Но даже если так — такие методы казались принцу слишком сложными и трусливыми. К неудовольствию Ездигерда, его правящий отец был неискренним, лживым. Старику не хватало праведности, рожденной Таримом, и понимания объединенных принципов учения Пророка. Он слишком сильно сопротивлялся Истинной Вере, следуя собственным, хитрым путем, и вряд ли он переменится.

По мнению принца, если войне с Гирканией быть, пусть об этом скажут открыто, без утайки. Недостойно правителя быть бойким на язык и лживым, как его отец, потворствуя пиратам Вилайета. Для начала Ездигерд уничтожит пиратов на море, как на словах, так и в деле со сказочной легкостью продемонстрировав мощь Туранской империи. Йилдиз же, человек изнеженный, терпеливо относился к насмешкам над собой, подкупал людей и заключал невыгодные сделки, лишь бы использовать пиратов в своих целях.

Именно это стало причиной борьбы между отцом и сыном, особенно когда репутация принца, да и всей империи Турана, оказалась подпорченной пиратом Амрой. Однако император, казалось, получал удовольствие, делая из своего сына неудачника.

Когда принц вышел из дворца, на лицо его легли глубокие тени. Йилдиз был старомодным и слабым. Он и понятия не имел о собственном бессилии. Ездигер, в свою очередь, был беспокойным и хотел затмить отца, заработать хорошую репутацию самым быстрым способом. Пусть слава станет прелюдией к появлению величайшего императора из тех, кого знал Туран. И какой способ заработать репутацию лучше войны?

Спустившись к набережной, взмахом руки принц подозвал одного из придворных лодочников. Через несколько секунд моряк в форме и феске появился у пирса, стоя на корме одной из сверкающих императорских гондол. Шагнув в нее и усевшись, Ездигер приказал, даже не повернувшись к гребцу:

— В трущобы. В обитель колдуна Кроталуса.

Если слуга на мгновение и заколебался, то это было единственным проявлением его страха. Длинное весло осторожно оттолкнуло гондолу от причала и вспенило воду. Лодка набрала скорость, проплывая мимо мраморных террас и благоухающих садов, окружавших дворец. Устремившись между увенчанными катапультами бастионами на молу, она вошла в широкое устье реки.

За дворцовыми доками широко раскинулся ослепительно синий залив Аграпура. В устье реки находилось имперское адмиралтейство — запутанный лес мачт, причалов, высоких резных ростров и неясно вырисовывающихся грузовых и подъемных башен. За адмиралтейством поднимались казармы, россыпи складов флота и бастионы крепости, едва различимые, но такие же высокие, как прибрежные утесы и холмы. Корабли покачивались в заливе, огромные боевые галеры на якорях и дховы,[1] феллуки и дахабиасы. Их ярко раскрашенные паруса вздувались на морском ветру, их мокрые весла ослепительно сверкали.

За пристанью военных судов залив приютил столько же кораблей, выглядевших еще более пестро в суете прибытий и отплытий. Однако гондола резко повернула прочь от красочных сцен и пристаней переполненного города. Гондольер направил лодку в серые потоки самого южного протока реки Ильбарс. Тут ему пришлось энергично поработать веслом.

Потом, когда течение вновь успокоилось, моряк смог передохнуть, наблюдая лишь за тем, чтобы избегать серых мелей и предательских наносов легкой, липкой грязи. Утренний туман цеплялся за низкие, влажные островки, неясно различимые как на среднем, так и на близком расстоянии. Запах, стоявший на заболоченных участках, заставлял задуматься о том, что Ильбарс — не только одна из самых больших рек в мире, но также одна из самых больших сточных канав.

Сверкающий серый горизонт, безразличный плеск волн и отчаянные крики болотных птиц — все это создавало впечатление заброшенности. Стало казаться, что река вот-вот исчезнет среди изрезанных, заросших тростником берегов. Аграпур и его слава стали лишь воспоминаниями. За бортом низко посаженной крикливо яркой лодки единственными островками реальности остались квадратные, утопающие в грязи причалы неправильной формы.

