После всего этого я спросил у Валентины Ивановны разрешения посидеть со Светой ещё, на что она ответила:

– Сидите хоть до утра. А я пойду спать. Завтра на работу.

Она выключила свет в беседке, и мы остались одни. Я взял Светину руку, её маленькую, тёплую ладошку, она склонила свою голову к моему плечу и, как мне показалось, уснула. Я сидел, не шелохнувшись, наверное, очень долго, я дышал запахом её волос, мягкими, словно ковыль и мне было необыкновенно хорошо, как и в ту минуту, когда я ощутил первое прикосновение к ней…

… Я лежал на приготовленной мне постели и, не смотря на поздний час, не мог уснуть. Слишком большой груз впечатлений свалился на меня в первый день моего пребывания здесь, в этом рабочем посёлке и, в первую очередь, эта нежданная, негаданная встреча с девушкой, которую я, в сущности, ещё не знаю, но которая так просто переменила мои планы, так легко выбила меня из жизненной колеи.

Уж слишком скоропалительным, если не сказать дурацким, явилось моё предложение жениться на ней и каким-то невероятным или неправдоподобным оказалось согласие её на это моё предложение. Моё месячное пребывание здесь совсем не обязывало меня заводить какой бы то ни было роман, тем более, с несовершеннолетней девчонкой, да ещё с далеко идущими планами. Меня очень смущала разница в нашем возрасте – почти семь лет; ведь она, в сущности, ещё ребёнок и я не вправе обманывать ни её, ни себя…

В то же время она полностью завладела моими мыслями; я вспомнил, как она протянула мне руку в первую минуту нашего знакомства, и как забилось моё сердце, готовое вырваться из груди; я вспомнил наш первый поцелуй, такой неожиданный и в то же время такой волнующий и нежный… И сердце моё сдавила сладкая боль, боль, которой я никогда раньше не ощущал. Что же это такое? Может быть, это и есть любовь? Или зов судьбы? Или что-то такое, чего я ещё не знаю?

Мне нужно было на что-то решиться, на что – я ещё не знал, но уже знал точно: эту девушку я не имел права сделать несчастной…

Я медленно погружался в сон и видел её образ, который, как мне казалось, приходил ко мне много раз в моих снах и грёзах… Света… Светлячок… неужели ты это?

Глава 3. Новые друзья

Постепенно я стал втягиваться в ночной образ жизни. Заработок мой, правда, оставлял желать лучшего – за последние три ночи работы в ресторане я имел всего несколько долларов и около двухсот деноминированных советских рублей. Но посетителей заметно прибавилось – толи от того, что близилось лето, начало курортного сезона, толи возымело действие качественное (да и количественное) изменение музыкантского состава. Все эти дни Жора со своей свитой в ресторане не появлялся, и я уж стал надеяться, что его желание научиться играть на саксофоне была всего лишь шутка.

В пятницу, в самом начале моей работы, ко мне подошла довольно молодая, полная женщина, по виду грузинка и попросила меня сыграть с ней несколько джазовых стандартов. Она села за пианино и легко пробежавшись по клавишам, заиграла «Take Five» Пола Дезмонда»3. Я тут же попросил её поменять тональность с ми бемоль минора на си бемоль минор и сразу же включился в игру. После проведения темы я сыграл стандартную импровизацию, после чего стала играть она. Признаться, ничего подобного я от неё не ожидал. Это была поистине блестящая игра! Мне на ум сразу пришли знаменитые американские «щекотальщики» – пианисты, легко и непринуждённо обращающиеся с клавишами, одновременно ведущие разговоры с приятелями. Что-то похожее было и в этой женщине, которая играла с каким-то весёлым азартом, часто поглядывая на меня, подмигивая и улыбаясь. Синкопированный ритм на пять четвертей в левой руке и ажурно-кружевное соло в пределах всего лишь одной-двух октав, и всё это в довольно быстром темпе, звучали поразительно легко и непринуждённо. Я смотрел на её короткие, пухлые пальчики, с непостижимой быстротой ласкающих клавиши пианино и не верил своим глазам. Но были ещё уши! Им-то я верил!

Мы сыграли с ней ещё несколько вещей, среди них знаменитую «Birdland», в которой я выложился до конца, копируя импровизацию альт саксофониста Шортера из Weather Report4, сыгранную этой группой на концерте «8-30» в 1979 году. После игры она подошла ко мне, поблагодарила «за доставленное удовольствие» и коротко представилась:

– Наина.

