Свернувшись под одеялом, глотая слезы, я поняла, что должна выйти из состояния слепого и бесполезного ужаса, когда бешено колотится сердце. Нельзя прятаться и ждать, что кто-нибудь придет и спасет меня от этого кошмара. Рыдать под одеялом бессмысленно. Во мне включился некий механизм готовности к действиям.

Я уснула уже под утро, а когда проснулась, утомленная тревожными снами, смелее или решительнее не стала. Но паника отступила. В десять я попросила Линн выйти: мне надо позвонить. Она ответила, что подождет в машине, а я заперла за ней дверь и позвонила Камерону на работу.

— Я в отчаянии, — признался он, едва взяв трубку.

— Вот и хорошо. Я тоже.

— Ты считаешь, что я предал тебя. И мне тяжело.

— И правильно. Но ты можешь мне помочь.

— Всем, чем могу.

— Я хочу посмотреть материалы по этому делу. Обо мне и остальных.

— Это невозможно. Материалы дела мы никому не показываем.

— Знаю. Но я хочу их видеть.

— Даже не проси.

— Выслушай меня, Камерон. По-моему, ты вел себя отвратительно. Как извращенец. Ты упивался сексом с потенциальной жертвой. Впрочем, мне тоже понравилось, я уже совершеннолетняя и так далее. Мстить мне не интересно. Я просто хочу кое-что прояснить. Если ты не принесешь мне дело, я съезжу к Линксу, расскажу о нашей связи, может, поплачусь немного, объясню, что ты воспользовался моей слабостью...

— Нет!

— А еще позвоню твоей жене и обо всем расскажу.

— Нет, это же... — Он закашлялся. — Умоляю, только ничего не говори Саре! У нее депрессия, она не выдержит.

— А мне плевать, — отрезала я. — Пусть мучается. Или принеси мне документы.

— Ты этого не сделаешь, — задушенно просипел он. — Ты не такая.

— Слушай дальше. Где-то в городе есть человек, который уже убил двух женщин и хочет убить меня. Поэтому мне нет дела до твоей карьеры и чувств твоей жены. Хочешь проверить — попробуй. А мне завтра же утром нужны материалы всех трех дел и время, чтобы изучить их. Потом можешь увезти обратно.

— Но я не могу!

— Тебе решать.

— Ладно, попробую.

— Только привези все.

— Сделаю что смогу.

— Уж постарайся. Подумай о своей карьере. И о жене.

Я думала, что расплачусь или буду сгорать от стыда, положив трубку, но я только переглянулась со своим отражением в зеркале над камином. Хоть одно дружелюбное лицо.

Я убрала хлам с большого стола в гостиной, но места все равно не хватило. Камерон отделался от Линн и в три приема перетащил груз в дом. Два раздутых пакета и две коробки. Три папки — красная, синяя и бежевая. Папки на столе не поместились. Камерон тяжело отдувался, побледнел и взмок. Кожа у него на лице стала сероватой.

— Это все? — насмешливо осведомилась я, когда к моим ногам легла последняя папка.

— Нет.

— Я же сказала: привези все.

— Мне понадобился бы фургон, — возразил он. — Часть документов нельзя выносить из кабинета, к другим у меня нет доступа. И вообще не знаю, зачем они тебе. Ты все равно не разберешься. — Он сел на неудобный венский стул. — У тебя два часа. Но если ты кому-нибудь проболтаешься, я лишусь работы.

— Подожди, — отмахнулась я. — В каком порядке смотреть?

— Только ничего не перепутай, — попросил он. — В серых папках — показания, в синих — наши отчеты и протоколы. В красных — заключения экспертов и материалы с места преступления. Все в беспорядке. Кстати, папки подписаны.

— А где фотографии?

— В альбомах. Они перед тобой.

Я посмотрела, куда он указывал. Странно: полицейские хранят фотографии с места преступления в альбомах, в которые обычные люди вклеивают семейные снимки. Меня пробрал озноб. Кому это могло прийти в голову?

— Найди. Хочу посмотреть, какими они были. Камерон подошел к столу и начал листать бумаги в папках, чертыхаясь вполголоса.

— Вот, — показал он, — и вот.

Я потянулась к папке, Камерон взял меня за руку.

— Прости... — начал он.

Я высвободилась. Времени было мало.

— Уматывай, — велела я. — Иди в сад. Когда закончу — позову.

— А если не уйду? — устало спросил он. — Позвонишь моей жене?

