Дело в том, что русский десант на остров Лидо не был прогулкой. Французы сразу же стали огрызаться, как только корабли Средиземноморского флота адмирала Ушакова… всё же звучит красиво… подошли к острову. Потопить никого не получилось, а вот прилёты, как и потери личного состава, были, сам контр-адмирал Голенкин получил ранение щепой в правую руку. Лодки с десантом также пострадали, были даже три прямых попадания.
Так что, когда получилось подавить батареи противника, русские солдаты были злы. Отчего-то и сам Ушаков не давал приказ щадить неприятеля, возможно, полагал, что бой не закончен, потому и не время для христианского милосердия.
И тут в город, почти не встречая сопротивления, входим мы, то есть мой корпус, сильно урезанный по сравнению с тем, как было в битве при Удине. Никого лишнего стараемся не убивать, более того, мы входили со стороны, оборону которой доверили местным республиканцам, лишь поддержанным двумя ротами французских солдат. Лучано сделал своё дело и за сына расстарался. Пусть и не я, в итоге, сына ему вернул. Венецианцы просто уходили с позиций.
Так и получалось, что со стороны венецианских островов и портов идут злые русские, а с севера в город зашли условно «добрые». По крайней мере, мы не убивали, не поджигали, а лишь шли отрядами, в которых главная работа была у стрелков. Это им отслеживать агрессию, определять, где комбатант, а где гражданский. Опасно? Конечно. Но получилось, и мы потеряли убитыми только пять человек и ранеными семьдесят три. И то ранения те были оттого, что кто-то нет-нет да и сбросит камень или ещё что из окна. Вот тогда в те апартаменты, в тот дом врывалась команда и… Да, полная зачистка. Так как на улицах трупов не было, а встречаемым обывателям давали возможность сбежать, и могло складываться мнение, что мы, несмотря на свой диковатый вид, всё же «добрые».
А после переговоры с активом города, миллион компенсации за убитых и траты русских на войну, причём оформленный, как добровольное пожертвование. И всё, дело сделано.
Уже на второй день русские моряки стали грузиться на корабли. У них много дел, пора было пройти по итальянскому адриатическому побережью и выходить на другую сторону «итальянского сапога». Ну, а я оставался, выполняя роль военного коменданта. Кстати, такой орган оккупационной власти ещё существует, но я обещал скоро его упразднить.
— Я могу считать вашу грубость отношением России к Венеции? Что для вас наш город? — Джованни Манин стал предельно серьёзным.
— Лишь освобождённый город, шаг на пути исполнения воли моего государя, — я усмехнулся. — Или вы привыкли, что в Венецию все влюбляются и начинают относиться к ней несколько благоприятственно?
— Нет, но мне показалось, что вы хотели оградить город от разорения и пожаров, — задумчиво говорил бывший дож Венеции.
— И сделал это, получил для своей империи компенсацию. Заметьте, мы не грабили, не стали разорять город, пойдёт ли это на пользу русской армии? — Джованни Манин мимикой показал, что ответ очевиден. — Так что мы своё взяли деньгами. И хорошее отношение к населению позволит пролить меньше русской крови на этих землях. Может, какой город сам выгонит французов и призовёт русских.
— Но вы берёте плату ещё и людьми… — выпалил Людовико Джованни. — У меня складывается мнение, что устроенный пожар на острове Мурано не случился сам по себе. Слишком много от этого вы получили выгод.
На самом деле, нет, я к пожару не имел никакого отношения. Так радикально набирать себе людей для создания стекольного и бутылочного производства, а также художественного стекольного, я не собирался. Но пожар позволил многим колеблющимся мастерам, особенно молодняку, который более мобильный, принять правильное решение и примкнуть к каравану, уже скоро отправляющемуся под Белгород. Ох, и проблем же прибавиться у Авсея! Рассели, накорми, обеспечь, в школу отправь, чтобы хоть пару слов могли связать по-русски. Но у каждого своя работа. Может, и Катенька поможет… Эх! Катя, Катя, Катерина…
— Я прибыл, чтобы вы подписали прошение на имя русского императора, дабы Венеция стала той, что была до приходов французов, ну, и без австрийцев, — сказал я и протянул бумагу. — Ваша кандидатура на роль дожа-правителя может быть согласована. Я не вижу в том серьёзных препятствий.
