Но как она его произнесла?! Всё презрение, накопившееся по отношению к мужчинам за долгие годы девичества, все страдания от дефектов собственной фигуры, всю одуряющую и безрезультатную борьбу за финансовый план вложила она в это короткое слово. Если Илюшу не хватил удар, то только потому, что автомобиль в это время завелся опять, и под тяжким грузом своего позора Лашкевич выжал сцепление и дал газ.

Увы. Вместо того, чтобы послать машину вперед, его дрожащая рука включила заднюю передачу, мотор взревел и автомобиль, протаранив насквозь фанерную стенку, въехал в совершенно не приспособленный для этого «Филиал № 3».

Зинаида-полубокс взвизгнула и упала в обморок. Кассирша Валя выскочила со щеткой наперевес и, имея в кармане трехдневную выручку, исчезла в неизвестном направлении. Мальчишки побежали за милиционером, а публика с нескрываемым удовольствием любовалась странным гибридом, который наполовину состоял из горбатого «Запорожца», а наполовину из фанерного строения парикмахерской.

Илюша медленно выбрался из машины и с опаской подошел к лежащей без чувств Зинаиде.

– Дыхание, – советовали ему со всех сторон, – делай ей искусственное дыхание.

– Как это? – беспомощно оглядывался Илюша.

– Рот в рот, – кричала заинтересованная публика.

Илюша опустился на колени, и губы его впервые коснулись губ женщины.

Какая между ними проскочила искра – не нам рассуждать об этом. Браки, как известно, заключаются на небесах, и им, небесам, естественно, ничего не стоило подстроить все эти злоключения с машиной в один из воскресных дней начавшейся уже весны. Правда, в течение семи месяцев из жалования Илюши вычитали сумму, необходимую для ремонта покореженного филиала. Но на небесах либо не заметили своего прокола, либо решили, что это пустяки. Зато двое влюбленных обрели друг друга, «дай им Бог здоровья на долгие годы», – наверное, так рассуждали в самых что ни на есть заоблачных инстанциях.

Теперь вы, надеюсь, понимаете, после каких событий местные жители стали называть Илюшу Лашкевича – «Счастливчик».

На свадьбу, состоявшуюся-таки накануне дня тридцатилетия, миролюбивый Илюша хотел пригласить и сварщика Тимченко, но Зинаида была против.

– Зачем, – сказала она, – ведь он так и не дал тебе того, что ты просил.

– Дал, если бы я так быстро не бежал, – подумал Илюша.

К этому времени он уже усвоил для себя, что счастье порой бывает и тогда, когда тебя просто не могут догнать.

На Нименмана можно было не смотреть, Нименмана надо было слушать. Нет, конечно, смотреть на него не возбранялось, но что такого особенного вы могли обнаружить в полном лысеющем мужчине, возраст которого перевалил за пятидесятилетний рубеж. А вот слушать его было одновременно и удовольствие и, если хотите, определенная умственная практика. Нименман выражался загадками. Он никогда не называл предмет или событие теми скучными общепринятыми терминами, какими мы пользуемся ежедневно. Он предпочитал находить их скрытую, глубинную сущность, что с одной стороны ставило собеседника в тупик, а с другой вызывало неподдельный интерес у любителей шарад и кроссвордов.

Некоторая сложность состояла, правда, в том, что Нименман работал начальником конструкторского бюро на заводе имени Клары Цеткин, и по роду своей службы вынужден был общаться с довольно многочисленным кругом лиц, говоривших, как правило, несколько по-иному. Впрочем, на этот случай у него под руками всегда была юная сотрудница этого же отдела Людочка Буренкова. Ей не надо было стоять за кульманом или составлять скучные спецификации. От этого она освобождалась полностью. Зато она вела заветную тетрадку, своего рода словарь, где на одной половине листа записывала все, что произносил ее шеф, а на другой – давала перевод, понятный простым смертным.

Я не буду утомлять вас его изысканными фразами, касающимися технического оснащения завода имени Клары Цеткин, зато могу привести некоторые термины из заветной тетрадки, связанные, так сказать, с обычной жизнью обычного человека.

