– Аделин!

И в одном таком коротком слове было всё – и страх, и гнев, и обреченность.

Ада вздохнула. Ситуация начинала ее нервировать. Принцесса заметила:

– Только посмотрите, как всё это красиво, в самом деле. И запах… – Ада оборвала себя на полуслове – не говорить же, что она расслышала в этом запахе. Лодка качнулась сильнее. Ада попыталась улыбнуться, чтобы отогнать тошноту: – Поставлю на стол. Будет вдохновлять во время учебы. Сейчас приду, совсем скоро…

Фрейлины окружили Аду с каждой из четырех сторон света, будто пытались взять её в плен. Лицо каждой было бледным – бледнее всех белых роз.

– Вы объясните мне, что случилось? – нахмурилась Ада. От улыбки ничего не осталось.

– Вы качаетесь, принцесса, – заметила та фрейлина, что отвечала за восток.

– Всё со мной в порядке, не волнуйтесь вы так, – Аделин махнула свободной от розы рукой. Лодка раскачалась так сильно, будто готова была перевернуться и укрыть Аду с головой.

– Принцесса, прошу вас… – В этот раз заговорила фрейлина на западе.

Ладно – наслаждаться чудесным запахом за занятиями, похоже, всё же не придется.

Ада положила черную розу на траву, под ноги северной фрейлины (получилось у неё это небрежно, даже грубо), прикоснулась к цветку на прощание – прости, прекрасная, за представление, что творится вокруг!

– Все хорошо. Я выполнила вашу просьбу. Теперь вы можете наконец-то объяснить мне, что происходит. – На лицо принцессы вернулась улыбка. На этот раз дипломатичная, отрепетированная, как учили. – Если у нас вышел новый закон, о котором отец не удосужился мне рассказать, или ученые проводят опыты в этом саду, и срывать что-либо запрещено, или еще что-нибудь, вы просто можете сказать мне, и я не стану идти напереко… Ой!

Зажгло указательный палец, и Ада затрясла ладонью, пытаясь сбросить боль. На кончике пальца алела капля крови, постепенно разбухающая – и правда, именно здесь шип задел Аду, когда она срывала розу. Так, выходит, всё-таки это фрейлин обеспокоило? Но разве может взволновать настолько сильно простой укол? Ада постоянно куда-то вляпывается, с самого детства. Все ноги в синяках – спасибо длинной юбке, их скрывающей. Король, когда интересовался Адой чуть больше, называл её ходячим бедствием…

– Идёмте отсюда, ваше высочество, – произвучало с юга, – и как можно скорее. Покажем вас лекарю, и больше никогда не делайте так, с этим цветком явно что-то нечисто.

Не успела принцесса ответить, что с розой всё просто замечательно, как северная фрейлина откинула цветок в сторону метким ударом ноги.

– Ах! – возмутилась Ада. – Что же вы такое творите? Она ведь хрупкая… – принцесса попыталась сдвинуться с места, поднять цветок, прижать к себе… Но все тело её пронзила боль, мгновенная, но очень яркая – как первая любовь, как последняя надежда, как глоток свободы, как блеснувший из-за рукава драгоценный камень на браслете… Все слилось в единую картинку – такое в театре не показывают. Матушка невероятно любит театры. – Она… – повторила Ада. – Идеально черная роза…

Аделин начала падать.

Но, благо, фрейлины стояли достаточно близко, чтобы успеть подхватить свою принцессу.

– Я так устала, – заметила Ада вдруг, все ещё находясь в их руках. А вот сама она театры не любила – маскарада ей хватало и в жизни. – Я так сильно устала играть эту роль…

Ада прикрыла глаза, и фрейлины плавно опустили её на перину из мягкой зеленой травы. В тот момент принцесса предстала как никогда прекрасной, словно порождение утренней росы, и от этого было ещё больнее.

Проклятие.

Зазвучали молитвы, сотканные из того языка, которым в настоящее время никто не владеет, но который сам слетает языка в нужное мгновение.

Ничто не спасет Аделин.

Поздно.

Или же слишком рано.

