В толпе рабочих одобрительно загудели.

– Как сообщали балканские корреспонденты и наши товарищи, воюющие в Сербии волонтерами, на протяжении нескольких последних лет готовилось всеобщее восстание с целью свержения османского ига!

Оратор перевел дух и вдруг, подняв кулак над длинноволосой головою, закричал:

– Однако! Среди болгар нашелся предатель! Турки начали карательные меры! Многие революционные комитеты были разгромлены… Тогда вспыхнуло апрельское восстание! Оно началось разрозненно и стихийно! И турки утопили его в крови. Толпы озверелых карателей огненной, кровавой метлой прошлись по Болгарии. Зверства, чинимые ими, заставляют содрогнуться даже толстокожих представителей нашей отечественной администрации…

Худой господин нервно застучал по графину с водой:

– Господин Потапов… Я бы попросил вас воздержаться от подобных высказываний…

– Действительно нехорошо! – покачал головою священник.

– Не перебивайте его! – закричали в толпе. – Пусть говорит!

– Тысячи неповинных людей, подвернувшихся под руку башибузукам, были зарезаны. Причем, как свидетельствуют очевидцы, убийства совершались с невиданным изуверством. Например, ворвавшись в болгарский дом, янычары сначала режут и насилуют детей на глазах родителей, затем убивают тех, кто постарше… И наконец долго истязают взрослых. Обязательно оставляя кого-нибудь одного, чтобы он, обезумевший от ужаса, мог рассказать о жестокости турок! Так они пытаются привести народ в повиновение.

В толпе поднялся шум, прерываемый женскими вскриками и рыданиями. Осип, искавший глазами бабу, у которой казаки «свели» ботинки, забыл, зачем пришел. Он уже не опасался, что ему могут накостылять по шее или пырнуть ножом.

«„Зеленая улица”? – шептал он. – Это нам знакомо!»

– Да что ж правительство-то наше смотрит! Что государь!

– Да как можно терпеть такое!..

– Правительство? Государь… – переспросил студент и криво усмехнулся.

– Господин Потапов! – опять застучал карандашом по графину учитель.

– Во всяком случае, – закричал Потапов, – мне неизвестно, что решит правительство, мне не докладывают… Но вот что решили черные сотни простого народа, я знаю. И вы, вероятно, слышали, читали в газетах, что в Москве, Одессе, Ростове-на-Дону и других городах действуют Славянские комитеты. По всей стране идет сбор средств в пользу болгарских беженцев, а также для снаряжения добровольцев в Сербию… Собраны миллионы рублей. И я призываю вас прийти на помощь нашим гибнущим братьям! Только Россия, только русский народ может спасти болгар, сербов и вообще балканских славян от полного истребления!

Рабочие яростно захлопали. На крыльцо перед столом выскочил пожилой мослатый рабочий и, зажав в кулаке мятую фуражку, сказал, глядя в землю:

– Что касаемо средств… Средств у нас нету… Едва концы с концами сводим.

– Да ты что такое говоришь! – закричали из толпы. – Как же можно в таком случае не помочь?

– Меньша бы в кабак деньги таскали, – визгливо крикнула какая-то бабенка.

Толпа надавила, и Осип, увязнув в ней, был вынесен чуть ли не к самому крыльцу.

– Погодите орать-то! – поднял руку рабочий. – Я не все сказал. Средств у нас нету в наличности, то есть денег… Hо! Но! – закричал он. – У нас есть руки! И я хочу от вашего имени, братцы, попросить господ из заводского правления разрешить нам работать в воскресные дни, а заработок перечислять в помощь болгарам и сербам!

Бурей одобрения разразилась толпа.

– Мы обсудим этот вопрос! – сказал человек в инженерской фуражке.

Осип, охваченный какой-то волной радости, вдруг неожиданно для себя крикнул:

– Господин Потапов, дозвольте спросить… А как в добровольцы записываются?

Толпа заинтересованно повернула лицо к Зеленову. Казак смутился.

– Я к тому, – сказал он, – что пожертвовать мне на святое дело нечего. Сами видите, я человек казенный. Но я желаю принести на алтарь, так сказать, свою жизнь… Потому как желаю помочь прекратить турецкие безобразия и посодействовать освобождению наших братьев!

