Горячие, волнующие, сжигающие волю поцелуи, сыпались, как раскалённые лепестки роз и Равивэл, теряя самообладание, обхватил тонкий стан жены, плавно опуская её на кровать. Его мундир и всё находящееся под ним и даже, недавнее сияние глаз, летело на мраморные плиты, покрываясь сверху её платьем и парой туфель, сплетённых из кожи. Сообщение выплыло ещё раз, но Равивэл, занятый более важным занятием, не увидел его, страстно и неистово любя жену и, на время, забыв о девушке, чей образ ещё недавно заполнял его мысли и сердце. Когда всё закончилось, и они лежали, ещё часто дыша, Равивэл думал, глядя в грустные глаза потолочной женщины: « Не взять молящую жену – дело не благородное, недостойное герта и дурной тон. В конце концов, пусть всё станет на свои места» и тихо сказал Ассии:
– Собирайся.
Неожиданно, она передумала и сообщила об этом в купальне, куда они спустились вместе, после страстной близости:
– Равивэл, муж мой любимый, я останусь дома. Решай свои дела без меня, что вмешиваться женщине в мужские беседы.
– Не следовало демонстрировать душевные муки, я бы и так отдал свою любовь, – заметил, покидая купальню, рассерженный Равивэл.
– Я знаю, огненный мой мужчина, – донеслось до него звонко и затем, тихо и протяжно, – мне вдруг расхотелось идти, не сердись.
Сменив мундир, он вышел во внутренний дворик, обсаженный цветущими акациями, где его ждал крытый паланкин, посланный вербом Лороком и лежащий на серебристых плечах четырёх лурдов.
Верб Лорок встретил Равивэла радушной улыбкой и пригласил в дом. Пройдя несколько залов, они оказались в крытом портике, обустроенном мягкими диванами яркой расцветки и множеством разноцветных подушек, с золотыми эмблемами сиятельного дома в виде солнца и расшитыми мелким изумрудным бисером по углам.
Приветствия остались у порога дома и теперь, усаживаясь напротив гостя, Лорок сразу перешёл к делу. Равивэл, ожидающий деловой беседы, был крайне удивлён, услышав вопрос личного характера, сказанный не жёстким тоном верба, а дружеским озабоченным голосом:
– Равивэл, друг мой, ты мне, как сын и мне больно видеть глубокую печаль в твоих глазах. Что тревожит и мучает тебя?
Тот ответил не сразу, но ответил, стараясь не выдавать нахлынувшего волнения:
– Моя печаль, хотя и глубока, но не мрачна, а озарена светом, верб Лорок. Я благодарен за проявленную заботу, но тебе не надо тревожиться.
– Ты сбросил камень с души, Равивэл. Может чаю? Беседа хороша за чашкой горячего ароматного напитка. А, друг мой?
Лурд, словно ожидающий слов хозяина, выкатился из широких дверей, но легконогая девушка опередила его, взяв поддон из его рук, она плавно опустила его на стол. Равивэл встал, приветствуя даму, и сердце его замерло. Широко улыбнувшись брату и, смутившись перед нежданным, но желанным гостем, она, убирая со лба, выбившуюся прядь, проговорила:
– Приветствую тебя, герт Равивэл. Да не оскудеет твой временной Колодец.
– Не оскудеет, – ответил он, принимая её пожелание.
– Приветствую тебя, несравненную Вивьеру, – сказал Равивэл, давя гулкое сердцебиение.
– Так вы знакомы, – протянул Лорок, – и хорошо, отпала нужда представлять вас.
– Да, мы виделись случайно, однажды, – объяснил Равивэл, не сводя глаз с Вивьеры.
– Я не буду мешать вам, – сказала она, глядя на Равивэла и намереваясь уйти, но задержалась, указывая рукой на птиц, гуляющих недалеко по зелёному полю двора.
– Откуда эти странные птицы? Их принёс Туман? – спросила она, обращаясь к обоим мужчинам, но останавливая взгляд на Равивэле.
– Редкие Туманы достигают Аркадима и не все приживаются в его мерцающей атмосфере, как не каждая человеческая душа, проникшая сюда в обличии птицы. Кто знает, в каких Туманах бродят наши души. В прозрачных, алых или серебристо-голубых? – сообщил Лорок, глядя не на сестру, задавшую вопрос, а на Равивэла.
– О чём ты, обожаемый брат мой? – спросила сбитая с толку девушка.
– О жизни, девочка моя, о жизни. Иди, погуляй. Я позову, когда герт Равивэл будет уходить, – попросил Лорок сестру, и она послушно удалилась, бросив сияющий взгляд на Равивэла. Тот проводил её восхищённым взглядом и сказал:
– Прекрасная девушка твоя сестра верб Лорок, как лёгкий ветерок, несущий прохладу в духоту души.
