Что, так сложно было выбить отчество, – если оно вообще малышу нужно – и дату рождения? По фотографии – годика два.

Могила была явно прополота недавно и старательно, а на лавочку у бугорка с плитой посажены дешевые мягкие игрушки. Новые.

Доступность могилы Василия Ве Кузнецова насторожила Андрея. Даже девочка внучка ведьмы могла найти ее и передать координаты бабушке, чтобы та морочила людям головы.

Андрей немного погулял по кладбищу, стараясь силой мысли привлечь Юлию Дмитриевну и уж встретить ее, наконец. Набрал ей несколько раз. Не отвечала, как обычно. Сообщений не читала. «У нее и телефон-то кнопочный! – догадался Андрей и подумал: А не оставить ли ей записку? Испугается еще записки, совсем с ума сойдет, у нее же психика лабильная».

В раздумьях он дошел до нового колумбария и свернул в узкую тесную галерею. С двух сторон с низу до верху блестящие черные мраморные квадраты с именами, фотографиями, искусственными цветами на полочках, иногда и декоративные свечи стоят: церковных тут нет. Почему-то этот узкий мрачный лаз со светом в конце привлекал Андрея. Было грустно, но таинственно. На полочке одного женского захоронения помимо вазы с протухшей водой и увядшими розами торчала яркая поздравительная открытка. Это было немного странно, и Андрей пальцем отогнул край. Прочитал: «Дорогая моя доченька!» Стало горько, но чужая бесконечная боль вызвала и любопытство. «Что ж, так работают зеркальные нейроны. Соболезную – и интересуюсь!» – мысленно сказал себе Андрей и взял открытку.

Он читал, и у него невольно поднимались брови. О царапине он забыл, словно она перестала болеть.

«Дорогая моя доченька! Поздравляю тебя с Днем рождения! Что же пожелать тебе? Вечного покоя, мир Духу Твоему. Дорогая, любимая!

Ты мне сегодня снилась, мы твой Праздник отмечали будто в какой-то квартире, помню, что в Марьино почему-то. Весело было, ты смеялась! Отмечала ты с подругами Настей и Диной, и говорила ты, что это твои новые подруги, и скоро они уедут, а ты вот останешься. Других подруг ждать будешь, а потом и нас с папой дождешься. Настя мне во сне не понравилась, она как наркоманка какая-то смеялась ненормально. А Дина хорошая. Вот бы она осталась с тобой не уезжала. Так я во сне подумала. Снись чаще, любимая моя! Целую тебя!»

Это было совпадение, но не могло быть совпадением.

Андрей сфотографировал открытку, попробовал отправить снимки Алексею и Юлии Дмитриевне, но дело было дохлое.

«Нет, ну старухе и Алексею надо это передать как-то! Интересно же!» – волновался Андрей, хотя, конечно, слова «индуцированное бредовое расстройство» вертелись у него в голове.

Андрей распечатал фотографию открытки в ближайшей «Копирке», купил конверт, написал Юлии Дмитриевне не пугающее по возможности письмо, запечатал и подсунул под игрушечного мишку на лавочке. Заметил с удивлением, что мишка подписан, на спине у него выведено: «Вася. Могила. Уч.14».

«Старуха-то сумасшедшая», – огорчился Андрей, хотя чему, собственно, огорчаться. И кто из них нормальный.

Алексей пришел в воскресенье в крематорий Хованского кладбища с одной белой лилией, как архангел Гавриил.

Ритуальный зал номер три был закрыт, прощания шли в других залах. Алексей несколько раз подергал черную ручку черной двери указанного ему зала и отошел в нерешительности. Было уже без пяти двенадцать, у этого зала никто не собирался. А имени покойной, любившей при жизни лилии, Алексей не знал.

К нему подошел мужчина в спецодежде сотрудника крематория. Взглянув на него, можно было сказать, что это человек устойчивый к спиртному, с крепкими нервами и привычным выражением напускной грусти на лице.

– Я смотрю, вы с лилией, – сказал сотрудник крематория, оглядываясь по сторонам, словно кого-то ища взглядом. – Вы к Ласточкиной?

– Третий зал! – волнуясь, ответил Алексей.

– Опоздали вы. Но я вас проведу проститься, – сказал сотрудник, демонстративно раскрыв и подставив Алексею карман форменной робы.

