На счастье Щемилы, он умел быстро бегать. Илья долго гонялся за ним вокруг корчмы, затем – по улице и лугу, но лишь выдохся. До кипевшего благородным негодованием рассудка постепенно дошло, что обидчик останется безнаказанным. И от этого пьяному Илье стало совсем паскудно…

Но он почти сразу утешил себя мыслью: корчма-то Щемилы бегать не может!

Богатыря Поповича в Киеве любили и уважали. Поэтому, едва лишь вышел он со двора, кабатчики принялись наперебой зазывать к себе. К ним хором присоединялся народ, под стук кружек и чарок. А уж когда узнали, по какой причине прославленный герой имеет бледное лицо и растерянный вид… Каждый посчитал святым долгом утешить героя, внушая ему, что бабы рожали с самого сотворения мира, и род людской до сих пор не пресекся. Посему – нечего терзать душу, лучше выпить, среди хороших-то людей, да под добрую закусь…

Попович в итоге дал себя уговорить. Тем более, сама повитуха посоветовала: выпей, мол, кружечку-другую, тебе же легче будет. Баба опытная, знающая, такая зря не скажет.

И потекло хмельное. И потекла беседа – поначалу неторопливая и задушевная… Даже степенная.

…Иноземцы до сих пор ломают голову над неразрешимым вопросом: почему на Руси дело никогда не ограничивается той самой кружечкой-другой?! Думают, думают, напрягая мозги, да так в итоге и не могут отыскать ответа.

Что тут скажешь? А ничего. Разве что можно дать добрый совет:

Ну, сколько можно повторять?!

Ты дурью попусту не майся!

«Умом Россию не понять…»

А не умом – и не пытайся!

Попович потом добросовестно пытался вспомнить, в скольких корчмах он побывал. Но не осилил слишком тяжкой задачи и махнул рукой. Помнил лишь, что принимали всюду радушно, а смущенные объяснения – забыл, мол, деньги дома – встречали с улыбкой. О чем разговор, дескать, потом расплатишься, когда все благополучно разрешится…

– Дяденька Иван, а ваш Илья-то буянит! – запыхавшись от быстрого бега, сообщили ребятишки. – Щемилу хотел побить, не догнал, и теперь над его кормчой изгаляется!

– Как изгаляется?! – ахнул отец Муромца, схватившись сначала за голову, а потом за сердце. – Что он с ней делает?!

– По бревнышку разносит! – наябедничал один босоногий малец.

– Да еще с нехорошими словами! – подхватил второй.

– Какими?! – машинально спросил родитель богатыря.

Детишки тут же дружным хором произнесли эти слова. Уши Ивана Ильича жарко загорелись.

– А ну, вон! Я вам покажу, уста похабщиной поганить! Вот сейчас сниму ремень…

Малолетних доносчиков как ветром сдуло, только застучали босые замурзанные пятки.

– А Илья буянит, а Илья буянит! – донесся до горницы, где корчилась в муках роженица, хоровой детский гам. Судя по голосам, кричали девочки.

Ладушка испустила особо страдальческий стон, вложив в него всю боль и обиду на горькую долю порабощенных женщин, и не токмо одной лишь Руси…

– Неужто напился, бесстыжий?! А-а-а!!!

– Мр-ш-шшш! – выгнув спину, прошипел Котя. На морде рыжака читалось: «Ну, пусть только покажется да сапоги снимет…»

– Ты не бери в голову! – захлопотала повитуха. – Не о том сейчас думать надо! Дыши глубже…

– Да как же не брать в голову-то! – разрыдалась Ладушка. – Муж ведь, не чужой человек!

Теща Ильи сверкнула глазами, заломив руки:

– Доченька, да за что же тебе такое горе?! Для того ли мы с отцом тебя растили, лелеяли, пылинки сдували…

– Хворостин не жалели… – подхватила медово-ехидным голосом Ладушкина свекровь. – Довели до того, что из дому отцовского сбежала…

– Молчи!

– Сама молчи! Правда глаза колет?!

Бабы, нехорошо засопев, начали примеряться к платкам друг друга, но тут вмешалась повивальная бабка:

– А ну, унялись! Или обоих выгоню!

– Никуда не уйду! – топнула Ладушкина мать. – Она дочка моя!

– Теперь она в нашей семье, стало быть, и моя дочка тоже! – топнула свекровь.

