В алом, с золотым орнаментом иероглифов, платье, она любовалась своим отражением в зеркальном полукруге, висящем над столиком из слоновой кости, расправляя золотые кисти коротких рукавов, свободно распустившихся на гладких полукруглых плечах. Прямые чёрные волосы, льющиеся по прямому тонкому позвоночнику до тонкой талии, не понравились ей, и она недовольно откинула одну, более короткую прядь, выбившуюся на грудь, за голову. Окликнув лурда, стоящего у двери, она плавно опустилась на упругий стул с высокой спинкой и грациозным манящим движением узкой ладони, призвала его к действию. Знающий своё дело, лурд, быстро задвигал членистыми пальцами, перебирая густую смоль её волос. Его, отливающие серебром, руки двигались так быстро, что за ними невозможно было уследить. Спустя некоторое время, из зазеркалья на Ассию смотрела молодая женщина, с волосами, уложенными в идеально ровную сферу. Придирчиво осмотрев причёску и найдя неточность, Ассия, тонким длинным пальцем, с алым овальным пятном аккуратного ногтя, указала на чуть торчащий из гладкой сферы, локон. Осмотрев, ещё раз, причёску хозяйки, лурд, небрежным, но лёгким движением, вытянул, выбивающийся локон и опустил вниз. Упавшая чуть ниже плеча, чёрная лента волос, покачивалась, отливая чёрным алмазом. Небрежный штрих лурда понравился Ассии, и она, наградив его довольной улыбкой, ленивым жестом полусогнутых пальцев, скучно уплывших вверх, попросила уйти. Понимая, что хозяйка довольна его работой, лурд выкатился в арочный проём двери, колыхнув персиковую занавесь. Поднимая красивое тело во весь рост, она медленно вставала, оглядывая себя в зеркале и, вытянув алые губы в улыбку, открыла, потянув за маленькую ручку, принявшую вид лежащего лемура, с опущенным вниз, дугообразным, хвостом, ящичек. Достав золотую стемму, Ассия продела её обруч между основанием головы и вздымающимся шаром, и рубиновые камни блеснули в коронном венце, бросая розовые оттенки в черноту её волос.

Она уходила, плавно покачивая широкими бёдрами в пустынную духоту созревшего дня, пока маленькая алая фигурка не растаяла в зелени цветущих садов. И никто, кроме её и человека, приславшего зеленоватый сгусток сообщения, не знал, какую тайну вдохнул душный воздух Аркадима.

У лукавого смутьяна Альгудера не было тайн, поскольку он выбалтывал их все, не смотря на то, что последствия его говорливости, порой, были не очень хороши для него, но ему везло. Мужчины упивались его пикантными рассказами, а женщины обожали, ценя его красоту, смелость и умение быть обворожительным.

Казалось, не было силы, способной лишить Альгудера нежных женских пальчиков, избалованных его поцелуями, стройных ножек, не ускальзывающих от его взгляда, манящих губ, шепчущих его имя и завоеванных сердец, желающих его ласк.

Но такая сила, была – юная дева, с редким и красивым именем – Вивьера.

Альгудер, окрылённый надеждой и сжигаемый нетерпением увидеть её прекрасное лицо, коснуться нежной руки, вдохнуть пряный запах её огненных волос и, что было его страстным желанием, вымолить, хотя бы робкий, девственный поцелуй, её трепетных губ, летел к ней. Дисциплинарный суд, не возымевший положительного результата, был забыт и он, опять, придя к закрытой двери Двора, ибо опоздал, мчался к Вивьере, пользуясь кратковременным отсутствием брата.

Она сидела в глубине сада, облокотившись заострёнными, и оттого, казавшимися ещё хрупче, локотками о низкую узорчатую спинку скамьи. В платье, цвета молодой листвы, со струящими широкими складками от лифа и украшенного сапфировым букетом у плеча, она была похожа на юное цветущее деревце, нежно ласкаемое лёгким ветром. Большая часть огненных волос, искусно уложенная на затылке виноградной гроздью и декорированная зелёными лентами, прибавляла возраста, на несколько лун, к её своим, восемнадцати, а пружинистый локон, спадающий ниже правого плеча, придавал лёгкое кокетство. И то и другое вместе, выказывали её молодой женщиной, манящей в головокружительное чувство.

– Да продлится твоя цветущая красота, божественная Вивьера, – голосом восторженного воздыхателя, проговорил Альгудер, останавливаясь перед ней.