В толпе кто-то свистнул, но, видать, его одернули.

– Отвечаю! – сказал Потапов. – Вы должны лично прийти в Славянский комитет по адресу… – Он написал адрес карандашом на бумажке, передал по рукам Осипу.

Осип тут же спрятал ее в шапку.

– Подать прошение, и, ежели оно будет удовлетворено, вы получите подъемные: офицеры – двести рублей, солдаты – сто. У нас есть договоренность с железными дорогами – вас повезут бесплатно…

Он говорил, а сердце Осипа ликовало: вот он – выход! Идти добровольцем. Охотником. Дело святое!

– Сегодня же пойду! – крикнул-пообещал Осип.

– Желаю успеха! – Потапов протянул через головы первых рядов руку.

Рабочие, и пожилые и молодые, одобрительно улыбались ему. Если всего минуту назад на него смотрели с откровенной враждою и Осип был уверен, что драки не миновать, то сейчас его дружески похлопывали по спине, по плечам. Из чужака он превратился в близкого, своего… И для него эти черные непонятные люди, что по утрам молчаливой массой вливались в раскрытые ворота фабрики и казались одним безликим и странным враждебным существом, теперь вдруг обрели лица, и лица эти смотрели на казака без обычной угрюмости, а приветливо и дружески.

Заводской священник поднялся из-за стола и, положа руки привычным движением на наперстный крест, возгласил:

– Братья и сестры! Православный народ русский! Свет христианства воссиял над родиною нашей в девятьсот восемьдесят восьмом году. Вам известно, что предки наши избрали православие добровольно, не по принуждению, но боговдохновенным промыслом равноапостольного князя Владимира и его матери равноапостольной княгини Ольги… От Византии пришла к нам вера. И великое шествие ея не было подобно тому, как насаждалось католичество среди европейских, а ныне среди американских и африканских язычников. Во многом тому способствовало то обстоятельство, что восприняли жители Киевской Руси христианство через болгарских законоучителей, священников и монахов… Лучшие сыны родственного нам по крови и языку славянского народа болгар оставили домы свои, оставили народ свой, дабы одарить нас, пребывающих дотоле в язычестве и грехе, светом истины… Многие навсегда погибли в снегах Руси, не вынеся сурового климата и тоски по родине… Но дело они свершили. Дотоле пребывающий в языческом невежестве народ стал просвещен светом Христова учения… Ныне Господь призывает нас воздать за благодеяние, коим одарили нас во время оно наши братья!

Осип почувствовал, как его цепко и жарко схватили под локоть.

«Томка!» – Теперь он все вспомнил. Вспомнил и эту смазливую маленькую бабенку в туго натянутой кофточке, по-собачьи преданно глядящую на него.

– Пойдем к нам! – шептала она. – Пойдем. Обедать будем…

Волна жирного парфюмерного запаха воскресила в памяти Осипа и пьяный разгульный вечер, и душную потную ночь – его замутило.

– Не! – сказал он. – В другой раз. Мне в казарму надо. Там у казачков готовность…

Он едва отцепил огорченную Томку, которая жалась к нему в толпе мягким горячим телом. Отдал ей ботинки подруги.

– В другой раз.

Не опасаясь, что двинут в бок кастетом или ножом, он протискался через толпу молодежи, где парни одобрительно похлопывали его по плечам и по спине, и выбрался на улицу.

Его распирал восторг и какое-то веселое ощущение, что выход из его нынешней ужасной жизни найден! Конечно же – война! Конечно же нужно ехать волонтером! А там другая жизнь! Пусть опасная, но другая. Манящая! Романтическая!

«Хочь гирше, та инше!» – вспомнил он украинскую пословицу. И ему уже мерещились офицерские погоны и полный георгиевский бант. Та единственная тесная дверь, через которую мог выломаться казак в иную жизнь, казалось, со скрипом стала отворяться перед ним.

– Стой! – услышал он негромкий окрик.

Осип поднял голову.

Перекрывая улицу, что вела из рабочих районов к Невскому проспекту, стоял взвод казаков-атаманцев. Передний ряд был вооружен нагайками. Шагах в двадцати от него стоял второй взвод в полном боевом снаряжении, при винтовках и пиках.