Извечный спор, возникающий на границе между завершением одного и началом другого. Эту загадку – и еще некоторые – придумала природа, когда создавала саму себя, поскольку знала наверняка, что рано (или поздно) появятся люди, которым нужно будет занять чем-то свои дурные головы.

Роза продолжила лежать в стороне, на зелёной перине, ничуть не поврежденная безобразным пинком, и её лепестки все так же поглощали солнечный свет. Лишь только капля крови поблескивала на одном из шипов. Говорят, до сих пор блестит. Да только с того момента эту розу лишь в особых случаях показывают.

А в каких – знать пока что, пожалуй, слишком… рано?

или как?

В этом дворце на каждой двери висела табличка, чтобы никто не заблудился. Как-то так получилось, что в него часто наведывались принцы, самые разнообразные: и из соседних королевств, и с других материков, и молодые (мало), и старые (много), и красивые (мало), и уродливые (много), почти всегда безгранично уверенные в своей неповторимости и всякий раз – совершенно бесполезные.

Этажей во дворце было четыре, на каждом комнат по пять, и все закрывались на двери, украшенные табличками – прежде никто не терялся.

Все таблички были отлиты из серебра (пошлого металла, по мнению заведующей этим местом, но сидели таблички намертво и замене не подлежали).

Однако же на одной из дверей пыльно поблескивала табличка золотая.

Белое дверное полотно. Позолоченная же ручка. Пафосный металл. Но такова была воля короля сея королевства – выделить эту дверь среди остальных. Наперекор не пойдешь.

Правда, войти в эту дверь в любом случае мог не каждый, но это уже совсем другая история, потому что Риччи – самая настоящая фея с двумя парами стрекозиных темно-красных крыльев – могла. Более того, именно она когда-то, уже так давно, поколдовала над этой дверью, несколько ограничив свободу перемещений через нее…

Риччи потянулась к ручке, плавно опустила ее вниз. Щелкнул замок. Лицо обдал легкий поток прохладного воздуха, отбросил за спину вишневые кудри. И дверь распахнулась.

Фея шагнула внутрь, в уютный полумрак.

Эта комната, самая таинственная во дворце, была выполнена в нежно-розовых, цвета утренней дымки, тонах. Здесь были будто подрумяненные стены, и на той, что справа – выведенная умелой рукой мастера композиция, напоминающая что-то цветочное; ковер белый, точно составленный из лепестков яблони; шкаф скромный, чуть приоткрытый (словно из него вот-вот кто-то выглянет) – вместо ручек у этого шкафа прозрачные кристаллы, что преломляют солнечные лучи, создавая вокруг себя радужный ореол; кровать с резными спинками и невесомым балдахином, который почти всегда откинут в сторону.

Мебель казалась наивно-девичьей, быть может, но не приторной. Риччи знала наверняка – хозяйке этой комнаты понравилось. Бы. Поделиться своим мнением она пока что не успела.

И вот почему.

В кровати, на белоснежных простынях, в горе однотонных подушек, лежало прекрасное создание – девушка лет шестнадцати с волнами золотистых волос, спускающимися до пояса. Светлая кожа, совсем не тронутая загаром, губы – спелая земляника, чуть вздернутый нос, полагающийся каждой настоящей принцессе. На щеках с едва заметными светло-рыжими веснушками – румянец. Грудь, прикрытая одеялом, тихо вздымается. Глаза с длинными светло-коричневыми ресницами закрыты – не заглянешь. Хотя хотелось бы.

Прекрасная девушка спит.

Достаточно долго спит, на самом деле. Долго настолько, что за время её сна мимо этой комнаты успели пройти сотни принцев, – а дверь разглядеть ни один из них так и не смог.

Уснула она лет эдак десять назад, если не вдаваться в подробности. И все эти десять лет остается восхитительной и ясной, как солнышко. Слишком красивой даже для принцессы. И чересчур хорошо заколдованной для лучших королевских магов, что первое время пытались её разбудить.

Риччи прошлась по комнате – ковер щекотал ступни ног. Приблизилась к окну, отодвинула в сторону одну из штор. Внутрь проникли солнечные лучи, зажгли алый огонь в волосах Риччи (но не в душе, нет, не в душе…), коснулись бледных пальцев принцессы, отразились от белого шкафа.