– Что-то всё же тревожит тебя. Что?
– Лорок, скажи мне, как друг, как наставник, благоволивший мне с детства. Кто я? Я не знаю, я ищу себя и не нахожу. Разве память живёт не в нас? Почему она должна являться Изумрудной Водорослью? Моё подсознание рисует видения, которых я не понимаю, но знаю, что они – мои.
Лицо Лорока, сделавшееся бледным, исказилось болью, собрав морщины у уголков губ, но он разгладил их, изобразив улыбку, и ответил:
– Видения живут во времени, и они не всегда реальны. Однажды, оно откроет свою тайну. Время не забывает тех, кто помнит о нём. Отпусти прошлое, Равивэл, и живи настоящим, – посоветовал Лорок и тронул Равивэла за плечо.
– Значит, оно всё – таки, есть?
– Прошлое есть у всех. Без него не придёт настоящее и не наступит будущее, так устроен мир. Выбери, что тебе важнее, – сказал он, указывая рукой на зелёных жучков, появившихся в воздухе.
– Прилетели шпионы, – тихо сказал Равивэл и протянул руку Лороку.
Пожимая сильную ладонь Равивэла, Лорок подумал: « Привычки живучи, в отличие от памяти», но Равивэл не умел читать чужие мысли, а Лорок сказал не то, о чём подумал:
– Чтобы найти правильный путь, нужно не раз заблудиться.
Вивьера вышла проводить Равивэла и как только они остались наедине, он прошептал, держа её руку:
– Я не могу ждать полнолуния, я измучился. Не будь жестокой Вивьера, приходи сегодня в сад Лунных Роз, умоляю.
– Осталось недолго, жди Равивэл. Ты же знаешь, их цветение – дар влюблённым, дар долгой любви. Ты же любишь меня, Равивэл?
– Люблю, люблю, звезда моя, любовь моя Вивьера. Но, что цветение роз, по сравнению с чувством, живущим в нас? Все цветы цветут, но.
Она не дала ему договорить и, убрав его руку, убежала, даже не оглянувшись.
Вивьера, не спала, почти всю ночь. Она несколько раз порывалась бежать в сад, но останавливалась, то у двери своей комнаты, то на лестнице, ведущий во двор. В итоге, она забралась в постель, накрылась одеялом с головой и затихла, перебарывая неистовое желание скорой встречи и томя в сердце свидание с полной луной и с ним, кого любила всем сердцем.
Глава девятая.
Равивэл, вернувшись уже в сумерках, застал жену в постели. Решив, что она спит, он разделся и вышел на открытую террасу. Луна, равнодушно плывущая в вышине, прибавила своего сияния на четверть, но осколок, не заполненный её светом, как острый кинжал ранил его сердце. Ощутив в груди жжение, он лёг в постель и гибкие руки Ассии обвили его плечи. Её губы, сладкие и влажные, как кусочки экзотического фрукта, коснулись его губ, и он принял их, отчаянно и грубо, словно мстил луне, причиняющей ему боль своей неторопливостью. Губы Ассии, становились всё горячей и слаще, проталкивая поцелуи к самому сердцу, отчего Равивэл делался страстным и нетерпеливым, желая её гибкого, как стебель удивительного цветка, тела. И он любил её, снова и снова, отдаваясь безрассудному порыву, едва не переходящему грань животной страсти и луна лила свой свет в овальные окна и, отражаясь в мраморных холодных плитах, бросала дрожащие блики на высокие стены и изрытую ласками постель. Видения пришли к утру, когда усталое тело стало лёгким, а голова просветлела от любовного угара. Они были всё теми же, странное животное, вздымающее белую массу и голос, так и не нашедший того, кого звал. Размытые картинки длились недолго и были вытолкнуты из головы и сна, неожиданной болью, сжавшей мозги в тугой непроницаемый комок. Равивэл застонал и проснулся, ловя сонный голос Ассии, прогремевший, как набат, хотя она шептала:
– Что? Что, муж мой? Кошмарный сон?
Ничего не говоря, Равивэл вышел из спальни и, пробежав коридор, бросился в бирюзовую воду купальни. Прохладная вода освежила, взбодрила, и головная боль ушла так же внезапно, как появилась. Он ушёл, не позавтракав и не поцеловав жену и это, произошло впервые. Желание покинуть дом, который он любил, возникло внезапно и не покидало его весь путь, который он проделал пешком. Что-то изменилось внутри его, и это была не только любовь к Вивьере. Что-то упрямое и непримиримое поселилось в нём и взывало к протесту, причина которого была не ясна, и он мучительно думал, ища мотив моментальной перемены настроения.