– А отчество?

– Просто – Наина. Ну, если хотите, Наина Павловна.

Я назвал своё имя и попытался вытянуть из неё боле полную информацию.

– Откуда вы? Где учились? С кем играли?

Она засмеялась и просто сказала:

– Давайте договоримся: я приведу к вам ещё двоих музыкантов, и мы по пятницам будем играть джаз. Исключительно для своего удовольствия. Не всю ночь, конечно, а так час – полтора, не больше. Согласны?

– Да я не против, более того, я с огромным удовольствием. Вопрос только в том, как к этому отнесётся хозяин этого заведения. Судя по его высказываниям, отношение его к джазу весьма негативное.

– Ничего. Он привыкнет. Ну что, договорились?

Наина меня не обманула. В пятницу она пришла в сопровождении двух мужчин, один из которых, примерно моего или чуть старше возраста, в круглых очках с увеличительными стёклами, принёс виолончель, без футляра, истерзанную и поцарапанную, как видно, старый, видавший виды инструмент. Второй, помоложе, смуглый, с чёрными, как смоль, кудрявыми волосами, похожий на цыгана, пришёл с гитарой и маленьким чемоданом-усилителем. Когда он раскрыл футляр, я увидел настоящую «Gibson», темно-вишнёвого цвета, по тем временам редкую и очень дорогую гитару. Эти двое не проявили никакого интереса ни ко мне, ни к тем музыкантам, которые работали со мной. Они нас просто не заметили, как будто нас и не было вообще. Наина помогла им настроиться под пианино и они, без всякого предупреждения, заиграли «Perdido»5, надо сказать, в очень неудобной для меня тональности – фа-диез мажоре. Очкарик играл на своей виолончели, используя её как контрабас, сидя на стуле и обняв её за талию худыми, острыми коленками. Я несколько раз безуспешно пытался включиться в игру и только в конце смог врубиться в эту замысловатую гармонию. Ресторанные «шаровики» (так я прозвал музыкантов, с которыми работал) с самого начала нашей игры ушли со сцены, оставив меня и троих новеньких.

Мы сыграли ещё несколько вещей, репертуар предлагали они, я просто пытался к ним подстроиться. После они играли совсем незнакомые мне вещи, которых я не слышал вообще, я пытался что-то им подыграть, правда, не всегда удачно, но, судя по их настроению, моя игра им понравилась. Что же касается их, то они, по всей видимости, играли вместе уже давно, настолько эти музыканты были сыграны; они прекрасно чувствовали и понимали друг друга, начинали играть, не договариваясь ни о тональности, ни о темпе, ни, даже, о том, что собирались исполнять.

Играли без барабанщика, но гитарист ритмическим чёсом прекрасно его заменял. Манера его игры была чем-то схожа с игрой Фапи Лафертина – известного бельгийского джазового гитариста 70-80-х годов. Дополнением сходства с Лафертином была и его внешность – такой же жгучий брюнет с седеющими висками и такими же залысинами на лбу.

Второй участник джазового трио с виолончелью вместо контробаса показался мне очень знакомым, возможно наши пути где-то пересекались, но я не мог вспомнить где, как не рылся в уголках своей памяти. Признаться, владел инструментом он виртуозно, используя его как бас пикколо, часто вворачивал немыслимые имровизационые соло, а то и просто исполнял на нём темы как на обычном солирующем инструменте.

В процессе игры я сразу не заметил, что в зале присутсвует Жора со своей компанией, увидел его только тогда, когда на сцене появился Яйцеголовый, на этот раз в малиновом пиджаке и неизменной золотой цепью на шее. От имени Жоры он поблагодарил новоиспечённый джазквартет и пригласил всех нас к себе за столик. По такому случаю официанту пришлось соеденить два стола вместе и быстро накрыть его в стиле «аля-фуршет». Жора очень лестно высказался о нашем дебюте и пообещал, как он выразился, «посильную материальную поддержку в пользу возрождения джаза». Не менее лестны были и его высказывания в отношении инициативы «ежепятничных» выступлений нашего джазквартета, которые он пообещал урегулировать с хозяином ресторана. Мне же он подтвердил своё желание заняться с ним на саксофоне, как только ему привезут инструмент.