Неровная стена обрывалась, подходя к воде. За ней лежали здания, брошенные корабли и сходни, которые по крайней мере вели на полутвердую землю. Перед заливчиком был устроен тройной причал, выходящий на достаточно глубокое место. Очевидно, построенный для судов с глубокой посадкой, сейчас он стал почти непригодным для использования. Маленькие суда и баржи плавали у берега или лежали на огороженном стеной пляже. Они казались единственным средством, с помощью которого можно выйти или войти на огороженную территорию, так как в стене не было ворот.

Направившись прямо к огороженному участку, гондольер осторожно подвел лодку к пристани, протянувшейся вдоль грубого деревянного дока. Ездигерд поднялся со своего места и ступил на дощатый настил. Выждав мгновение, он жестом приказал моряку следовать за ним. Слуга, хоть и с очевидной неохотой, присоединился к принцу, спустившись с пристани на бревенчатую дорожку, которая вела через сырую, вонючую грязь к грубым деревянным хижинам.

Когда они приблизились к строениям, из дверного проема самой большой хижины неожиданно появился высокий темнокожий человек в белых одеждах. У него была круглая, бритая голова.

— Ах, Принц, вы прибыли взглянуть на мою мастерскую! Я приветствую вас с гордостью смиренного ремесленника… — Человек отвесил вежливый, но скупой поклон. — Хотя вы должны знать, что мне больше по сердцу обсуждать ваши дела у вас во дворце.

— Приветствую тебя, Кроталус. Я предпочитаю, чтобы было как можно меньше свидетелей и сплетен о наших встречах. — Ездигерд внимательно посмотрел на моряка. — В любом случае мне не терпится первому увидеть вашу работу и расширить свои познания в науке. От ваших успехов зависит, что я стану делать дальше.

— Такие слова наполняют гордостью мое сердце, — ответил Кроталус. — Так как вы уже знаете, на что направлены мои усилия, я позволю различным стадиям моего проекта самим говорить за себя. Пойдемте, — взмахом закутанной в плащ руки он пригласил гостей в сарай.

Сильный болотный запах здесь, возле здания, стерся и потускнел перед более сильной, кислой вонью, по сравнению с которыми флюиды грязи казались свежим и здоровым ароматом. Когда трое вошли в темную хижину, их встретила душная волна разложения и гниения. Воздух, казалось, прокис от вони мускусных выделений животных. Она исходила от всего, исключая разве что самого владельца-колдуна, остановившегося в дверном проеме.

— Не думайте о запахе, вы быстро привыкнете к нему, — уверил гостей Кроталус. — Здесь вы наблюдаете стадию зарождения. Видно, что рождение этих тварей — проблема легко решаемая.

С этими словами он показал на огромный деревянный чан, охваченный стальными кольцами искусной выделки. Жидкость в нем непрерывно кипела и бурлила без видимой причины. При ближайшем рассмотрении содержимое чана оказалось не пузырящейся жидкостью, а коричневыми насекомыми размером с палец, с тельцем, разделенным на сегменты, — многоногими тварями, вооруженными широкими жвалами. Они корчились и извивались, как червяки, в вонючем мускусе, сбившемся в комки вокруг разбросанных человеческих костей.

— Необходимо обильное питание, — сообщил Кроталус своим гостям. — Это не дает им пожирать друг друга и яйца. — Он показал пару приземистых, оборванных рабов, работавших в тени. Они непринужденно сгружали человеческий труп с деревянной тачки в бак. — Нежно заботясь о питомцах на ранних стадиях жизни, можно удержать смертность личинок на терпимо низком уровне, — заметил волшебник.

— Вы используете человеческую плоть? — спросил Ездигерд. Голос его был тихим и ровным. Из-за вони он старался почти не дышать.

— Большей частью человеческую, да к тому же хорошенько подгнившую. — Взгляд колдуна равнодушно следил за выражением лица принца и перекошенным лицом моряка. — Новорожденные многоножки уничтожают трупы, найденные в городских подвалах и на речном мелководье. Но они рискуют получить несварение желудка, если возьмутся за твердую кожу или волосы. Несколько хуже наши успехи с плотью зверей, равно и рыб. Всех первенцев необходимо баловать.