— Передайте в отдел кадров, — велел он, не теряя лица, и снова уткнулся в бумаги.

Лиза молча покинула кабинет. Слабо щелкнула дверь за спиной, словно отсекая прошедшее.

— Свобода! — пискнула Алла, прихорашиваясь у зеркала. — Лизочка, ты в кадры?

— Ага. Отдам только.

— Поехали со мной?

— Куда? — вскинула брови Пухова.

— К Мише! — весело хихикнула Томилина. — Он на дачу переехал, ну, и мы все — туда!

— Ой, конечно! — обрадовалась Лиза, и заторопилась. — Только ты подожди меня, ладно? Я быстро!

Среда, 16 декабря. Ближе к вечеру

Московская область, Малаховка

Пока папа носил воду в баню, Юля с Леей растопили обе печи в доме — центральное отопление барахлило. Одна из печек, огромная, под потолок, круглилась в Восточную гостиную жарким пузатым задом, а передом выдавалась на кухню, где ее жадный зев поедал дрова. Другая печь, сложенная из грубо обтесанных камней, грела Северную гостиную — топка у ней закрывалась широкой дверцей, только не из скучного чугуна, а из термостойкого стекла. Выключишь свет — и любуешься, как огонь пляшет…

Юлиус вздохнула, вспомнив камин в оставленном доме. Ничего, этот тоже в два этажа, а мансарда огромная просто!

Потянуло дымком, и тут же Лея захлебнулась кашлем.

— Юлька-а!

Старшая сестрица бросилась на кухню, полную дыма, немилосердно щипавшего глаза.

— Что… А-а! Ты же вьюшку не открыла, балда…

Часто моргая, Юля дотянулась до задвижки, и вытянула ее. Огонь восторженно загудел, получив вольную тягу, и с аппетитом отведал березовых поленьев.

Отворить присохшую оконную раму было непросто, но девушка одолела-таки наслоения краски. Дым заструился на улицу, а взамен вливался холодный свежий воздух, пахнущий снегом и хвоей.

— Я забы-ыла совсем… — ныла Лея, размазывая жгучие слезы пополам с жирной сажей.

— Да ладно, — улыбнулась Юля. — А ты сейчас на чертика похожа!

— Ой, а сама-то… — Лея неожиданно смолкла, и порывисто прижалась к сестре. — Юль, ты не обращай на меня внимания! Я не вредная, это во мне детство играет, никак не наиграется…

Старшенькая ласково огладила кудри маленькой блондиночки. Та вздохнула, тискаясь, и пробормотала:

— И что теперь будет?

— Не знаю, — Юля серьезно покачала головой.

— Папа что-нибудь обязательно придумает!

— Вот-вот… Ой, надо же что-нибудь поесть сготовить!

— Точно… Мы даже не обедали!

Будто учуяв интересную тему, в кухню заглянул Коша, весь в паутине и опилках. Лея уперла руки в боки.

— Явился… запылился! Ты где так извозился, чудище? — выговаривала она. Вздохнула, и присела, отряхивая питомца.

— Обнюхивался! — хихикнула Юля. — Весь подпол излазил!

Прикинув, она поставила на плиту кастрюлю с водой, и сунула в нее пару окорочков, смерзшихся в холодильнике до состояния окаменелости.

«Сварю бульон! — решила девушка. — С вермишелью! Скажу, что это такое вьетнамское национальное блюдо — фо га…»

Она выглянула в окно. На улице темнело, но в окошки бани пробивался тусклый свет, а из трубы валил дым. Мыться Юля предпочитала в ванной, но вот париться — обожала. Особенно зимой. Выбежишь — горячая, распаренная! — и в сугроб! Хорошо…

В сенях затопали, и толстенная дверь отворилась, впуская отца.

— О, тепло-то как! — заулыбался он. — Даже окно открыли!

— Это я про вьюшку забыла! — призналась Лея трагическим тоном.

— Пустяки, доча, дело житейское! — рассмеялся папа. Углядев косые лучи, мазнувшие по стеклу, он вышел в Северную гостиную, и крикнул оттуда: — Кажется, у нас гости!

Тревожась почти по-женски, Юля перебежала к отцу, замечая за окнами свет десятков фар. «Волга»… «Нива»… «Татра», вроде, или «Шкода»… «Лада»… Еще одна… И еще…

Захлопали дверцы, зазвучали голоса, и во двор повалил народ — мужчины и женщины, молодые или постарше. Узнав Вайткуса, а затем и Антона, Юлиус радостно завопила:

— Папусечка! Это же твои, с работы!

