И вот ты касаешься любимой руками, целуешь, аж разум зудит…
— Я хочу познать тебя еще сильнее!
— Так познавай глупыш мой… Ответила хитрая лисичка…
Наши чувства чистые как вода из-под крана, прошедшая миллион степеней очистки. Они белее листка в новеньком альбоме, жарче солнца, ярче взрыва сверхновой, они попросту неправдоподобны…
Что же может дополнить такую чистую, искреннюю и непорочную любовь?
Правильно… Только грязный секс.
Я сатанею, зверею как разозленный цепной пес, я так хочу её что живу с ощущением, словно в любую секунду все вены в организме могут лопнуть от напряжения. Набрасываюсь на Мару как гепард на газель, слюнявлю лицо как собака, ладонями разминаю аппетитную грудь, наглаживаю ягодицы до блеска, обсасываю кожу на шее и соски как собака косточку…
ВОЖДЕЛЕЙ!
ВОЖДЕЛЕЙ!
И вот я внутри… Она издает такие звуки, от которых краснеет всё нутро, она возбуждает так, что мертвый в гробу очухается. Боже прости моё скудомыслие, но я не могу подобрать правильных слов, какой же это кайф…
Ты двигаешься, ты ополоумел, ты уже полусумасшедший, а она стонет всё сильнее, слаще и смотрит на тебя любяще, взгляд такой родной, глаза красивые, с физиологической точки зрения, ты испытываешь то самое счастье…
Чтобы человеку вместить столько гормонов счастья, сколько мой организм генерирует в секунду, не хватит и тонны мозговой массы.
Пришлось оградить красной чертой зону, за которой людям можно приближаться к замку. Наши чувства выплескиваются наружу в виде энергии и стоит человеку хоть на сантиметр приблизится, он впитывает её и умирает за одну секунду от переизбытка нашей страсти.
Чтобы умертвить двадцать шесть миллиардов людей, хватит и десятой доли процента того, что мы испытываем за день.
* * *
Игнатий.
Первая западня.
Женщина, сидела на корточках и прижимала к груди сверток с ребенком. Мы с Варламом подошли ближе, и я сказал. — Не надо не коли, завтра я лучше застрелю, чтоб не мучились.
— Если командир узнает о твоей добродетели, то мало не покажется… Сказал он и убрал ножик за пазуху.
Пара секунд промедления и взрыв… Это был не младенец…
Привыкнуть можно ко всему, кроме потери товарищей…
— Друг мой маленький… Первым делом после пробуждения я думал о Варламе, а не о себе… наверное, это хороший признак дружбы…
— Ты как… Ну же давай, дружище откликнись…
— Мой хороший. Почему он молчит…
Вокруг пыль, я долго сидел и ничего не понимал, но вскоре увидел свернутый комочек в солдатском мундире. Варлам лежал боку и прижимал коленки к груди.
— Хватит лежать, нужно отходить… Я перевернул его лицом к себе и по спине промчался жуткий холод.
Взгляд стеклянный и пустой, Варлама больше нет со мной… Больно так, словно я без кожи остался…
Его воспитали, взрастили в редкого, бессовестного подонка, но тем не менее он был моим лучшим другом. Надежный, проверенный, ему можно доверить не только спину, но и все остальное. Я не могу толком запомнить его лицо в последний раз, слезы не прекращают течь, всё размыто…
Мы хотели вместе вернуться героями домой…
— Прости что ты погиб, а я всего лишь ранен…
Может быть я рано извиняюсь, поскольку за пару минут подо мной образовалась лужа крови, дырка в животе как бы намекает…
Интересно, если я погибну, кто-то будет так же скулить обо мне?
Пока не готов дать ответ, но к счастью или сожалению, мне выпала отсрочка.
— Сюда! Тут раненый!
Одна картинка сменялась другой. Совсем недавно была землянка, а теперь операционный стол. Врач резал вдоль и поперек, он мне сказал — Держишь браток и я держался…
* * *
Утро зеленок и яркое, но мне больно смотреть на солнце, но не потому что оно выжигает глаза, а только из-за того, что Варлам его больше никогда не увидит…
Я и сам давно не против умереть, но даже если бы захотел — не получилось. Я себе не принадлежу, меня присвоила в частную собственность милая и добрая подруга детства. Пока непутевого дурака ждут, ему не навредит ни одно вражеское заклинание.
