Всем им обещали земной рай. Естественно, когда государственная машина в феврале 1917 года развалилась, то наступили хаос и паралич, которыми блестяще воспользовалась партия профессиональных революционеров.
В преддверии эпохального события их лидер, итожа программу насильственного рывка человечества к Добру и Счастью и скромно повествуя о подавлении и уничтожении эксплуататорских классов, остановился и на характеристике "первой фазы" грядущего.
В будущем обществе, прорицательно замечал он, все "граждане превращаются в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие, все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного "синдиката". Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну".
Может быть, социалистический синдикат – это одно, а государство вооруженных рабочих нечто иное? Нет, В.И. Ленин твердо связывает эти понятия, утверждая, что стремится "превратить всех граждан в работников и служащих одного крупного "синдиката", именно: всего государства", и необходимо "полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству", что и было пунктуально осуществлено последователями нового учения. Зачем нужна такая чудовищная централизация и насилие? Для систематического и постоянного контроля за мерой распределения продуктов, для чего достаточно знать четыре действия арифметики и выдавать соответствующие расписки. Контроль за мерой потребления и распределения станет универсальным, всеобщим, всенародным, "тогда от него нельзя будет уклониться", "некуда будет деться".
Что же касается "господ интеллигентиков", сохранивших капиталистические замашки, то "научно-образованные инженеры, агрономы и пр. (?! – Авт.) заработают еще лучше под штыками все тех же вооруженных рабочих". Здесь нет ни тени иронии. Когда речь идет о захвате власти, все средства хороши. Тому доказательством многострадальная история человеческого рода.
Ответ на вопрос, какая участь была уготована художественной интеллигенции, легко вывести из рассуждения о массе "всякого рода ученых, художников, попов и т.д." стоявших на службе у капитала. Многозначительные "и пр.", "и т. д." не сулили художественной интеллигенции, будущим наемным работникам государства вооруженных рабочих, ничего доброго, что также было старательно воплощено.
Так уголовно-терминологически обосновывалось "равенство труда и равенство дележа продукта".
Мы не рассматриваем скопища высказываний об интеллигенции вообще и о художественной интеллигенции в частности из-за их в большинстве своем развязного и глубоко оскорбительного тона и поверхностности. Идеология большевизма органически не принимала ассоциативности ума интеллигенции, образного восприятия мира, склонности все ставить под сомнение, неодолимого тяготения к вариативности мышления – для "новой" жизни и "нового" человека такие качества не годились. Так окончательно была сформирована идеология "жизни" ради производства, так "воспитывался" трудящийся в безудержной ненависти к эксплуататорам и их наймитам, которыми оказались сплошь и рядом вчерашние вожди и партийные руководители, не говоря о "простых" смертных.
Что касается средств производства, то они будут принадлежать всему обществу, т.е. государству. Фундаментальным качеством принудительно прививаемой философии являлся ее ирреализм.
Все сообщество новых людей, превращенных со временем путем селекционного отбора в клишированных трудящихся, превратится в единую контору и одну фабрику. Государство подомнет общество.
Итак, синдикат, фабрика, контора подчинятся государству вооруженных рабочих. Это называлось пролетарской демократией, порубившей миллионы рабочих, крестьян, интеллигенцию на великих стройках, каналах, железнодорожных ветках в безудержном строительстве ради строительства. Ни "сентиментальные интеллигентики", ни "вооруженные рабочие – люди практической жизни", "едва ли" позволяющие с собой шутить, не устояли против классового геноцида.
Теория единого трудового лагеря была таким образом обоснована за несколько месяцев до октября 1917 года. Здесь любопытна не столько удивительная холодность суждений, как будто речь идет о механизмах, сколько настроение накануне национальной и государственной катастрофы. В довершение всего право в таком "новом" государстве носит, за неимением иного, буржуазный характер, о чем не любили говорить и до сих пор умалчивают официозы, так как буржуазное право, в свою очередь, предполагает наличие буржуазного государства, ибо право без аппарата ничто.
Это, замечает В.И. Ленин, парадоксальная, диалектическая игра ума всего лишь "первой фазы" светлого будущего, за которой наступит длительный и весьма неопределенный временной период отмирания буржуазного государства вооруженных рабочих. Лидер большевизма не усмотрел изъяна в своей безупречной логике: с октября 1917 года происходит всего лишь процесс насильственного уничтожения "убогого" буржуазно-капиталистического государства и создания на его "обломках" сверхмилитаристского, тоталитарного государства синдикатного (или конторского) социализма, т.е. на смену старому пришло "новое" "буржуазное государство без буржуазии", бесчеловечная природа которого была задрапирована под звонким новым названием.
История повторилась сотый, если не тысячный раз: люди склонны принимать смену эпитетов, вывесок, лозунгов за смену сути вещей и явлений. Алогизм рассуждений, расчет на "массовое" восприятие есть второй и третий краеугольные камни новой идеологии. "Массам" был насильственно привит и четвертый алогизм: наемный работник в капиталистическом обществе воспринимался как несчастный раб, темный, страдающий, только и ждущий бескорыстной помощи ради идеи мировой революции, а наемный трудящийся страны с "военным коммунизмом", бесплатным трудом и застенками за "три колоска" провозглашался авангардом мирового человечества, что льстило обыденному сознанию "кухарок" обоего пола.
Внушаемый пятый алогизм заключался в утопической идее, что "при социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял".
Однако так можно и не остановиться… В таких условиях "пролетарское" государство никогда не было заинтересовано в развитии, поощрении и воспитании свободных, вольных художников, так как огромное большинство из них пело, творило внеклассово, проповедуя общечеловеческие ценности, или выставляло никому не нужное свое "я". "Пролетарское" государство, говоря словами его вождя, боролось "против религиозного опиума, оглупляющего народ", заменив один вид дурмана на другой, в распространении и насильственном насаждении которого заметное, если не решающее место отводилось труду "новой" художественной интеллигенции. Сопротивление "социальному заказу" обрекалось на вымирание.
Было создано мифическое общество без антагонистических противоречий, общество на одно лицо, одномерное, наивно прекраснодушное по отношению к насильственному всеобщему благу, уничтожавшему все нестандартное. "Масса", в силу своей отсталости, причем удерживаемая в этой отсталости догмами псевдоучения, не ведала и не гадала, что "любая вещь имеет два лица… и лица эти отнюдь не схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой – безобразие, под изобилием – жалкая бедность, под позором – слава, под ученостью – невежество, под мощью – убожество, под благородством – низость, под веселостью – печаль, под преуспеянием – неудачи, под дружбой – вражда, под пользой – вред…"
Подобную диалектику жизни сознавали в древности. Например, даосизм утверждал, что в прекрасном есть безобразное, в добре – зло, в бытии – небытие, несчастье – дорога к счастью, счастье перерождается в несчастье, прямота трансформируется в хитрость … и никто не ведает границ этих превращений.