– Щемилину кормчу разнес! По бревнышку! – донесся радостный детский галдеж.

А отчего им было не радоваться? Такое развлечение, в скучной да однообразной деревенской жизни!

– Верно люди бают: сила есть – ума не надо! – проскрежетала мать роженицы.

– А-а-ааа!!! – особенно пронзительно завыла Ладушка.

– Да чтобы твой язык поганый отсох! – не утерпев, выкрикнула мать виновника переполоха прямо в лицо сватье. – Чтобы типуны с него вовек не сходили!

– Ш-ш-шшш!!! – Котя начал злиться по-настоящему, почуяв, что дело может плохо кончиться.

«Добрая буза творит чудеса!» Неизвестно, какой тугарин впервые изрек эту мудрость, но она прижилась и пришлась по нраву.

Шалава сперва хотел ограничиться одной чашей – просто чтобы немного расслабиться, успокоиться. Но вопли и жалобы, доносившиеся из шатра, были такими пронзительными и берущими за душу, что понадобилась и вторая чаша. Потом владыка Великой Степи вспомнил про мудрость, привитую ему любимой женой: «Бог троицу любит», и велел налить третью… После чего главный советник убедил, что негоже ограничиваться нечетным числом, как бы не вышло чего дурного. Мудрый Отец поспешил осушить и четвертую… А уж пятая пошла сама собой. Потом Шалава вспомнил, что пять – тоже, как ни крути, число нечетное…

Словом, к тому моменту, когда женские стоны, крики и жалобы утихли, и их сменил плач новорожденного, счастливый отец был уже вдребезги пьяным. И его неудержимо потянуло на подвиги и добрые дела… А также на изъяснения в любви всем женщинам, попавшимся ему на глаза.

По закону подлости, первой попалась ему Лебедь, бывшая пленница и полюбовница, а ныне – любимая и грозная жена двоюродного братца Калина…

Поповичу тоже очень хотелось сотворить добро. Кому-нибудь и при каких угодно обстоятельствах. Поэтому, увидев, как в корчму забежала растрепанная девка, вся в слезах и в рваной одеже, он тотчас смекнул: пора вершить суд скорый и правый. Девку-то явно обидели! Тем более, что и обидчик объявился без задержки.

– Иди сюда, негодная! – зарычал здоровенный мужик с багровой физиономией, на которой отчетливо виднелись свежие царапины. В могучей волосатой ручище была зажата плетка. – Не то хуже будет!

Богатырь, хоть и был уже сильно пьяным, навыков своих не утратил. Никто и ахнуть не успел, как он выскочил из-за стола, едва заметным движением руки переместил рыдающую и трясущуюся девку себе за спину, а вторую руку выставил вперед, предостерегающе подняв ладонь:

– Остынь и не ори!

Голос Поповича хоть и дрожал (много, много уже было выпито, вот язык-то и заплетался), но мог насторожить любого здравомыслящего человека. Увы, тот мужик здравого смысла явно не имел… По крайней мере, в эту минуту. Больно уж сильная злоба душила, застилая разум. Не то призадумался бы, оценив и могучую фигуру Поповича, и быстроту его движений.

– Ах ты… Вступаться?! – рык потревоженного медведя раскатился по корчме. – Не доводи до греха! Мало того, что изобью, еще в поруб сядешь! Моя это девка, я купил ее!

– Остынь! – повторил Попович голосом, в котором уже явственно скрежетала сталь. Богатырь нехорошо прищурился.

В глазах мужика мелькнуло что-то, отдаленно напоминавшее растерянность и смущение. Может, и образумился бы, но тут с тревогой загалдели посетители:

– Алеша, не встревай, отступись! Аль не видишь, ошейник на ней! Рабыня это! Худо тебе будет!

Ободренный такими словами, мужик зарычал и замахнулся на богатыря плетью…

Лучше бы он этого не делал.

Плетка очень быстро оказалась в руках Поповича, который принялся охаживать ею невежу, приговаривая:

– Вот тебе раз! Вот тебе два! А вот и три, ведь Бог троицу любит!

Народ, жадно уставившись на развлечение, хлопал в ладоши, постукивал кружками по столешницам и дружным хором подзуживал:

– Так его, Алешенька, так! А ну, еще! Вгоняй ума!

– Ты полегче, убьешь, неровен час! – попробовал было урезонить хозяин корчмы. Но его тут же заткнули, чтобы удовольствия добрым людям не портил.