— При тебе я не могу сосредоточиться.

— Надя, тебе будет тяжело.

— Я сказала: выйди!

Медленно и нехотя он покинул комнату.

Я помедлила над первой папкой, осторожно коснулась ее, словно боясь, что меня ударит током. Мне предстояло увидеть то, что невозможно забыть. Все вокруг станет другим. Я сама изменюсь.

Наконец я открыла папку. И увидела ее. Снимок был приклеен к листу бумаги. Зоя Аратюнян. Родилась 11 февраля 1976 года. Я долго рассматривала фотографию. Наверное, ее сделали в отпуске. Зоя сидела на невысоком парапете, на фоне ярко-синего неба. Она щурилась от солнца, держала в руке темные очки и смеялась, что-то пытаясь сказать фотографу. Она была в зеленой майке и просторных черных шортах. Белокурые волосы свисали до плеч. Хорошенькая? Пожалуй. По снимку точно не определишь. Веселая — это точно. Такие фотографии обычно пришпиливают к пробковой доске в кухне, рядом со списком покупок и телефоном вызова такси.

В той же папке нашлись отпечатанные на машинке листы. Именно то, что я искала. Парни, подруги, работодатели, ссылки, контактные телефоны, адреса. У меня наготове лежал блокнот. Я быстро переписала несколько имен и номеров, то и дело оглядываясь и убеждаясь, что Камерон не следит за мной в окно. Перерыла всю папку. Нашла еще один снимок — черно-белый, как для документа. Да, прелесть. Худенькая, с милым округлым личиком. Совсем юная на вид. Серьезная, но где-то в глазах мерцает смешинка — наверное, пока ее фотографировали, она изо всех сил старалась сдержать улыбку. Интересно, какой у нее был голос? Фамилия иностранная, но родилась Зоя неподалеку от Шеффилда.

Я закрыла папку и отложила в сторону. Теперь вторая. Дженнифер Шарлотта Хинтлшем, год рождения 1961, внешне ничем не напоминала Зою. Снимок был студийный. Наверное, стоял на туалетном столике в серебряной рамке. Дженнифер выглядела эффектнее, чем Зоя. Не красавица, но из тех женщин, вслед которым оборачиваются. Огромные темные глаза, высокие скулы на длинном узком лице. В ней было что-то старомодное, ее сняли в свитере под горлышко, с жемчужным ожерельем. Темно-каштановые волосы блестели. Эта женщина напомнила мне забытых английских кинозвезд пятидесятых годов, которые уже через десятилетие оказались не у дел.

Зоя была моложе меня, Дженнифер Хинтлшем — намного старше. Но не старее. Когда я встаю после бессонной ночи, старее меня выглядят разве что мумии двухтысячелетней давности. Дженни просто была взрослой. Наверное, с Зоей мы бы поладили. С Дженнифер — вряд ли. Я пролистала бумаги. Муж и трое детей, имена и даты. Черт! Я переписала кое-что.

Мне в голову вдруг пришла мысль. Я заглянула в ту же коробку, откуда Камерон достал обе папки, и нашла еще одну — с моей фамилией на обложке. Я открыла ее и увидела собственную фотографию. Надя Элизабет Блейк, 1971 года рождения. Меня передернуло. Через несколько недель эта папка переполнится, в полиции заведут новую.

Я взглянула на часы. Что же дальше? Какой в этом смысл? Утолить любопытство? Когда мне было одиннадцать лет, я ходила в местный бассейн с пятиметровой вышкой. Однажды я забралась на нее, ни о чем не задумываясь, встала на самый край пружинящей доски и прыгнула. То же самое я сделала и теперь.

Я придвинула к себе первый альбом в ярко-красной пластиковой обложке. В таком ожидаешь увидеть снимки девчушек, задувающих свечи на торте, и загорелых людей, играющих в мяч на пляже. Я открыла альбом и машинально перелистала. И ничего не поняла. Вернулась в начало. Да, это снимки с места убийства Зои Аратюнян. Ее квартира. А вот и она. Она лежала лицом вниз на ковре. Одетая, в трусиках и тенниске. Мертвой она не выглядела. Как будто просто уснула. Ее шея была туго перетянута какой-то лентой или галстуком, фотограф снял ее в нескольких ракурсах. А я все смотрела на трусики и тенниску. Тем утром она одевалась, даже не подозревая, что снимать одежду ей уже не придется. Дурацкая, но привязчивая мысль.