– Да что тебе взбрело в голову?! – чуть не заорал богатырь. – Сейчас повитуха прибежит, потерпи чуть-чуть…

– Пусть даже на моей подруге, не обижусь! – договорила Крапива, кусая губы.

– На какой подруге?! – Попович, уже ничего не соображая от испуга и ощущения собственного бессилия, особенно унизительного для могучего мужчины, выпучил глаза.

Укоризненно-любящий взгляд великомученицы был ему ответом.

– Ясно, на какой! На самой лучшей…

Попович сначала схватился за голову (одной рукой, поскольку другую продолжала удерживать будущая мать), потом застонал, произнес несколько слов… Спохватился, покраснел, торопливо зажал рот ладонью.

– Ты бранись, милый, бранись, не стесняйся… – простонала Крапива. – Тебе легче будет… А-а-а!

– О-о-о! – завыл Попович. – Да где же эта повитуха, мать ее?!

– Да вот я, вот! – раздался скрипучий голос. – Ох, мужики! Им невтерпеж, будто сами рожают.

Богатырь вздохнул с облегчением, чувствуя себя так, будто скинул с плеч побратима своего, Илью Ивановича, которого таскал по жаре добрый час.

– Добрая женщина, помоги жене! Озолочу! – взмолился он.

– Вот это другой разговор! – одобрительно кивнула грузная баба. – Сразу видно мужа почтенного, уважаемого. Коли озолотишь – доброе дело сделаешь, повитухам-то ой как непросто приходится… Ты погоди только чуток, помолюсь сперва, чтобы все прошло как надо, без трудностей. Где тут у вас икона? А, вижу!

С кряхтением опустившись на колени, баба забормотала слова молитвы. Роженица изогнулась, зарычала, вцепившись в руку зубами.

– Может, после помолишься?! – чуть не всхлипнул Попович. – Крапивушке-то совсем худо!

– Роды первые? – даже не повернув к нему головы, спросила баба, после чего продолжила взывать к высшим силам.

– Первые!

– Ну, тогда спешить некуда… Вот кабы были вторыми…

– А-а-а! Никаких вторых!!! – завыла Крапива, по лицу которой ручьями тек пот.

– Ой, милушка, все бабы так говорят по первости… А потом как пойдут рожать – со счету можно сбиться! Кстати, не сбивай! И остави нам долги наши…

– Я не собью-ю-юсь!!! А-а-а!!!

– Яко же и мы оставляем должникам нашим…

– Крапивушка! Потерпи чуть-чуть! Сейчас… Ох, лучше бы в сечу, хоть с самым лютым ворогом! Да что же делать-то?!

– Ты, добрый молодец, уже все сделал, теперь помолчи лучше. Ныне, и присно, и во веки веков…

– Сердца у тебя нет!!! – завыл Попович.

– Есть. Аминь! – баба, широко перекрестившись, приложила лоб к дубовым доскам. – Ну, с Богом… Ой! Да что такое…

– Что такое?! – чуть не подскочил богатырь, повторив.

– Выпрямиться не могу!

– Как не можешь?! Поясницу, что ли, скрутило? – ахнул Попович, мысленно проклиная нежданную хворь, приключившуюся с повитухой.

– Нет! Что-то держит!

– Что?!

– А я знаю?!

– Люди!!! – взвыл богатырь дурным голосом, созывая слуг. – Сюда, живо!!!

Не чуя ног под собой, примчались сенные девки, ключница, следом – стряпуха с посудомойкой, а завершили людскую вереницу конюх с привратником, расслышавшие вопль хозяина даже с большого расстояния, сквозь стены и окна. Мужиков тут же отправили прочь, дабы не смущали роженицу, а особам женского полу велели разобраться: что случилось с повивальной бабкой. Как и полагается у девок да баб, все загалдели одновременно, лишь сбивая друг друга с толку.

Разозленный Попович топнул, потряс кулаками и посулил им большие неприятности, если повитуха сей же момент не приступит к делу. Служанки ахнули, взвизгнули, бросились к грузной бабе, продолжавшей стоять на коленях с выставленным кверху задом и головой, уткнувшейся в половые доски… Вцепились в нее, потянули.

– О-ой, больно-о! Голову оторвете, ироды-ы! – завопила та истошным голосом.

– Да что с ней? Нечистая сила, что ли, держит?! – ахнула посудомойка. По горнице пронесся хоровой визг.

– А-а-а!!! – присоединилась к сестрам по полу Крапива. – Умира-а-аююю…

– Типун тебе на язык! – крикнула, страдальчески морщась, повитуха. – Не пугай себя, и мужа не пугай. Сейчас помогу… Ох, только бы высвободиться… Откуда здесь широкие щели в полу, дом вроде из хороших…

– Причем тут щели?! – возопил Попович, вцепившись в волосы.

