Впрочем, совершенно очевидно, что этот потомок флорентийских банкиров не для того столько лет ломился на престол святого Петра, чтобы теперь предаваться там материальной аскезе. А уж не отблагодарить своих друзей и родичей, столь преданно поддерживавших его на этом тернистом пути, – это уж вообще было бы с его стороны невообразимым деянием. Не забывал Папа и о себе!

Папа Лев обожал роскошную жизнь, и в Ватикане регулярно гремели пышные пирушки – с концертами, раздачей подарков, деликатесами вроде петушиных языков или пирогов, нафаршированных живыми соловьями, привлекательными куртизанками и – для особых ценителей прекрасного – юными мальчиками (кардиналам очень нравилось).

Его современник писал о развлечениях папы Льва X: «Не то, чтобы Лев X был менее распутен, чем его предшественники, но его распутство носило утончённый характер и было облечено в более эстетические формы…». Покровительствуя поэтам и художникам, Лев X собрал, тем или иным образом, большую коллекцию живописи мастеров эпохи Возрождения, что и положило начало папской галереи, а затем и – Ватиканскому музею живописи.

Тициан решил ответить мягким отказом на приглашение работать папским живописцем, посчитав, что «Папский двор – это пристанище зависти, ненависти и унижения». Правда, озвучить свой отказ он решил после посещения Папской галереи, Библиотеки и Тайного архива, если будет на то соизволение Великого Понтифика – Pontifex Maximus.

Благоволя молодому живописцу, Лев X милостиво отнёсся к просьбе Тициана, позволив ему посетить Апостольскую Библиотеку и особенно, что было особой привилегией, просмотреть бумаги, документы и манускрипты, хранящиеся в Тайном архиве Папской Библиотеки. Там хранились материалы со всего Света либо до сей поры плохо изученные, либо те, которые на взгляд хранителей архива, не представляли для католической церкви сиюминутного интереса.

Вот тут-то Тициан и увидел манускрипт Сергиуса. Поначалу молодой человек не придал должного значения значение этому труду, т. к. не увидел в нем интереса и практического применения для себя. Но, пролистав не один десяток свитков, манускриптов и фолиантов, Тициан, ведомый какой-то таинственной силой, на уровне интуитивного влечения и, даже повинуясь ему, вновь вернулся к древней рукописи монаха Сергиуса.

На этот раз молодой Тициан листал рукопись более внимательно, вчитываясь в неё и изучая чертежи и рисунки. Текст манускрипта полностью поглотил молодого художника. Не вдаваясь в мотивы понимания этого загадочного влечения к рукописи и ко всему, что притягивало к ней молодого художника, он начал внимательно вчитываться, стараясь запомнить даже то, что казалось совершенно непонятным в эту самую минуту.

Тициан лист за листом пролистывал манускрипт, стараясь всё отобразить в своей памяти. При достаточной образованности, молодой человек был сметлив и умён от природы, а заодно ещё и награждён ею ловкостью мышления, да так, чтобы интуитивно сообразить, что в этой рукописи скрыт некий потаённый рецепт какого-то чудодейственного вещества, который он мог бы использовать при приготовлении своих красок. К тому же, обладая хорошей природной памятью, юноша запомнил всё, что было написано и изображено в этом древнем манускрипте.

После визита в Папскую художественную галерею и Библиотеку с Тайным архивом, молодой живописец вернулся в покои, отведённые ему на время визита в Ватикан. Тициан чувствовал необъяснимое волнение и огромную усталость то ли от увиденного в галерее и разом нахлынувших впечатлений, то ли от физических и умственных усилий, приложенных на запоминание содержания манускрипта монаха-алхимика Сергиуса.

Иными словами, чрезмерная нагрузка свалила Тициана и, крепко заснув, молодой человек проспал почти до полудня следующего дня. Вот тут-то и случилось нечто странное!