Выскочив на веранду, она сходу угодила в жадные руки Алёхина.

— Юльчик! — ликующе заорал Антон. — Мы все уволились! Представляешь⁈ Все-все-все!

Девушка видела за его спиной и весело скалящегося Ромуальдыча, и Киврина со смешными залысиными, и яркую Ядзю, и утонченную, томную Аллочку, и Лизу, совершенно бидструповскую женщину…

Юля немного стеснялась их, но надо же как-то наградить Антона за доставленное счастье, за нахлынувшую гордость?

И она крепко поцеловала Алёхина, долго-долго не отнимая губ.

Там же, позже

Я никогда не забуду этот день. Жалкие вражины хотели обратить его в дату моего позора и унижения, а доставили мне массу позитива. Пускай даже кто-то из мэ-нэ-эсов ушел с работы, повинуясь минутному порыву, всё равно — это мой коллектив! Моя команда!

Выйдя на террасу, я деликатно отвел глаза от увлекшихся Антона с Юлей, шагнул ступенькой ниже и выговорил, растягивая губы:

— Товарищи…

Товарищи ответили взахлёб — смехом и разноголосицей.

— Миша, не пугайся! — воскликнула Лиза. — Мы с собой принесли — и что пить, и чем закусывать!

— Проходите в дом! — поплыл задыхающийся Юлин зов.

— Не-е! — заголосили гости. — Наследим! Да и не вместимся! Хо-хо-хо!

Ко мне поднялся Ромуальдыч, и все стихли.

— Етта… — пробасил он. — Миш, мы к тебе нагрянули… не по-товарищески даже, а по-дружески! Верно же говорю? Да любого из нас возьми — почти каждому ты когда-то помог… Серьезно помог! А кого-то и вовсе спас. Ну? Реально же! И продолжать работать на старом месте… будто ничего не произошло… Вот етто, как раз, и было бы аморально!

— Миш, мы тебя тоже любим! — взвился радостный Лизин голос, и вся толпа захохотала.

Хлопнули пробки шампанского, забулькала «беленькая», Вайткус плеснул мне и себе коньячка в одноразовую посуду.

— Слово предоставляется директору Института Времени, — загудел он, со своей «фирменной» ухмылочкой, — секретарю ЦК КПСС, Гарину Михаилу Петровичу!

Толпа одобрительно зашумела.

— Стругацкие как-то сказали, что у человека в жизни есть только три радости — дружба, любовь и работа… — поднял я тост. — Ну, с дружбой и любовью у нас всё в порядке! А насчет трудоустройства… Будем считать, что мы ушли на длинные выходные! Но на работу выйдем обязательно. Не важно, на старом или на новом месте. За нас!

В морозной полутьме, расколотой светом фар на куски, сошлись десятки пластиковых стаканчиков, и тут же слились голоса, грубые и нежные, высокие и с хрипотцей:

— Ура, товарищи!

Пятница, 18 декабря. День

Московская область, Звездный городок

Фон Ливен подъехала к Центру подготовки космонавтов, почти не притормаживая — на ветровом стекле черной «Волги» белел пропуск-«вездеход». Вышколенная охрана еще и честь отдавала полковнику госбезопасности.

Елена вздохнула. Ах, с каким удовольствием она променяла бы и должность, и звание на десять лет молодости! Ну, хотя бы на годик…

Борюсик всё не сдает, хорохорится, крепенький старичок… Да и сама который год уже красится в блондинку — прячет седину. Поздняя осень жизни… Листья облетели, а продрогшие деревья сучат голыми ветвями под студеным ветром. И доносится ледяное дыхание снегов…

«Кыш, кыш, негатив! — припомнила княгиня смешную мантру Риты Гариной. — Кыш! Кому сказано?»

Миновав серебристый «МиГ», она затормозила у приземистого учебного корпуса. Климук верно сориентировал — у космонавтов «перемена».

В «баре» сидело пятеро — два китайских «тайкунавта», одинаковые, как близнецы, смуглый индийский «гаганавт», развеселый «спасьонавт» из Франции, и местный Авдеев.

Вся пятерка сосредоточенно грызла сушки и накачивалась чаем.

— А где ваши красавицы? — поинтересовалась фон Ливен, оглядывая красные лица, потные, но довольные.