первых, это избавляет меня от необходимости спорить. Я принимаю что есть. Во-вторых, раз уж мисс Хадсон неожиданно получила удовольствие от книги, значит, «Годы» действительно будут хорошо продаваться. Сегодня наш последний день в уединении. Вечером могут доставить лондонскую почту. Квентин придет на ужин. Собрание Лейбористской партии; я даю голове отдохнуть, пока мы не вернемся. Но в четверг придется немного напрячься – весь путь до Минстеда и обратно пройдет в разговорах, но что тут поделаешь, когда умирает человек. Я имею в виду, что Джанет381 умирает. Как странно лежать здесь, спокойно созерцая отдаленный, но неизбежный конец, а Эмфи382 и вовсе за ним наблюдает. Но я склонна думать, что она по-своему тихонько счастлива, за исключением Эмфи, читая по привычке свои аннотированные издания Вордсворта383 и Мередита. Кажется, именно их она читала вместе со мной в парке в Фирле 30 лет назад.