Днём, вдоволь выспавшись и открыв глаза, Тициан почувствовал, что то ли во сне, то ли в грёзах Морфея он отчётливо «видел» древнюю рукопись с таинственным рецептом изготовления чудо-красок. Нервничая от того, что он мог что-то упустить из пригрезившегося текста, боясь что-либо запамятовать, волнуясь и торопясь, Тициан отыскал кусочек рисовального прессованного угля и чистые листы плотной бумаги, благо у художника это почти всегда было под рукой.

Неведомо как и невесть откуда молодой художник понимал этот диковинный язык, на котором были изложены описание рецепта, формулы и чертежи монаха-алхимика Сергиуса. Лихорадочно, полуприкрыв глаза, Тициан вспоминал, как бы читая текст, что именно было написано на незнакомом доселе языке. На удивление, ему было понятно почти всё, за исключением некоторых специфических терминов, не то по алхимии, не то по древней философии. Неважно, но с истовым упорством, и пока непонятно зачем, молодой человек записывал и записывал всё, что ему грезилось этой ночью, как будто кто-то невидимый нашептывал слова, звуки, фразы, формулы и странные названия, кажется, химических соединений. Главное – записать, разбираться в деталях можно будет потом, да, и к тому же, с чьей-либо помощью.

– Всё! Записал всё! – с гулким выдохом вырвалось у Тициана!

Конечно же, не исключено, а, скорее всего, так оно и было на самом деле, записи Тициан сделал с неточностями, недочётами или даже ошибками. Но, наитие подсказывало молодому художнику, что главная суть древней технологии схвачена и рецепт записан достаточно верно, пусть и с, пока не очень ясными фрагментами текста или чертежей.

– Потом! Всё потом! А сейчас – отдыхать, вслух подумал Тициан, прибывая в какой-то психологической прострации.

Сколько прошло времени пребывания в таком отстранённом состоянии, Тициан не ведал и не осознавал. Очнувшись от небытия и возвращаясь в сущую реальность, он ещё и ещё раз всматривался в копию манускрипта, силясь понять то, что на первый взгляд казалось туманным, неточным и даже, невероятным. Внимательно, и уже в который раз, пролистывая свою копию древнего манускрипта, Тициан вполголоса, и с горящими глазами воскликнул:

– Благодарю тебя, великий Алхимик! Теперь я буду недосягаем в своей гениальности. В свежести и прозрачности этих новых чудных красок меня не превзойдёт ни один живописец Мира! Именно я скоро достигну вершины совершенства!

В соответствии с протоколом визита, Тициан утром следующего дня находился в папской канцелярии. Сославшись на внезапно появившееся недомогание, молодой художник попросил предоставить ему отсрочку в оформлении договорных отношений и в тот же день отбыл домой.

Впечатления от изученного, просмотренного и прочитанного о великом Тициане переполняли меня. Более того, с каждой полученной информацией, вопросов к нему у меня накапливалось всё больше и больше.

Было принято решение в августе ехать в Петербург с посещением всех музейных комплексов Эрмитажа. Ответы на свои вопросы я буду искать у самого Тициана.

От Московского вокзала я добрался на такси до Никольской площади, где уютно расположился вдоль набережной канала Грибоедова небольшой, но очень гостеприимный отель «Приют Паломника «Семимостье», из окон которого виден наикрасивейший храм, Никольский собор.

Одноместный номер вполне отвечал всем запросам даже достаточно требовательного и придирчивого постояльца, каким я, конечно же, и не был.

В соседний номер селился очень интересный парень. Он сразу привлек моё внимание. Правильные, одухотворённо спокойные и даже аристократические черты лица заставили меня сконцентрировать своё внимание на этом юноше. Уверенное, даже не по возрасту, мудрое выражение его глаз, конечно же, заинтересовало меня, как художника. Высокий и очень гармонично сложенный молодой человек. Длинные и волнистые волосы красиво обрамляли его очень интересное, и, даже благородное лицо.

– Данила Шахов, спокойно, тихо, но как-то очень уверенно представился парень при оформлении номера. Всё в этом юноше располагало к интересному знакомству и даже, дружбе.