– Притом! Крест туда провалился и застрял!

– Какой крест?!

– Нательный, какой же еще! Ну и глупый ты, детинушка, я погляжу…

– Тьфу ты! Я-то думал… – А ну, разойдись! – богатырь в один прыжок очутился возле бабы (служанки благоразумно шарахнулись в стороны), нащупал крепкий шнурок на ее шее, разорвал, почти не напрягаясь. Освобожденная повитуха выпрямилась со страдальческим кряхтением, потирая затекшую поясницу.

– Ой, спасибо тебе, добрый молодец. Вот оказия-то случилась! – И она вдруг захохотала. Да так весело, заливисто, что к ней присоединились не только служанки, но даже Крапива. Хоть и со стонами.

– Жена кончается, а им смешно!!! – взревел Попович, придя в ярость. Не будь руки заняты шнуром, на котором висел крест, натворил бы богатырь дел нехороших… Но, покуда выуживал его из-под половицы, осторожно протаскивая в щель, немного успокоился.

– А теперь ступай! – властно распорядилась повитуха. – И все пусть идут. Со мной оставьте только одну бабу, потолковее да поспокойнее. Лучше из тех, которые рожали.

– Да как же так?! – растерялся славный витязь, хлопая ресницами. – Крапивушке худо, как же я ее брошу?

– Ступай, так надо! Мужу не всякое нужно видеть. Да и ей так лучше будет.

– Ступай, Алешенька! – всхлипнула Крапива. – И помни про подругу… Лучшую!

– А-а-а-ааа! – простонал богатырь, схватившись за голову. Он вернул повитухе крест на порванном шнурке, пробормотал что-то маловразумительное – не то: «выбрось этих подруг из головы!», не то: «не бойся, все будет в порядке!» и выскочил за дверь.

– Сходи в корчму, выпей кружечку-другую! – крикнула ему вслед баба. – Полегчает!

Шалава, скрипя уцелевшими зубами, возбужденно ходил взад-вперед возле шатра. Оттуда доносились женские стоны, жалобы, плачущие всхлипы, ругательства, клятвы, что первые роды окажутся и последними… Главный советник, с жалостью глядя на своего повелителя, осмелился спросить:

– О, премудрый царь, может, откушаешь?

– В глотку нишего не полежет! – потряс кулаками сын Одихмантия.

– Тогда, может быть, немного бузы? – с надеждой допытывался приближенный.

– Бужы?! К шайтану… Хотя нет! Вот бужу – можно! Немного… Рашпорядиш!

Как нетрудно догадаться, понятие «немного» имеет обыкновение быть растяжимым… Особенно, когда у жены первые роды!

– Ты пей, Илья Иваныч, пей, благодетель… – ласковый голос Будилы будто ложился на теплую ноздреватую краюху хлеба слоем душистого медка. – Вот, как хорошо пошло-то! Уже пятую кружку осушил! А теперь еще, для четного числа… Уж у меня-то все в порядке, и напои – лучше не сыщешь!

Посетители одобрительно загудели: точно, напои добрые.

– Помни, потом обещал ко мне зайти! – крикнул Щемила, заглянув в дверь. – Богатырское слово крепче железа!

– Вон отсюда! – свирепо рыкнул Будила, запустив в конкурента первым, что подвернулось под руку. Этим «чем-то» оказался большой разливной ковш из липы. Деревянное изделие, гудя и завывая, пронеслось в воздухе и ударило второго кабатчика черпалом по лбу. Щемила, завыв от боли и ярости, схватил ковш, раскрутил и швырнул обратно в обидчика. Сильно, но немного неточно.

Черпало, встретив на пути кудлатую голову Муромца, с жалобным треском развалилось надвое. Илья от неожиданности чуть не подавился хмельным медком из шестой по счету кружки, которую успел поднести ему угодливый кабатчик. Закашлялся, облившись, а потом яростно засопел, мгновенно придя в ярость (как это часто бывает с малопьющими).

– Что ж ты делаешь, ирод! Черпак-то совсем новый был! – завопил Будила. – Ну-ка, Илюшенька, сокол наш, покажи ему, где раки зимуют!

Дважды просить Муромца не пришлось. В таком-то состоянии… Вскочил богатырь, с грохотом опрокинув табурет и стол, зарычал не то медведем, не то сказочным Змеем Горынычем, и бросился к обидчику, потрясая пудовыми кулаками. Не обращая внимания ни на его жалобные вопли: «Нечаянно я, вот крест святой!», ни на крики и стоны односельчан, тем самым столом придавленных…