Предположим, Нименман говорил: «Вчера купил на базаре бритую ягоду». Мы заглядывали в Людочкину тетрадь и читали: «бритая ягода – виноград». Небритая ягода была соответственно – крыжовник. Нименман: «Купил себе сон пополам», Людочка переводила: «диван-кровать». Нименман: «Стоял в очереди за щербатым стеклом», Людочка: «покупал хрустальную вазу». Нименман: «чтобы все было люстра». Людочка: «этот чертеж, который все очень ждут, должен быть непременно закончен в срок».

Особенно его любили приглашать на различные собрания с тем, чтобы он выступил по существу. Комсомольская организация, в которую я вступил, как только попал на этот завод, чтобы зарабатывать стаж для института, специально ради него устроила встречу, где старшие товарищи должны были рассказать о своей юности. Нименман пришел, грустно посмотрел на нас и сообщил, что в молодости он избегал избегать, а потому был болванкой. Только назавтра из тетрадки Людочки мы узнали: «болванка» – человек-манекен, на которого портные шили одежду для продажи в магазинах.

При всех особенностях своей речи Нименман был большим охотником до женского пола. Надо было видеть, как галантно он целовал ручки дамам, попадавшим в поле его зрения, как, проходя мимо, пытался их приобнять и как вздыхал, когда жаловался, что живет «перекати бобылем поле», то есть совершенно один. Когда к нему в отдел присылали новое пополнение, он обычно ходил к начальству и сердито заявлял: «Мне супры-пупры не нужны, мне нужны технички, чтоб я их мог за доской использовать до определенного места». Эта загадочная фраза так и осталась непереводимой.

Вначале я не понимал, за какие заслуги руководство завода держало его во главе такого ответственного отдела, ведь кроме диплома офицера-артиллериста – в этом качестве он прошел всю войну – никакого другого инженерного образования у него было.

Разгадка пришла неожиданно. В одном из цехов забарахлило дорогостоящее импортное оборудование. Послали за Нименманом. Он явился, дожевывая на ходу бутерброд, один из тех, что каждые два часа подкладывала к нему на стол Людочка, медленно обошел вокруг умолкнувшего агрегата (со стороны казалось, что он не то прислушивался, не то принюхивался к нему), потом подозвал наладчика и показал ему пальцем, что и как надо сделать: «это забыть, это как потом между Адамом и Евой и чтобы крепко, здесь наперекосяк, а тут глухо и совсем».

Как ни странно, наладчик понял его с полуслова. Людочка стояла рядом со своей тетрадкой, но никакого перевода не понадобилось – агрегат чихнул и все его части пришли в движение. Рабочие, собравшиеся вокруг, зааплодировали. Конечно, это был маленький спектакль, но как изящно и мастерски он его провел!

Прежде, чем продолжить рассказ о неожиданном повороте в судьбе бывшего артиллериста, необходимо сделать небольшое географическое отступление.

Не знаю, как теперь, а в мое время у нас в городе существовал небольшой отрезок центральной улицы, где влюбленные парочки обычно обнародовали свои отношения перед взорами взыскательной публики. Именовался он, естественно, «Бродвеем». Отрезок этот тянулся вдоль ажурной решетки, за которой на постаменте стоял танк, первым ворвавшийся в город во время войны. Кроме того, «Бродвей» включал в себя аптеку, заведение под названием «Пиво-воды» и диетическую столовую, чудесным образом превращавшуюся после 19.00 в «Кафе вечернее».

Более важного занятия, чем «прошвырнуться по Бродвею» и узнать, кто с кем, или кто уже не с кем, а также множество других волнующих новостей, у бобруйчан, пожалуй, не было. Отрезок этот с одной стороны ограничивался рынком, то есть сосредоточием коммерческих интересов, а с другой – редакцией единственной в городе газеты «Коммунист», то есть центром, откуда исходили идеологические наставления, чтобы, как говорил Нименман: «зарубить на зубок, что рыбка с зонтиком это не одно из двух». К этой газете мои сограждане относились по-свойски, разделив ее название на две части: «Кому-нист». Точный перевод слова «нист» с еврейского означает – плохо. Поэтому, когда в киосках «Союзпечати» среди прочей продукции спрашивали «Кому плохо», киоскеры, конечно же, знали о чем идет речь.