Документ был написан на двух языках: русском и французском, так что дож прочитает на языке международного общения. Парадокс: все или многие делают вид, что ненавидят революционную Францию, но чтобы кто-то принял закон о том, чтобы общаться на своём национальном наречии, так нет. Вернее, потуги есть у правительств, но общаются всё равно на французском.
Дож Людовико IV Джованни Манин подписал. А ему деваться просто некуда. Скорее всего, он даже отправит кого-то из своих доверенных людей пожаловаться австрийцам. Ну и пусть. Как-будто они не знают, что тут происходит. Наверняка, уже думают или даже придумали, как русского императора облапошить.
*…………..*……………*
Гатчино
8 июня 1798 года
Граф Людвиг фон Кобенцель явно нервничал. Слишком много ему было поручено. Австрийский канцлер Тугут, складывалось такое впечатление, действительно считает русского императора полным идиотом. Даже если бы так и было, то нужно же учитывать, что вполне себе бодро выглядит канцлер Российской империи Александр Андреевич Безбородко, есть ещё и Пётр Алексеевич Пален. Нужно учитывать их мнение и влияние на императора. И очень сложно любому послу работать, когда необходимо преодолевать немаленькое расстояние от Петербурга до Гатчино.
Прибыв в Гатчино, Кобенцель увидел экипаж, которым обычно пользуется английский посол Чарльз Уитворт. Видимо, англичанина тоже мурыжили, не пускали на аудиенцию к императору.
— О! Ваше Сиятельство, даже не представляете, насколько я рад вас видеть, — казалось, улыбка Уитворта порвёт ему рот. — Лишь одно может меня огорчить, если вот прямо сейчас вас пригласят, а я уже четвёртый час буду здесь ожидать аудиенции. Заметьте, граф, здесь.
Английский посол Уитворт поднял на правой руке ладонь с вытянутым указательным пальцем и резко повернул его вниз, в сторону земли, будто впечатывая.
— Сейчас уточню, — сказал австрийский посол и направился к воротам.
До слуха Уитворта дошло грозное «Не велено, ожидайте!». Ничто так не радует человека, как чужие неудачи, если этот человек с гнильцой. Уитворт был далеко не порядочным человеком.
Император намеренно решил показать английскому и австрийскому послам своё отношение к происходящему. Павел получает практически каждый день реляции и доклады о ситуации дел на войне и не только на ней. Очень много информации приходит касательно дел вокруг и около войны.
Разве можно было иное ждать от России, чем возвращение старых порядков на тех территориях, что были освобождены русскими солдатами? Как можно было ошибаться и думать, что освобождённые русскими земли станут австрийскими или же войдут в зону их влияния? Когда создавалась очередная антифранцузская коалиция, во главе угла стоял вопрос удара по французам, невзирая на последствия. Удар нынче происходит, пора думать о том, что делать дальше.
Нет, в принципе, возможно решить вопросы с освобождёнными территориями иначе. И английский посол, и его коллега из Австрии были уверены, что договориться с русскими реально. Но для этого нужна конференция. Чтобы собрать для решения политических вопросов страны антифранцузской коалиции, нужно заканчивать войну обязательно победой. И в этом случае придётся что-то уступать России.
— Позвольте угадаю, о чём вы думаете, — задорно сказал Чарльз Уитворт.
— Тут, мой друг, не нужно быть Кассандрой, чтобы понять… — Людвиг фон Кобенцель устало улыбнулся и поспешил сменить тему. — Так вот кто забрал на ямских станциях всех хороших лошадей. Это были вы?
Уитворт понял, что разговаривать о делах с австрийцем не получится. Как сказали бы русские, Кобенцель — еще тот «тёртый калач». Но попытаться хоть что-то разузнать Уитворт был обязан. На самом деле, он сильно переживал. Его человек, тот, кто доставлял тайные письма некоторым английским купцам, найден мёртвым. Причём письма при нём не было. Вообще, не было никаких особых свидетельств, которые бы указывали даже на участие агентов Безбородко или кого-то иного из русских. Выверенный удар в сонную артерию английского агента и больше ничего, никаких следов схватки, а там был матёрый исполнитель, почти ничего. Вот только это самое «почти» слишком яркое и вызывало недоумение. «Zorro» — вот, что было выцарапано на лбу агента. И что думать?