Улыбка, осветившая её лицо и ямочки, расцветшие на её щеках, явились большим подарком, чем её приветствие. Смотря на сияющего поклонника, Виврьера смахнула улыбку, сузила глаза и, надев маску поучающей дамы, пожурила:

– Прогуливаешь, регут Альгудер, как неуспевающий ученик – и, сбросив маску, рассмеялась, договаривая весело, с лёгкой иронией. – Не быть тебе, повеса, гертом. Ой, не быть.

– Обворожительная Виврьера, я готов забыть о любом возвышении и, став твоим рабом, целовать твои прелестные ножки, только скажи. Только одно слово я у твоих ног, – проговорил вдохновенно Альгудер, становясь перед ней на колени.

– Мои ножки целует утренний прилив Тумана, а губы – солнечный ветер. Тебе ничего не осталось, молодой повеса, – изложила она, принимая его страстное высказывание, за озорство.

– Я бы нашёл много прелестных мест для поцелуев, если бы твоё сердце не было холодным, как утренняя звезда, – выдал Альгудер, подыгрывая её настроению.

– Довольно, Альгудер, твоих губ не хватит на всех дев Аркадима, – протянула она, затаив в голосе печаль и тут же, прыская смехом, добавила, – а вот кулаков, опороченных мужей, будет достаточно.

– Милая моя хохотунья, как же ты прекрасна, даже в своём упрёке. Как же я могу не любить тебя, скажи.

Её настроение менялось, как погода в летний день. Только что весёлые глаза, вмиг окутала печаль, словно их свет закрыло дымчатое облачко, приплывшее издалека. Она тихо встала и пошла по тропе, остановилась и, стоя вполоборота, тихо выдохнула:

– Мне кажется, любовь не так весела, как мы думаем.

Говорила не юная весёлая красавица, а задумчивая женщина, пережившая драму и это изменение и её слова, насторожили Альгудера, смешивая в его душе недоумение и лёгкое подозрение. Устремившись за ней и ощущая сильное сердечное волнение, он спросил:

– Отчего такая грусть? Ты изменилась. Где, прежняя весёлая и беззаботная, нимфа?

– Добрый, хороший мой Альгудер, друг мой, скажи, было ли в твоём сердце чувство, подобное всполоху предгрозового неба, билось ли оно, задыхаясь от собственного биения?

– Моя богиня влюблена? – предположил он, не желая принимать её откровения.

– Влюблена, влюблена, влюблена, – повторяла она, кружась. И, рванувшись к нему, горячо зашептала, обхватив его плечи. – Ты не понимаешь. Радуйся со мной, радуйся. Я подобна птице, я лечу. Что же молчишь?

Сомнение его серых глаз погасло, сменяясь печальными сумерками. Он смотрел в неподдельный радостный свет в её глазах и молчал, комкая в душе непонятное чувство. Незнакомое раньше, впервые родившееся и так больно сжимающее сердце, оно леденило кожу, отчего на его, впитавших лёгкий загар, щеках, выступили два бледных облачка. Напрягая, ставшие жесткими и непослушными, губы, он выдавил:

– Не знаю, кто завладел твоим сердцем, но обещаю: я не отдам тебя никому.

Нежно убрав её руки со своих плеч, он быстро зашагал прочь, меряя уверенными шагами зелёную мякоть тенистого сада.

– Альгудер, – донеслось до него, и он прибавил и ужесточил шаг.

Она присела на скамью, не спеша расправила складки на платье и подняла голову. Светлая, круглая, прозрачная, как хрустальная бусина, слезинка медленно скатилась по её щеке, оставляя тонкую, еле видимую ниточку, её первой, повзрослевшей печали.

– Прости, – прошептали губы. И шёпот, подхваченный ветром, затерялся в шуме хризолитовой листвы.

И она не узнала и не услышала, как его шёпот, подхваченный ветром, улетел в листву и её шелестом прозвучал:

– Люблю.

Альгудер ушёл, и нечаянная печаль сменилась внезапным весельем. Вивьера, подобно лёгкому ветру, кружилась по саду, думая о человеке, поселившемся в её голове и готовом перебраться в смущённое сердце. Она думала о Равивэле, и сердце восхищённо замирало и тогда, она останавливалась, вглядываясь в высокое небо, словно её счастье должно было свалиться именно оттуда и ниоткуда больше. Полуденное небо было чистым, лишь две белые точки кружили в нём и они приближались, становясь диковинными нежными птицами, которых принёс утренний туманный пришелец и она подумала: « Это, хороший знак».