С этой мыслью о суетности любви, Леопарди связывает одно из тех утверждений, которые на первый взгляд кажутся парадоксальными, но на самом деле скрывают зерно глубокой истины. Уже в Песни Песней, а также в Экклезиасте, мы встречаем сравнение любви со смертью. Леопарди прямо говорит, что любовь и смерть — близнецы. Вместе с любовью, по его словам, всегда возникает чувство томления и даже желание смерти. Робкая молодая девушка, которая раньше думать боялась о страданий, раз она полюбила кого-либо, смело смотрит в лицо судьбе и своей неопытной душою понимает сладость смерти, la gentilezza di morir.
Не является ли здесь Леопарди поэтическим истолкователем того самого родового инстинкта, который в такой резкой форме, почти рукою физиолога, был разоблачен Шопенгауером? По Шопенгауеру, женщина есть гений рода и у ней особенно резко должны быть выражены инстинкты, заставляющие жертвовать всем — спокойствием, молодостью, красотою, здоровьем, лишь бы служить цели продолжения человеческого рода. С этой точки зрения, томление и желание смерти является лишь смутным сознанием пожертвования своею личностью ради потомства. Многие низшие животные, произведя потомство, немедленно умирают. Но и на вершине органического мира, женщина часто, в буквальном смысле слова, жертвует жизнью ради целей воспроизведения. Таким образом, Леопарди опоэтизировал чувства, имеющие несомненно реальное основание. Но уже то, что эти чувства свойственны по преимуществу женщинам, доказывает, что Леопарди был мало склонен мыслить и страдать лишь за одного себя.
Еще менее личных мотивов можно найти в других произведениях Леопарди, и, хотя в знаменитом обращении к самому себе он подводит итог своей собственной жизни, но и здесь мысль. о ничтожестве всего существующего совершенно заслоняет субъективный элемент.
О сердце, ты устало, но теперь
Ты отдохнешь навеки... Да, погибла,
Исчезла навсегда моя мечта,
Умчался призрак, с ним ушла надежда...
Нет больше ни желаний, ни стремленья
К приятным заблужденьям. Отдохни-ж,
О сердце бедное. Ты слишком много
Страдало и ничто уж не достойно
Биенья твоего. Вся жизнь есть горечь
И скука. Мир ничтожен. Успокойся...
Разочаруйся навсегда... Судьба
Нам смертным уделила только смерть.
Так ненавидь отныне всю природу,
Ту силу грубую, что все повергнет ниц!
Усни на век. Оставь без сожаленья
Весь этот мир — пустыню без границ,
Мираж, достойный лишь презренья...
Такие же мысли развивает Леопарди в своих диалогах В одном из них он зло насмехается над мыслью, что все будто бы сотворено ради человека. Он представляет себе, что весь род человеческий прекратил свое существование. И что же? Разве солнце перестало светить? Разве высохли моря и реки, а звезды не продолжают озарять безлюдные пустыни?
Диалог этот в высшей степени замечателен, так как указывает на реалистическое направление Леопарди, резко отличающее его от Шопенгауера. Леопарди очевидно глубоко убежден в том, что существование мира совершенно независимо от человеческого существования и мышления. Внешний мир для него вовсе не призрак в том смысле, как для Шопенгауера. Пусть этот мир бесцелен, хаотичен, не одухотворен никакой мыслью, безучастен к страданиям человека. Но это грозная реальность, на каждом шагу, как древний сфинкс, твердящая человеку: разгадай меня или я тебя пожру.
В одном из диалогов Леопарди приводит уроженца суровой Ирландии в знойную африканскую пустыню. Житель севера упрекает природу, везде угрожающую человеку. Природа не медлит ответом. Два голодных льва бросаются на странника и пожирают его.
Леопарди не верит в человеческий прогресс. Орудием прогресса является мысль, а это самый пагубный дар из всех данных человеку. Растения и животные ничего не знают о своем ничтожестве, мы же измеряем свое.
В юности Леопарди был далеко неравнодушен к славе. К концу жизни он пришел к убеждению, что богиня славы еще более слепа, чем богиня любви. Он выводит Брута Младшаго, который говорит: „пусть лучше ветер развеет мое имя, чем достанется оно развращенным потомкам“.
II.
Если Леопарди был самым выдающимся поэтом пессимизма, то наиболее полное выражение пессимистической философии принадлежит Шопенгауеру.
Философия Шопенгауера не скрывает своей родословной. Она опирается с одной стороны на учение Канта, с другой — на древних индийских мудрецов. Но усвоенные таким образом начала были органически переработаны Шопенгауером и дополнены совершенно самостоятельным учением о воле, так что, в конце концов, учение Шопенгауера оказывается одним из самых оригинальных, какие когда-либо появлялись в классической стране философии — Германии. Кроме того Шопенгауер обладал из ряду вон выходящим литературным талантом. За исключением Платона, едва ли можно назвать хотя одного древнего или нового философа, равного в этом отношении Шопенгауеру. Никто лучше его не умел сочетать самые отвлеченные рассуждения с сарказмами, с блестящими аналогиями и поэтическими образами.
Шопенгауер был потомок голландских выходцев, сын богатого купца. Он вышел из среды вновь возникшей социальной силы — буржуазии. Новые общественные силы, если на их стороне великое будущее, обыкновенно выступают на сцену полными надежд. В буржуазной среде было конечно не мало ликующих голосов. Но знаменательным является тот факт, что уже в самом начале ее исторического поприща стали звучать отдельные голоса, пропевшие ей отходную почти в самой колыбели. Шопенгауер стоял в стороне от критики буржуазного строя; историческое развитие его не интересовало. Насколько влияли на Шопенгауера условия его общественного положения, можно судить лишь по тому, что он испытывал непобедимое отвращение к торговым делам. Впрочем у него есть несколько строк, посвященных новейшему рабочему (во II томе, т. е. в примечаниях к его главному труду). Легче проследить влияние психической организации и наследственности. Было уже замечено о ненормальностях в семье Леопарди. То же можно сказать о Шопенгауере. Отец его отличался угрюмым, даже бешеным нравом и как полагают, кончил жизнь самоубийством. В числе родных Шопенгауера были психически больные. Подобно Леопарди, Шопенгауер не испытал благотворного влияния материнской любви — он никогда не ладил с матерью. К красивым женщинам Шопенгауер был далеко не равнодушен, несмотря на все его пренебрежение к женщине, но мысль о том, чтобы составить семью, не приходила ему даже на ум. Но по отношению к Шопенгауеру можно сказать то же, что было замечено о Леопарди. Одними биографическими подробностями объяснить его миросозерцание нельзя. Личная жизнь дала лишь общий фон, благоприятствуя развитию мизантропии; но для переработки этого материала, доставленного жизнью, понадобился один из сильнейших философских умов, когда-либо появлявшихся в Германии.
Исходным пунктом философии Шопенгауера было крайнее идеалистическое истолкование философии Канта, приведшее к слиянию кантовского идеализма с древним индийским учением о призрачности всего существующего.
Весь мир, доступный человеческому познанию, т. е. мир, рассматриваемый как наше представление, есть по Шопенгауеру, призрак, иллюзия, индийская Майя. Здесь Шопенгауер сразу резко уклоняется от Канта. Кант утверждает, что чувственный мир известен нам только как явление, а не как сущность вещей, но в то же время Кант ни на минуту не сомневается в том, что наши чувства правдивы и он вовсе не думает, чтобы все доступное нашим чувствам в бодрствующем состоянии, ничем не отличалось от призраков сновидения или от галлюцинаций.
