Игорь равнодушно наблюдал за картиной этого внезапного группового помешательства некоторое время, а потом резко перевернул руку ладонью вниз и сделал такой жест, как будто он что-то стряхивал. Шпана словно по команде очнулась и принялась испуганно осматривать друг друга:

– Вова, ты чего это разнылся?

– А ты мясца захотел, Павлик? Руку сам себе почти отгрыз!

Вдруг оба они резко повернулись к тому третьему, который ползал по земле на четвереньках. Его страшно рвало, просто выворачивало наружу. Злобно и испуганно оглядываясь на Игоря, с растерянным выражением лица будто приросшего к скамейке, длинный и борец подхватили объевшегося мусором товарища под локти.

– Извини, землячок. Рамсы попутали, – угодливой скороговоркой проговорил борец-«вольник». – Расход по мастям. Идет?

– Идет, – эхом повторил Игорь.

Шпану словно отпустило после его слов. Все трое со спринтерской скоростью побежали в сторону подворотни, и через мгновение уже ничего не напоминало об их недавнем присутствии. Игорь, с которого будто спало наваждение, провел рукой по волосам и потряс головой:

– Глюки у меня, что ли? Или дури в пиво подмешали?

Он опасливо отставил банку в сторону, взял с лавки книжку, запихнул в задний карман джинсов пачку сигарет и медленно поднялся. Посмотрел по сторонам и, с трудом передвигая ногами, побрел к своему подъезду. Со стороны можно было подумать, что идет больной старик. Игорь и впрямь с каждым шагом чувствовал себя все слабее и слабее, и главным его желанием стало поскорее принять горизонтальное положение.

Он не заметил двух мужчин, силуэты которых скрадывала тень подворотни. Все это время, начиная с момента появления во дворе троих гопников и заканчивая финальной картиной их позорного бегства, эти двое очень внимательно наблюдали за происходящим. Ни один из них не проронил за все время ни единого слова, и лишь когда пошатывающаяся фигурка Игоря скрылась за дверью подъезда, один из наблюдателей наконец нарушил молчание:

– Ну, теперь убедился? Говорил я тебе, что это самая лучшая кандидатура. Ты где-нибудь такое видел?

– Да, Петр Валерьевич, впечатляет. Ничего не скажешь. Когда у него самолет?

– Послезавтра. Я вылечу сегодня, ночным рейсом. Постараюсь убедить Андрея. Здесь все должно быть сыграно как по нотам, а без его помощи у нас ничего не выйдет.

– А он согласится?

Тот, кого звали Петром Валерьевичем, недавний застольный собеседник Игоря, устало потер переносицу и спокойно ответил:

– Должен. Никуда он не денется.

Как никудышной была деревенька Акулово, так никудышной и осталась. От самой Тулы до нее сто верст до небес, и все лесом. А которые не лесом, те полем, да по такой грязи, что иной раз лошаденку жалко. На этакой дороге если увязнешь, то и шестеркой лошадей телегу не вытащить, что уж от одной-то хотеть. Ну, да ничего, чай, не баре. На кого мужику надеяться, как не на самого себя?

Василий спрыгнул с телеги и сразу почти по колено провалился в жидкую дорожную грязь.

– Ястри тя, – добродушно в бороду выругался он. – Вот же развезло рано об этом годе окаянную дорогу.

Держась за край телеги и задирая колени чуть не к самой груди, добрался до лошаденки, потрепал мокрую, спутанную гриву:

– Нешто, Малка, счас-ка вот я тебя…

Отстегнул упряжь, левую оглоблю, скинул на сторону правую, ту, что с хомутом. Взнуздал, взял кобылу под уздцы и вывел ее на узкую крепкую обочину. Телега по такой не пройдет, а верхом-то в самый раз. Смеркается уже, да и дождик заладил, а до дома еще верст пять. Дома Ксения, жена, вот-вот родит. Днями бабы, те, которые всюду свой нос любопытный суют, так и сказали:

– Гляди, Василий, у жены твоей уж и живот опустился, ей-ей родит – не сегодня, так завтра. За бабкой поезжай, в Редькино, не тяни, а то как бы греха не случилось.

