После подобных заявлений вряд ли покажутся удивительными мнения о толпе как о хищном звере. Рассуждения о том, что толпе доступна только животная речь, что толпа – это нечто не человеческое, а прямое чудовище, на кого бы она ни кинулась.

«Даже возникшая среди наиболее цивилизованного народа толпа является существом диким, мало того – бешеным, несдержанным зверем, слепой игрушкой своих инстинктов и рутинных привычек, а иногда напоминает собой беспозвоночное низшего порядка, род какого-то чудовищного червя, обладающего распространенною чувствительностью и извивающегося в беспорядочных движениях даже после отделения головы. Этот “зверь-толпа” (bête humaine) представляет самые различные модификации, из коих слагается как бы особая человеческая фауна, открывающая еще широкое поле для исследований», – так писал в книге «Преступления толпы» Габриель Тард.

А и вправду: если разум чахнет в толпе, тогда, понятно, и свойства звериные обязаны здесь проявляться во всем великолепии. И это отмечали многие. Великий утопист Томмазо Кампанелло (1568–1639), арестованный за попытку поднять народное восстание, вспоминая в тюремной камере, как одураченные властями простые люди бросали в него камнями, горестно писал в сонете:

Слепая ярость натравленной, науськанной, алчущей крови толпы-зверя! Души людей, вовлеченных в толпное болото, беззащитны и уязвимы, ибо они утрачивают сознание ответственности и разумность. Вот почему все диктаторы, тираны так любят толпу, так беззастенчиво льстят ей. Толпа не критична. Она всецело во власти неустойчивых эмоций. Ничего не стоит повернуть ее в нужную сторону, манипулировать ею в выгодном для демагога направлении.

«Недаром евангельский образ толпы, которая сперва кричала “Осанна!”, а через несколько дней – “Распни Его!”, – остается и поныне бессмертным архетипом, – писал Александр Мень. – Ярость толпы, как и ее преклонение перед чем-то или кем-то, – проявление не коллективного разума, а куда чаще есть синдром общественного помешательства. Можно привести тысячи примеров того, как высокие свойства, присущие личности, в толпе затухают, слабеют, подменяются архаичными стадными инстинктами. “Коэффициент человечности” сводится к минимуму».

Как известно, заявления подобного рода стоили Александру Меню жизни. Но тем ценнее его слова!

«Отсюда эта страшная воля к разрушению, – писал Мень, – которая, например, побуждала крестьян даже там, где они вовсе не испытывали угнетения, жечь имения, грабить, истреблять национальное достояние. Чем, скажем, провинилось блоковское Шахматово?..

Это отнюдь не воля народа, не демократия. Это феномен, который Платон окрестил “охлократией”, властью черни, а Федотов уже прямо – “демонократией”».

Верно, толпа-зверь не шутит, оскорбить ее сомнением в мудрости ее решений, вызвать ее гнев – очень опасно. Критиковать ее нельзя, обращаться к ее разуму бесполезно, бороться с ней таким путем – все равно, что бороться с циклоном.

Опыт Великой французской революции, этого Царства Толпы по преимуществу, показал, что даже ее избранники не могли образумить толпу. Они ею управляли, пока разжигали ее страсти, но, когда вздумали успокоить их, утишить, толпа отказалась повиноваться. Своим свободно избранным народным представителям она приставляла штык к груди или дуло пистолета, заставляя их голосовать под угрозами улицы.

В итоге, народные избранники были только слугами и рабами толпы на галерке. Она криком, воем, топаньем заглушала тех, кто не умел угодить ей. Она диктовала свои законы, отменяла их, приводила в исполнение. Она-то, в конце концов, и погубила свободу во Франции, привела к террору, потом – к военной диктатуре.

Французский философ Анри Бергсон (1859–1941) сравнивал когда-то два возможных варианта социального развития. По одному пути, пути толпы, пошли насекомые, создав муравейники, термитники, пчелиные рои. По-другому – человек, развивающийся в сравнительно небольших группах.

Что могло случиться, если бы разум был дан роевой толпной структуре, пытался вообразить Герберт Уэллс в своем романе «Первые люди на Луне». Полное подчинение индивидуума Целому.

К счастью для нас, разум избрал второй, не муравьиный, не термитный, путь. Огонь духа вспыхнул в личностях, образующих сравнительно небольшие популяции. По существу, вся история человеческой духовности и культуры есть борьба творческого личностного начала против массовой нивелировки, отбрасывающей Человека назад – в безличное царство слепых природных сил.

Александр Мень:

«Культура никогда не творилась безликой массой. Она вырабатывалась в элите, составляющей ядро, совесть, самосознание любой нации. Преимущество культурной элиты в том, что она имеет возможность активно осмыслять информацию, широко смотреть на вещи, критически мыслить. Сохранять те подлинно человеческие свойства, которые в толпе, как правило, теряются. Поэтому русский религиозный мыслитель философ Георгий Петрович Федотов (1886–1951) так настаивал на необходимости для каждого народа оберегать свою элиту, прислушиваться к ней, давать ей простор для свободного развития».

Человек Толпы и ЭЛИТА – этой теме много внимания уделил, в работе «Восстание масс», опубликована в 1930 году, испанский философ (философ-идеалист, как принято было писать во времена сталинские и много позднее), публицист и общественный деятель Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955). Ортега, правда, рассуждал буквально не о толпе, употреблял иное слово – МАССЫ, в смыслах, которые мы попробуем пояснить дальше. Пока же условно будем ставить знак равенства между словами Человек Толпы (ЧТ сокращенно) и Человек Массы (ЧМ).

Ортега-и-Гассет писал:

«Человек массы – это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного, кто чувствует, что он – “точь-в-точь, как все остальные”, и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все».

ЧМ вовсе не глуп и не примитивен. К этой категории людей Ортега относит и большинство современных ученых, ибо, по его словам, «экспериментальные науки развились главным образом благодаря работе людей посредственных».

«Наука, корень и символ нашей цивилизации, пишет Ортега, впустила в свои недра человека заурядного и дозволила ему работать с видимым успехом».

Парадоксальное высказывание? Его разгадка в механизации, рутинности, конвейерности основного объема научной работы и в жесткой специализации, превращающей человека науки в «ученого невежду», ибо он знает в совершенстве лишь свой крохотный уголок вселенной и все же имеет наглость, с апломбом, амбицией, быть непререкаемым судьей в вопросах, лежащих вне его компетенции.

Человеку Массы Ортега противопоставляет Человека Элиты. Если ЧМ плывет по течению, самодоволен, ограничен и глух ко всему, что находится вне узкой сферы его специализации, то ЧЭ (Человек Элиты) – строг и требователен к себе («подвижники»), это человек благородный, для него «жизнь – вечное напряжение, непрерывная тренировка».

«Отличительная черта благородства, – пишет Ортега, – не права, не привилегии, а обязанности, требования к себе».

Ортега-и-Гассет поясняет далее:

«Для меня “благородная жизнь” означает жизнь напряженную, всегда готовую к новым, высшим достижениям, переход от сущего к должному. Благородная жизнь противопоставляется обычной, косной жизни, которая замыкается сама в себе, осужденная на perpetuum mobile – вечное движение на одном месте, – пока какая-нибудь внешняя сила не выведет ее из этого состояния. Людей второго типа я определяю как массу, потому что они – большинство, потому что они инертны, косны».