Я сотню раз поклялся в вечной любви, жаль, что ни одного раза вслух. Бывает идешь по полю, хватаешь цветочек от нечего делать, а за ним еще один и еще… Спустя минуты сам не замечаешь, как сжимаешь в кулаке роскошный букет.
Вот бы преподнести его…
Сколько помню, в свободное время искал поводы и причины радовать тебя, провоцировать улыбку. Именно тот момент, когда я наблюдал за белым рядом зубов и приподнятыми губами, был для меня жизнью.
Я во что бы то не стало выживу и буду каждый день нарывать тебе цветов и может быть осмелюсь поцеловать…
Господи, я так сильно любил тебя, что даже целовать не смел…
Глава 22
Военный госпиталь, Игнатий.
Большие медицинские шатры развернуты. Погибших на операционном столе много тысяч, а потерявших конечности еще больше. В импровизированном помещении койки с больными плотно прилегают друг к другу, настолько тесно, что солдат не успевает излечиться от своей болячки, пока заражается чем-то от соседа. Только младший командирский состав, к которому я благо отношусь, удостаивался чести быть огороженным шторкой.
На всю жизнь запомню помесь ароматов крови, гноя и медицинского спирта, но и не только запах врезался в память.
Многие бойцы потеряли конечности и молодые девчонки, медсестры, таскают обкорнанные хирургом тела. Сильно противоестественная картина, ведь это мужчины должны таскать вас на руках, а не наоборот…
На свете нет печальнее картины чем — молодой паренек ампутант. Бесконечно грустно смотреть на такого, он вроде бы такой же мужчина и мужественности не растерял, ведь потерял ногу при героических обстоятельствах.
Но вот смотришь ты на матерого бедолагу и ничего поделать не можешь. В груди зарождается чувство жалости. В руководстве мужчины сказано — пожалеть, значит причинить ему смертную обиду.
Сострадание для мужчины — яд.
Обслуживать себя затруднительно, по паркам больше не погуляешь, и мало какая женщина горит желанием видеть рядом с собой в качестве супруга и отца детей обрубленного кавалера.
И ты и он осознаете всё. Сослуживцы стараются лишний раз не пялиться на культю, а взгляд и выражение лица паренька равнодушные, ему буквально похуй. Парню хуеву тучу лет предстоит смиряться с новым положением. Многие вновь испеченные инвалиды, не смогли принять реалии и вешались на ремнях. Каждым утром стабильно выносят минимум двух самоубийц.
Я легко отделался…
Мне стерло правую половину лица, помню, как кожа свисала с щеки колбасной шкуркой. Бедро повреждено, не знаю смогу ли я теперь прямо ходить, а еще живот изрешетили, теперь каждый съеденный завтрак рискует вытечь из других отверстий.
Аскер приходил проведать и подбодрил. — Нынче медицина далеко шагнула, так что не отлынивай долго и жду тебя на фронте!
Так непривычно лежать и ничего не делать…
В руководстве мужчины сказано, что ему запрещается бездельничать, он должен быть занят работой каждую секунду. Пахать так, чтобы даже сны были о том, как он работает…
А я вот лежу, бездельничаю и ничего не может спасти голову от гнетущих мыслей…
Почему жизнь сплошное наказание?
С раннего детства на моем лице не было признаков дурных чувств, но командиры сделали всё -чтобы они родились. Я был скромен — стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло, меня никто не понимал, и я сделался угрюмым.
Другие парни веселы и болтливы, я чувствовал себя выше чем они, но меня ставили ниже. Появились зачатки зависти. В юности я был готов полюбить весь мир, меня никто не поддержал, и я выучился быть равнодушным.
Молодые годы жизни протекают в борьбе с собой и лучшие свои чувства, я закапываю в глубине души, боясь насмешки, похоже там они и умрут. Когда говоришь правду — не верят, тогда начинаешь обманывать.