Повивальной бабки в Редькине не оказалось. Померла аккурат вчера. Как сговорились, ей-богу. На обе господина Нарышкина – дворянина высокороднейшего – дальние деревеньки некому у бабы родов принять. Тьфу ты…

Телегу Василий так и оставил. Обращаясь к умной Малке, которая даром что кобыла, а все ж была самой доброй слушательницей из бабьего сословья, потому как не перебивала, сказал:

– А пущай стоит! От князя за подушной податью приедет приказчик, так тот уж мою телегу из грязей и вытащит, вкруг небось не попрет, забоится. С ним охрана, молодцы крепкие, которые государев хлеб круглый годик лопают, на руках мою телегу снесут да и скинут на бок, а я потом с тройкой вернусь и к себе на двор оттащу.

Малка резво припустила к дому. Почуяла скотина, что вскоре ждет ее родное стойло и охапка сена – то-то радость лошаденке. Василий держал поводья лишь для виду: кобыла сама выбирала место, где покрепче, шла ровно и дорогу знала не хуже хозяина. Он прикрыл глаза и даже задремал.

Вдруг лошадь неожиданно встала, Василий открыл глаза и вначале ничего не понял: нет вроде ничего впереди, а кобыла стоит и, видать, идти дальше ни в какую не собирается.

– Эй, Малка, ты чего? Н-но!

– А вот ты постой, касатик, кобыла-то твоя поумнее будет, – голос откуда-то сбоку был хоть и скрипучим, да не противным, и принадлежать мог только старушке, каковая и объявилась невесть откуда, словно вынырнув из-под конской головы.

– А ты кто такая будешь, старая? – Василий не испугался и сразу приметил, что бабушка одним только видом своим на его вопрос уже и ответила. Монахиня, черноризица. Клобук простой, в чреслах веревкой перевязанный, кацавейка для тепла крест-накрест поверху да за спиной на двух петлях плечных мешок с пожитками.

– Нешто сам не видишь, – с легкой укоризной ответила старушка, – раба Божья, сестра Христова, а нарекли при постриге Агафьей.

– Куды ж тебя, Агафья, ноги ведут? Странствуешь разве? – участливо осведомился Василий.

– Да уже и привели. Жена твоя сегодня разрешиться должна от бремени своего, вот меня вспомочь и прислали. – Агафья сердито поглядела на него. – А ты, ровно истукан вавилонский, верхом сидишь, а мне и руки не предложишь.

Василий устыдился. Спешился, помог монахине поставить в стремя ногу, подсадил ее, почти невесомую, а сам взял Малку под уздцы, пошел вперед.

– А кто ж тебя, матушка, прислал? Кто велел ко мне на двор идти? – Василий словно спохватился, стал задавать вопросы.

– Да ты, чай, не в пустыне живешь, а среди православных людей. Монастырь отсель в тридцати семи верстах. Вчера из Акулова три женщины пришли на богомолье да рассказали, что повивальной бабки у вас нету. Вот меня матушка игуменья и послала.

Василий кивнул: мол, понятно.

– А ты разве знаешь, как там…

– Чего «как там», охальник ты мужицкий? – цыкнула на него Агафья сверху. – Про то всем бабам ведомо, а тебя сие не касается.

Василий, однако, слыл балагуром, упрямцем и просто так сдаваться не хотел. Да и пути оставалось версты три, не молчать же:

– А раз ведомо, отчего ж повитухи есть? Тогда пущай кто хошь из баб друг дружку от тягостей избавляют.

– Ведомо-то ведомо, – неожиданно миролюбиво согласилась Агафья, – да только не каждая на такое дело способна. Тут храбрость нужна и благословение. А роды у твоей жены только я, слуга Божия, могу принять.

– Вона! Это еще почему такое?

– Поживешь с малость годов и сам поймешь, слова мои вспомнишь. А боле я тебе ничего не скажу, покуда не свершится, – торжественным голосом закончила Агафья, – шагай поживей, чай, не старик. Время нам дорого, поспеть надо.

…К деревне подъехали уже на закате. От самой околицы бежала навстречу соседская девчонка, Лушка. У Василия душа ушла в пятки:

– Чего?! Чего стряслось?!

– Ой! Ой, дядя Василий, – по-взрослому запричитала Лушка, – у супружницы вашей уже началось. Вот-вот родит. Мать там моя с ней и попадья пришла. Умиряют, чтобы вас дождалась.

Василий молча стащил с лошади легкую, будто стожок соломы, Агафью и, как был с нею на руках, ринулся к своей избе. Успели они как раз ко времени.