Алексей знал, куда идет, и на всякий случай запасся наличностью. Бросил в карман 500 рублей.

– Гроб открою для вас, – сказал сотрудник, не закрывая кармана и не меняя позы жеребца, позволяющего поправить на себе стремя.

Алексей кивнул и опустил в карман еще пятьсот.

Работник крематория этим удовлетворился и повел Алексея куда-то через «служебный вход». Дорогой Алексей спросил:

– Разве не в двенадцать?

– Перенесли на 11.30. Не сказали они вам?

Это что-то объясняло.

Вскоре они через боковую дверь оказались в зале номер три.

Там стоял на ленте конвейера, готовый отправиться в последний путь, маленький, словно игрушечный нарядный белый гроб, больше похожий на торт в сливочном креме.

У стены на стуле сидела, сняв туфли, сотрудница крематория в тесном черном костюме, из-под пиджака во все стороны лезли черные полиэстеровые рюши, что делало женщину похожей на рыбу с плавниками.

Женщина была серьезно пьяна.

Алексей поздоровался с ней со скорбным видом. Женщина закивала и даже помахала рукой в ответ, а потом обратилась к гробу:

– Машенька, девочка! Передай там привет моему сыночку Игоречку!

К запаху лилий и свечного воска добавилась яркая струя перегара.

Сотрудник, не обращая внимания на коллегу, покрутился у гроба, плоскогубцами вынул какой-то длинный гвоздь и поднял крышку.

Из-под нее посыпались белые лилии, целую гору уместили в гроб.

Алексей приблизился, чтобы добавить свою лилию, что еще делать, он не знал.

В гробу лежала кукла, возможно, сделанная из воска. Желтая пыльца лилий замазала атласную подушечку.

Алексей растерянно вгляделся в лицо куклы, изображающей девочку лет трех и с ужасом увидел грубо зашитую вмятину над восковым ушком.

Кукла в его глазах тотчас стала мертвым ребенком. Он заметил небрежно нанесенный грим, плохо скрывающий черноту вокруг зашитых глаз, темные запавшие зашитые губы.

«Почему губы западают? И виски тоже как будто вдавленные, хотя деформирован только один», – подумал Алексей и нагнулся, целуя девочку в лоб.

Лоб ее был холодным, твердым и горьким: формалин или грим.

Ощущая на губах эту щиплющую горечь, Алексей услышал тонкий детский голос:

– Дядя Леша… Вход в подземный мир в метро… Новослободская… Увидишь странное, там разбей и войди… А лучше не надо, не ходи туда, прими волю Бо…

– Вот он, убийца! – закричал женский сорванный голос, и это был не голос пьяной сотрудницы крематория.

Алексей отпрянул от Машеньки, краем глаза заметив, что губы ее все-таки зашиты – и как же она говорила?

Увидел одного полицейского, а второй уже хватал Алексея за локоть.

Сотрудник крематория присутствовал и с большим одобрением кивал.

Он и пьяная женщина оказались понятыми.

Алексея задержали по подозрению в убийстве Маши Ласточкиной.

Неизвестный убил ее сильным ударом тупого предмета по голове. А потом написал в соцсетях ее матери, что будет на похоронах.

Алексей оценил оперативную работу полиции и вызвал знакомого адвоката. У него было прочное алиби: в момент гибели Маши он находился в больнице у Дины.

Тем не менее несколько часов до встречи с адвокатом, худенькой девушкой, похожей на героиню Фицджеральда – с блестящими уложенными волосами, длинными бусами на плоской груди и единственным ярким пятном на бледном лице – бутоном карминных губ – были весьма неприятными часами. Алексея задержали жестко, немного попинали прямо в ритуальном зале номер три.

Пьяная сотрудница при этом, падая, собирала лилии, охрипшая женщина, видимо, мать Маши, сдавленно рыдала, а работник крематория звонил, вызывал какую-то машину.

Алексей понял, что это ненастоящие похороны, кремации сейчас не будет, до закрытия дела Машу вернут в морг. И странная мысль о том, что с ней еще можно будет поговорить, давала ему силы держаться.

Наконец, дыша духами и ставя ногу за ногу в узкой шелковой юбке и мюлях на каблуках вошла адвокат, Елена.